Книжная полка. Донна Леон
Донна Леон. "Высокая вода". Отрывок из Главы 11.
(Перевод Ю. Жуковой)
- Cin cin, - сказала Флавия с напускной бодростью, и они чокнулись. - Если мы собираемся говорить о Сан Франциско, то мне нужно как минимум шампанское. - Она села лицом к ним и так хватила из своего стакана, что это было трудно назвать глотком.
Брунетти вопросительно глянул на нее, и она принялась рассказывать.
- Я там пела. Тоску. Господи, что за несчастье. - Жестом настолько театральным, что он выглядел осознанной пародией, она прижала тыльную сторону ладони ко лбу, прикрыла глаза, потом продолжила: - У нас был режиссер немец, с «идеей». К несчастью, эта идея состояла в том, чтобы модернизировать оперу, чтобы сделать ее актуальной, - последнее слово она произнесла с особенным презрением, - и ее действие разворачивалось во время румынской революции, и Скарпиа должен был быть Чеауческу - так этот ужасный человек произносил его фамилию. А я должна была быть все равно примадонной, только в Бухаресте, а не в Риме. - Она прикрыла рукой глаза, вспоминая, затем продолжила: - Помню, там были танки и автоматы, а в одном месте мне надо было прятать ручную гранату в декольте.
- Ты еще про телефон расскажи, - сказала Бретт, прикрыв рот рукой и зажав его, чтобы не рассмеяться.
- Ой, боже правый, телефон. Вот видите, как я старалась выкинуть все это из головы - даже не вспомнила. - Она повернулась к Брунетти, глотнула шампанское как минералку и продолжила, ее глаза оживились при воспоминании. - Режиссер захотел, чтобы в середине Vissi d'arte я звала на помощь по телефону. И вот я валяюсь поперек кушетки, пытаясь убедить Бога, что не заслужила ничего подобного, и я правда не заслужила, когда Скарпиа - я думаю, он на самом деле был румын - я не могла разобрать ни слова из того, что он говорил. - Она сделала паузу и добавила: - Вернее, пел. Бретт вмешалась, чтобы поправить ее.
- Он был болгарин, Флавия.
Флавия отмахнулась рукой, в которой был бокал.
- Какая разница, саrа. Они все похожи на картошку и воняют паприкой. И все так орут, особенно сопрано. - Она прикончила шампанское и прервалась, чтобы наполнить свой бокал. - Так на чем я остановилась?
- На кушетке, по моему, где ты молила Бога, - предположила Бретт.
- А, да. И тут Скарпиа, огромный, неуклюжий дурень, спотыкается о телефонный провод и выдергивает его из стены. Так что я лежу на кушетке, линия к Богу отрезана, а за баритоном я вижу в кулисах режиссера, который мне машет как сумасшедший. Я думаю, он хотел, чтобы я подключила телефон обратно и воспользовалась им любым способом. - Она сделала глоток, улыбнулась Брунетти с такой теплотой, которая побудила его тоже отпить шампанского, и продолжила: - Но артист должен придерживаться каких-то стандартов, - она глянула на Бретт, - или, как говорите вы, американцы, должны быть какие-то границы.
Она остановилась, и Брунетти подал свою реплику. Он сказал:
- И что вы сделали?
- Я подняла трубку и стала петь в нее, как будто там кто-то был на другом конце, как будто никто не видел, что провод выдернулся. - Она поставила свой стакан на стол, поднялась и в отчаянии заломила скрещенные руки, потом, совершенно спонтанно, запела последние фразы из арии: «Nell'ora del dolore, perché, perché Signore, perché me ne rimuneri così?»
Как она это делает? После обычного разговора, без подготовки, прямо к этим чистым плывущим звукам?
Брунетти рассмеялся, пролив шампанское себе на грудь. Бретт поставила бокал на стол и прижала ладони к уголкам рта.
Флавия, так же спокойно, как будто сходила на кухню проверить жаркое и нашла его готовым, села обратно на свой стул и продолжила рассказ:
- Скарпиа пришлось повернуться спиной к зрителям, так он хохотал. Впервые за месяц я почувствовала к нему симпатию. Мне было почти жалко, что придется убить его через несколько минут. У режиссера весь антракт была истерика, он орал, что я сгубила его детище, и клялся, что никогда больше не будет со мной работать. Ну, это очевидно, не так ли? Отзывы были ужасающие.
- Флавия, - пожурила ее Бретт, - это были рецензии на постановку, а тебя превозносили.
Как будто объясняя что-то ребенку, Флавия сказала:
- Меня всегда превозносят, cara.
