(no subject)
В последнее время я снова стала много читать. Ликвидирую, так сказать, пробелы в образовании. Особенно если учесть, что долгое время само моё образование было как пробел. Теперь я решила оправдывать свой будущий диплом книгочея и напоследок начитаться книжек, чтобы уж наверняка. Потом буду рассказывать, что в лучшие годы своей жизни я духовно росла, всячески развивалась и приобщалась к прекрасному. Правда, не стоит забывать, что я получаю диплом школьной училки, а не собственно книгочея в чистом виде. Ещё на первом курсе нам посоветовали особенно не раздувать щёки на этот счёт. Потому как истинные книгочеи обитают только в МГУ. Но если вспомнить, что добрая половина наших преподавателей (многие из которых выпускники педвузов) всячески над школьными училками потешаются, то уж лучше думать, что получаешь диплом недоделанного книгочея. Тем более что на училок нас всё равно не учат. Я тут вычитала у обдай-ка Апдайка потрясающую фразу, которую герой говорит своему ученику: «И я могу дать тебе один единственный совет: пока не поздно, возьмись за ум и выучись чему-нибудь, иначе будешь таким же ничтожеством, как я, и придётся тебе идти в учителя, чтобы заработать на жизнь». Мне прям так понравилось, что я чуть карандаш не сломала, пока подчёркивала.
Как обстоят дела с современными русскими прозаиками? О ком говорят, кроме Елизарова и Прилепина? Я тут поймала себя на мысли, что, как истинный консерватор, читаю только давно любимых авторов: Рубину, Толстую, Улицкую, частично Петрушевскую, Гришковца, Гениса. И всякий раз приходя в книжый, хочу найти что-то новое, но на глаза мне попадаются только всякие «Аффтар жжот», «Круто, блин», «Уволена, блин», а также полное собрание сочинений Сергея Минаева и Оксаны Робски. Я, конечно, не буду сейчас презрительно фыркать и говорить о том, что данные творения оскорбляют моё чувство прекрасного, ни в коем случае, просто истории о работе в офисе и олигархах меня не сильно интересуют. Про первое я могу узнать из первых уст: куча друзей и знакомых работают в офисах, ну а что касается олигархов - достаточно просто включить ящик, зачем об этом ещё читать. Так что хотелось бы что-нибудь сложнее, но уровнем выше всё вроде знакомо. Пелевин с Сорокиным уже давно не сверхновые писатели.
Дмитрия Липскерова держу в уме, Алексей Иванов мне не нравится, у Иличевского я читала только один роман - «Ай-Петри», он прекрасен, его язык сложен, вязок и тягуч, но больше одной книги за раз я не осилила. Может, сейчас самое время. Одна моя замечательная преподавательница всегда иронически замечает: «Ну, конечно, Лера, Вам трудно угодить». Возможно, что я просто капризная зануда.
В очередной раз приехав в книжный, я хотела найти что-то новое и даже нечто примитивное по своей специальности, какое-нибудь литературоведение для домохозяек. Но пока я прыгала вокруг книжных полок, хватая то одно, то второе, в спину мне нетерепеливо дышала кучка филологов, которым я заслоняла всю панораму. Так что пришлось удалиться и купить совершенно не то, что хотела изначально. И вот каков мой улов:
Джеймс Патрик Данливи «Самый сумрачный сезон Сэмюэля С». Он грустно-смешной и остроумный, как Довлатов, местами похабный, как Буковски, и в то же время неожиданно поэтичный и трогательный, как настоящий лирик. А вообще я влюбилась в Данливи, как только прочитала эпиграф к предисловию сборника: «Когда я умру, дайте мне разложиться в бочке «Гинесса» и пустите в розлив во всех дублинских кабаках». За это я готова расцеловать автора в обе щеки. Настоящая визитная карточка. Вы же знаете мою любовь к психам от искусства, циникам, алкоголикам, обаятельным неудачникам и прочим не вполне нормальным людям. К тому же у Данливи что ни фраза, то афоризм: "Every madman thinks everyone else mad", "Expect the worst and that's what you'll get only it will be much worse" и т.п. Попробуйте почитать вот этот короткий рассказ
Джеймс Патрик Данливи
Я вошел в дверь с бумажкой в один фунт. Много раз сложенной и сжатой в цепком кулаке. Решил, что ведь ребенком ты бываешь раз и больше никогда уже. Как правило. Я оглядел все эти красные прыгучие штуковины, кубики, домики и глянцевитые куклы. И я сказал, а медвежонки есть у вас. Которых можно мыть.
