***
Сижу в офисе и с похвальной регулярностью смазываю руки кремом. А кутикулы - маслом, потому что весь разумный мир давно перешел на необрезной маникюр, ну и я пытаюсь. Мне сложно.
Думается мне при этом не о том, что я буду есть, если не прекращу покупать масло для кутикул по 800 рублей за 15 мл, а о покойной учительнице английского Анне Ивановне.
Анну Ивановну я наблюдала с первого по девятый класс, примерно в середине которого она и умерла. Это была небольшого роста сухонькая горбатая бабушка с короткой стрижкой, невероятно волевым, почти орлиным выражением и зычным, довольно-таки устрашающим тембром. Дополнительным инструментом устрашения служили пиджаки из восьмидесятых годов с титаническими подплечниками и массивная бижутерия с доминантой золотых тонов и искусственного жемчуга. Анна Ивановна вела английский не у меня, а у параллельной группы, которая считалась халявной, и неспроста - старушка была глуховата, вела своих агнцев наощупь и частенько не замечала в их речи катастрофических, намертво табуированных ошибок типа must to. Ходили слухи, что устные сообщения у нее можно было делать хоть по-немецки. Коллеги ей всё прощали - за возраст и заслуженность.
С преподаванием Анны Ивановны я, тем не менее, иногда сталкивалась - когда болела родная учительница и не удавалось распределиться в третью параллельную группу. Старушка вызывала у меня священный трепет - потому что я-то как раз славилась мастерством устных сообщений, но ими её было, очевидно, не пронять. Как выделиться в её глазах, я не знала. Поэтому сидела тихо и наблюдала за тем, как она смазывала свои морщинистые, сухие восьмидесятилетние руки кремом, часто, практически ежеминутно, с упорством, с которым преданные своему делу медсестры врачуют раны фронтовиков в военном госпитале.
В образе этой старушонки для меня воплотилась вся страшная, бессмысленная тяга человека к жизни. Зачем ей было это делать? Неужели она не слышала, как над ней уже поют ангелы? Дай ответ - не дает ответа.
Крем её ацки вонял. Мой куда приятнее, и стоит всего, кстати, рублей 150.
Думается мне при этом не о том, что я буду есть, если не прекращу покупать масло для кутикул по 800 рублей за 15 мл, а о покойной учительнице английского Анне Ивановне.
Анну Ивановну я наблюдала с первого по девятый класс, примерно в середине которого она и умерла. Это была небольшого роста сухонькая горбатая бабушка с короткой стрижкой, невероятно волевым, почти орлиным выражением и зычным, довольно-таки устрашающим тембром. Дополнительным инструментом устрашения служили пиджаки из восьмидесятых годов с титаническими подплечниками и массивная бижутерия с доминантой золотых тонов и искусственного жемчуга. Анна Ивановна вела английский не у меня, а у параллельной группы, которая считалась халявной, и неспроста - старушка была глуховата, вела своих агнцев наощупь и частенько не замечала в их речи катастрофических, намертво табуированных ошибок типа must to. Ходили слухи, что устные сообщения у нее можно было делать хоть по-немецки. Коллеги ей всё прощали - за возраст и заслуженность.
С преподаванием Анны Ивановны я, тем не менее, иногда сталкивалась - когда болела родная учительница и не удавалось распределиться в третью параллельную группу. Старушка вызывала у меня священный трепет - потому что я-то как раз славилась мастерством устных сообщений, но ими её было, очевидно, не пронять. Как выделиться в её глазах, я не знала. Поэтому сидела тихо и наблюдала за тем, как она смазывала свои морщинистые, сухие восьмидесятилетние руки кремом, часто, практически ежеминутно, с упорством, с которым преданные своему делу медсестры врачуют раны фронтовиков в военном госпитале.
В образе этой старушонки для меня воплотилась вся страшная, бессмысленная тяга человека к жизни. Зачем ей было это делать? Неужели она не слышала, как над ней уже поют ангелы? Дай ответ - не дает ответа.
Крем её ацки вонял. Мой куда приятнее, и стоит всего, кстати, рублей 150.