<…>
(Перевод Ю. Жуковой)
- Cin cin, - сказала Флавия с напускной бодростью, и они чокнулись. - Если мы собираемся говорить о Сан Франциско, то мне нужно как минимум шампанское. - Она села лицом к ним и так хватила из своего стакана, что это было трудно назвать глотком.
Брунетти вопросительно глянул на нее, и она принялась рассказывать.
- Я там пела. Тоску. Господи, что за несчастье. - Жестом настолько театральным, что он выглядел осознанной пародией, она прижала тыльную сторону ладони ко лбу, прикрыла глаза, потом продолжила: - У нас был режиссер немец, с «идеей». К несчастью, эта идея состояла в том, чтобы модернизировать оперу, чтобы сделать ее актуальной, - последнее слово она произнесла с особенным презрением, - и ее действие разворачивалось во время румынской революции, и Скарпиа должен был быть Чеауческу - так этот ужасный человек произносил его фамилию. А я должна была быть все равно примадонной, только в Бухаресте, а не в Риме. - Она прикрыла рукой глаза, вспоминая, затем продолжила: - Помню, там были танки и автоматы, а в одном месте мне надо было прятать ручную гранату в декольте.
- Ты еще про телефон расскажи, - сказала Бретт, прикрыв рот рукой и зажав его, чтобы не рассмеяться.
- Ой, боже правый, телефон. Вот видите, как я старалась выкинуть все это из головы - даже не вспомнила. - Она повернулась к Брунетти, глотнула шампанское как минералку и продолжила, ее глаза оживились при воспоминании. - Режиссер захотел, чтобы в середине Vissi d'arte я звала на помощь по телефону. И вот я валяюсь поперек кушетки, пытаясь убедить Бога, что не заслужила ничего подобного, и я правда не заслужила, когда Скарпиа - я думаю, он на самом деле был румын - я не могла разобрать ни слова из того, что он говорил. - Она сделала паузу и добавила: - Вернее, пел. Бретт вмешалась, чтобы поправить ее.
- Он был болгарин, Флавия.
Флавия отмахнулась рукой, в которой был бокал.
- Какая разница, саrа. Они все похожи на картошку и воняют паприкой. И все так орут, особенно сопрано. - Она прикончила шампанское и прервалась, чтобы наполнить свой бокал. - Так на чем я остановилась?
- На кушетке, по моему, где ты молила Бога, - предположила Бретт.
- А, да. И тут Скарпиа, огромный, неуклюжий дурень, спотыкается о телефонный провод и выдергивает его из стены. Так что я лежу на кушетке, линия к Богу отрезана, а за баритоном я вижу в кулисах режиссера, который мне машет как сумасшедший. Я думаю, он хотел, чтобы я подключила телефон обратно и воспользовалась им любым способом. - Она сделала глоток, улыбнулась Брунетти с такой теплотой, которая побудила его тоже отпить шампанского, и продолжила: - Но артист должен придерживаться каких-то стандартов, - она глянула на Бретт, - или, как говорите вы, американцы, должны быть какие-то границы.
Она остановилась, и Брунетти подал свою реплику. Он сказал:
- И что вы сделали?
- Я подняла трубку и стала петь в нее, как будто там кто-то был на другом конце, как будто никто не видел, что провод выдернулся. - Она поставила свой стакан на стол, поднялась и в отчаянии заломила скрещенные руки, потом, совершенно спонтанно, запела последние фразы из арии: «Nell'ora del dolore, perché, perché Signore, perché me ne rimuneri così?»
Как она это делает? После обычного разговора, без подготовки, прямо к этим чистым плывущим звукам?
Брунетти рассмеялся, пролив шампанское себе на грудь. Бретт поставила бокал на стол и прижала ладони к уголкам рта.
Флавия, так же спокойно, как будто сходила на кухню проверить жаркое и нашла его готовым, села обратно на свой стул и продолжила рассказ:
- Скарпиа пришлось повернуться спиной к зрителям, так он хохотал. Впервые за месяц я почувствовала к нему симпатию. Мне было почти жалко, что придется убить его через несколько минут. У режиссера весь антракт была истерика, он орал, что я сгубила его детище, и клялся, что никогда больше не будет со мной работать. Ну, это очевидно, не так ли? Отзывы были ужасающие.
- Флавия, - пожурила ее Бретт, - это были рецензии на постановку, а тебя превозносили.
Как будто объясняя что-то ребенку, Флавия сказала:
- Меня всегда превозносят, cara.
<…>