Она с улыбкой двинулась и говорит, есть у меня как раз такой, из губки. Я объяснил, дескать, ребенку вынь да положь уютную зверюшку, чтоб с ней обняться. И я хочу такую вещь, чтоб надолго, ведь мы живем на барже, и разгуляться там ребенку негде.
Держа пушистую вещицу на ладони, я стиснул ее пальцами и говорю, сколько с меня. Гинея. Стало быть, фунт и еще шиллинг. Я так вздохнул, как будто напоследок перед смертью. По временам мне кажется, что фунтов на мою долю хватает, даже стопочкой сложены в столе: выдвинуть и любоваться. Но фунт - это фунт, даже и в стопочке. Хотя опять-таки, посмотришь ночью на это сонное сопящее личико, и вот слеза, в глазах все зыбится, а попросить игрушку, так ли это много. Причем не тот я человек, чтоб тратиться на фасонистые финтифлюшки. А этот медвежонок - он из губки, его можно мыть, и он будет служить годами. Что ж, мадам, получите с меня этот фунт.
С медведем, угнездившимся на сгибе локтя, я влез в автобус по имени двадцать второй. Сидел на верхнем этаже спереди, глядя вниз на залитые солнцем толпы. Лица у всех довольные. Чепчики и кудряшки так и мельтешат, снуют под ногами. А этот мишка - он даже прыгать может, и вообще он вечный. Сквозь скверик с фонтанчиком, накрапывающим посредине, и мимо места, где у них пара большущих пушек, которые так и кажется - вдруг как бабахнут. Дома подсвечены, чтоб подороже сдать, и кафетерии с налетом роскоши. Там болтовня, сигарный дым и хохот. Я всех люблю.
И вот приехал, этот уголочек у реки - мой дом, тут я соскакиваю и пробираюсь между грузовиками к своему судну, подрагивающему на волне. Мой гордый флаг реет на корме. Снизу слышится гулюканье матери над ребенком. Бывает, мне приходит в голову, что для отца я молод слишком, но уж назад не повернешь. Может быть, нынче к обеду отбивная, да с чесночком, а позже можно опять будет выйти и смотреть на реку, как мост вспыхивает огоньками - пузырьки света скачут по стали. Столько удовольствий еще ждут меня впереди.
По трапу вниз, кричу привет, я дома, ты погляди, что я принес, что будем делать, может быть, сразу ей дадим. Или отложим как сюрприз на утро. Он сколько стоит. Не скажу. Сколько. Гинею. О нет. О да. О господи. Он моется. Он что, из золота. Из губки.
В пенной лохани мы ее крутили и так и сяк, а после купанья уложили в кружевную колыбельку сказать спокойной ночи, мохнатый мишка. Она его и обнимала, и улыбалась, и целовала, и ножкой дергала. Я спел песенку про луну и говорю спите-спите, девочка и мишка. Пчелки жужжат, волки воют. А медвежонки денег стоят.
Как всегда в такие ночи, сонный и усталый, я лежал на спине, прислушиваясь к незнакомой мелодии, которую играли за рекою в парке, где сделан из воска домик и рвутся вверх фонтаны. Мимо проплывали баржи, буксиры гукали гудками, и по реке пробегали всплески. Потом опять-таки: когда подарку рады, затрат жалеть не надо.
В ту ночь я спал как убитый. А утром кровавое красное солнце. Я встал, метнул кофейник на плиту. Достал из нового холодильного кувшинчика масло, намазал им хлеб и все это накрыл кусочками салями. Потом вылез наверх понаблюдать, как ветер разносит облака из дымных жерл по всему небу. Часы напротив показывают восемь. Может, когда-нибудь и у меня будет свой садик и место, где вздохнуть.
Вскрики и всхлипы, тихие, едва слышны. Я не могу понять, за что хвататься, куда бежать. Услышал: бултыхнулось что-то, и вбежал в каюту. Девчушка у окна. Нигде никакого медвежонка. Скорее реквием. Нет, это не со мной, не может быть. Два уха меховых и два стеклянных глаза. Там, на вспухающей приливной глади. Стою, смотрю. Река мчит к морю. Один фунт, один шиллинг.
Антология поэзии Новой Зеландии. Первой моей мыслью при виде этой книжки было нечто вроде: "Офигеть! Там ещё и поэзия!" Потом я, конечно, устыдилась. Про наше Отечество наверняка думают так же. А с поэзией, между прочим, в Новой Зеландии всё очень даже неплохо: модернизм и постмодернизм там цветёт бурно и пышно. В сборнике есть всякие шедевры вроде "Купания с мёртвой женщиной" и "Против совокупленья". И даже кое-что о Москве.
Лорис Эдмонд
Уезжая в Москву
Малина, преподнесённая нам на десерт
в крошечных белых пиалах,
была пронзительно-вкусной, пушистой;
ты положил крем на мою,
объясняя, что она покажется мне
слишком кислой.
Официантка с большими глазами и хохолком
как у смешного голыша Кьюпи так хотела нам
услужить, что уронила два блюда.
Она бросилась в кухню
и никто не смог её подбодрить. Падал снег;
за разговором, отделённая от тебя белой узкой
скатёркой, я едва могла что-то расслышать
не говоря уже о том, чтобы разглядеть тебя
сквозь плавучие вихри.
Затем рослая тётушка вынесла свою собачонку,
раздражительного, похожего на игрушку, щенка;
мы надели
пальто и в гробовой тишине Чехов
старый искусник кивнул нам из-за кулис.
В итоге мои замёрзшие губы не смогли даже
соорудить поцелуй, и мне ничего не осталось,
кроме разговора
с чудовищной собачонкой: но ты
неподвижно стоял, и твои отполированные
туфли разбухли
как сапоги батрака. Кто-то неизменно
должен оставаться в деревне, в то время
как другие
уезжают в Москву. Твои глаза были
как тёмное озеро, пораненное зимними сучьями.
1983
В общем, я не могла не купить: более 300 страниц, плюс комментарии, хорошее издание, среди переводчиков питерские филологи и поэты - Александр Скидан и Дмитрий Голынко, и всё это за 110 рублей.
Максанс Фермин - относительно молодой (р.1968) французский автор, прославившийся своим романом "Снег" (который я как раз ещё не читала). Я купила тогда "Пчеловода" и "Опиум", книжки очень маленькие, их можно прочитать за час и, наверное, идеально брать на отдых. Жанр "Пчеловода" сам автор обозначил как "сказку для взрослых", впрочем, и "Опиум" примерно такой же. Книги о том, что всё получится. Почему-то подумалось, что лучше бы люди скупали Фермина, а не Алана Карра.
В общем, хорошо я сходила в книжный.
Как обстоят дела с современными русскими прозаиками? О ком говорят, кроме Елизарова и Прилепина? Я тут поймала себя на мысли, что, как истинный консерватор, читаю только давно любимых авторов: Рубину, Толстую, Улицкую, частично Петрушевскую, Гришковца, Гениса. И всякий раз приходя в книжый, хочу найти что-то новое, но на глаза мне попадаются только всякие «Аффтар жжот», «Круто, блин», «Уволена, блин», а также полное собрание сочинений Сергея Минаева и Оксаны Робски. Я, конечно, не буду сейчас презрительно фыркать и говорить о том, что данные творения оскорбляют моё чувство прекрасного, ни в коем случае, просто истории о работе в офисе и олигархах меня не сильно интересуют. Про первое я могу узнать из первых уст: куча друзей и знакомых работают в офисах, ну а что касается олигархов - достаточно просто включить ящик, зачем об этом ещё читать. Так что хотелось бы что-нибудь сложнее, но уровнем выше всё вроде знакомо. Пелевин с Сорокиным уже давно не сверхновые писатели.
Дмитрия Липскерова держу в уме, Алексей Иванов мне не нравится, у Иличевского я читала только один роман - «Ай-Петри», он прекрасен, его язык сложен, вязок и тягуч, но больше одной книги за раз я не осилила. Может, сейчас самое время. Одна моя замечательная преподавательница всегда иронически замечает: «Ну, конечно, Лера, Вам трудно угодить». Возможно, что я просто капризная зануда.
В очередной раз приехав в книжный, я хотела найти что-то новое и даже нечто примитивное по своей специальности, какое-нибудь литературоведение для домохозяек. Но пока я прыгала вокруг книжных полок, хватая то одно, то второе, в спину мне нетерепеливо дышала кучка филологов, которым я заслоняла всю панораму. Так что пришлось удалиться и купить совершенно не то, что хотела изначально. И вот каков мой улов:
Джеймс Патрик Данливи «Самый сумрачный сезон Сэмюэля С». Он грустно-смешной и остроумный, как Довлатов, местами похабный, как Буковски, и в то же время неожиданно поэтичный и трогательный, как настоящий лирик. А вообще я влюбилась в Данливи, как только прочитала эпиграф к предисловию сборника: «Когда я умру, дайте мне разложиться в бочке «Гинесса» и пустите в розлив во всех дублинских кабаках». За это я готова расцеловать автора в обе щеки. Настоящая визитная карточка. Вы же знаете мою любовь к психам от искусства, циникам, алкоголикам, обаятельным неудачникам и прочим не вполне нормальным людям. К тому же у Данливи что ни фраза, то афоризм: "Every madman thinks everyone else mad", "Expect the worst and that's what you'll get only it will be much worse" и т.п. Попробуйте почитать вот этот короткий рассказ
Джеймс Патрик Данливи
Я вошел в дверь с бумажкой в один фунт. Много раз сложенной и сжатой в цепком кулаке. Решил, что ведь ребенком ты бываешь раз и больше никогда уже. Как правило. Я оглядел все эти красные прыгучие штуковины, кубики, домики и глянцевитые куклы. И я сказал, а медвежонки есть у вас. Которых можно мыть.
Она с улыбкой двинулась и говорит, есть у меня как раз такой, из губки. Я объяснил, дескать, ребенку вынь да положь уютную зверюшку, чтоб с ней обняться. И я хочу такую вещь, чтоб надолго, ведь мы живем на барже, и разгуляться там ребенку негде.
Держа пушистую вещицу на ладони, я стиснул ее пальцами и говорю, сколько с меня. Гинея. Стало быть, фунт и еще шиллинг. Я так вздохнул, как будто напоследок перед смертью. По временам мне кажется, что фунтов на мою долю хватает, даже стопочкой сложены в столе: выдвинуть и любоваться. Но фунт - это фунт, даже и в стопочке. Хотя опять-таки, посмотришь ночью на это сонное сопящее личико, и вот слеза, в глазах все зыбится, а попросить игрушку, так ли это много. Причем не тот я человек, чтоб тратиться на фасонистые финтифлюшки. А этот медвежонок - он из губки, его можно мыть, и он будет служить годами. Что ж, мадам, получите с меня этот фунт.
С медведем, угнездившимся на сгибе локтя, я влез в автобус по имени двадцать второй. Сидел на верхнем этаже спереди, глядя вниз на залитые солнцем толпы. Лица у всех довольные. Чепчики и кудряшки так и мельтешат, снуют под ногами. А этот мишка - он даже прыгать может, и вообще он вечный. Сквозь скверик с фонтанчиком, накрапывающим посредине, и мимо места, где у них пара большущих пушек, которые так и кажется - вдруг как бабахнут. Дома подсвечены, чтоб подороже сдать, и кафетерии с налетом роскоши. Там болтовня, сигарный дым и хохот. Я всех люблю.
И вот приехал, этот уголочек у реки - мой дом, тут я соскакиваю и пробираюсь между грузовиками к своему судну, подрагивающему на волне. Мой гордый флаг реет на корме. Снизу слышится гулюканье матери над ребенком. Бывает, мне приходит в голову, что для отца я молод слишком, но уж назад не повернешь. Может быть, нынче к обеду отбивная, да с чесночком, а позже можно опять будет выйти и смотреть на реку, как мост вспыхивает огоньками - пузырьки света скачут по стали. Столько удовольствий еще ждут меня впереди.
По трапу вниз, кричу привет, я дома, ты погляди, что я принес, что будем делать, может быть, сразу ей дадим. Или отложим как сюрприз на утро. Он сколько стоит. Не скажу. Сколько. Гинею. О нет. О да. О господи. Он моется. Он что, из золота. Из губки.
В пенной лохани мы ее крутили и так и сяк, а после купанья уложили в кружевную колыбельку сказать спокойной ночи, мохнатый мишка. Она его и обнимала, и улыбалась, и целовала, и ножкой дергала. Я спел песенку про луну и говорю спите-спите, девочка и мишка. Пчелки жужжат, волки воют. А медвежонки денег стоят.
Как всегда в такие ночи, сонный и усталый, я лежал на спине, прислушиваясь к незнакомой мелодии, которую играли за рекою в парке, где сделан из воска домик и рвутся вверх фонтаны. Мимо проплывали баржи, буксиры гукали гудками, и по реке пробегали всплески. Потом опять-таки: когда подарку рады, затрат жалеть не надо.
В ту ночь я спал как убитый. А утром кровавое красное солнце. Я встал, метнул кофейник на плиту. Достал из нового холодильного кувшинчика масло, намазал им хлеб и все это накрыл кусочками салями. Потом вылез наверх понаблюдать, как ветер разносит облака из дымных жерл по всему небу. Часы напротив показывают восемь. Может, когда-нибудь и у меня будет свой садик и место, где вздохнуть.
Вскрики и всхлипы, тихие, едва слышны. Я не могу понять, за что хвататься, куда бежать. Услышал: бултыхнулось что-то, и вбежал в каюту. Девчушка у окна. Нигде никакого медвежонка. Скорее реквием. Нет, это не со мной, не может быть. Два уха меховых и два стеклянных глаза. Там, на вспухающей приливной глади. Стою, смотрю. Река мчит к морю. Один фунт, один шиллинг.
Антология поэзии Новой Зеландии. Первой моей мыслью при виде этой книжки было нечто вроде: "Офигеть! Там ещё и поэзия!" Потом я, конечно, устыдилась. Про наше Отечество наверняка думают так же. А с поэзией, между прочим, в Новой Зеландии всё очень даже неплохо: модернизм и постмодернизм там цветёт бурно и пышно. В сборнике есть всякие шедевры вроде "Купания с мёртвой женщиной" и "Против совокупленья". И даже кое-что о Москве.
Лорис Эдмонд
Уезжая в Москву
Малина, преподнесённая нам на десерт
в крошечных белых пиалах,
была пронзительно-вкусной, пушистой;
ты положил крем на мою,
объясняя, что она покажется мне
слишком кислой.
Официантка с большими глазами и хохолком
как у смешного голыша Кьюпи так хотела нам
услужить, что уронила два блюда.
Она бросилась в кухню
и никто не смог её подбодрить. Падал снег;
за разговором, отделённая от тебя белой узкой
скатёркой, я едва могла что-то расслышать
не говоря уже о том, чтобы разглядеть тебя
сквозь плавучие вихри.
Затем рослая тётушка вынесла свою собачонку,
раздражительного, похожего на игрушку, щенка;
мы надели
пальто и в гробовой тишине Чехов
старый искусник кивнул нам из-за кулис.
В итоге мои замёрзшие губы не смогли даже
соорудить поцелуй, и мне ничего не осталось,
кроме разговора
с чудовищной собачонкой: но ты
неподвижно стоял, и твои отполированные
туфли разбухли
как сапоги батрака. Кто-то неизменно
должен оставаться в деревне, в то время
как другие
уезжают в Москву. Твои глаза были
как тёмное озеро, пораненное зимними сучьями.
1983
В общем, я не могла не купить: более 300 страниц, плюс комментарии, хорошее издание, среди переводчиков питерские филологи и поэты - Александр Скидан и Дмитрий Голынко, и всё это за 110 рублей.
Максанс Фермин - относительно молодой (р.1968) французский автор, прославившийся своим романом "Снег" (который я как раз ещё не читала). Я купила тогда "Пчеловода" и "Опиум", книжки очень маленькие, их можно прочитать за час и, наверное, идеально брать на отдых. Жанр "Пчеловода" сам автор обозначил как "сказку для взрослых", впрочем, и "Опиум" примерно такой же. Книги о том, что всё получится. Почему-то подумалось, что лучше бы люди скупали Фермина, а не Алана Карра.
В общем, хорошо я сходила в книжный.