Жанна Дюкло
Стела-Норд.
Это подлинная афиша выступление Жанны Дюкло в Вологодском кинотеатре «Стелла-Норд», подаренная мне Георгием Гожевым.
Кинотеатр «Cтелла -Норд» (будущий «Салют») открылся в Вологде в 1910 году в собственном доме Рудольфа Шрамма на Кирилловской улице (улица Ленина), напротив семинарской Кирилло-Белозерской церкви. Своё название кинотеатр носил до 1918 года, а владелицей его была Житловская, жена главного врача психиатрической больницы в Кувшинове. Вход учащимся в кинотеатр разрешался только с письменного согласия классных дам и директоров учебных заведений, и им не позволялось сидеть на первых семи рядах.
Воспоминание о «великой и неповторимой» Жанне Дюкло оставил писатель Борис Пильняк.Из повести «Штос в жизнь»:
«За большими буквами афиш фотография м-м Жанны не походила на подлинник, валяная белая кепка и милые красные платочки захлопали м-м Жанне, галки на чинарах зашумели крыльями и закаркали. Вспыхнули дополнительные огни софитов, ночь за деревьями стала черней. М-м Жанна вышла с белым платком у губ, этот медиум, она казалась девочкой и лунатиком одновременно, вид ее был прост и таинственен. С курзала донеслись медные трубы оркестра, на вокзале прогудел отходящий поезд. Вслед за м-м Жанной вышел ее муж, во фраке. - Жанна, будьте внимательней! - крикнул муж тоном циркового наездника.
Муж спустился к рядам, чтобы принимать вопросы. Муж наклонился над критиком Леопольдом Авербахом, чтобы выслушать его вопрос. Авербах, посоветовавшись коллективно с драматургом Киршоном, шепотом спросил: - когда приедет их друг прозаик Либединский?
- Жанна, будьте внимательней! Отвечайте, мадемуазель! - крикнул жокейски муж.
М-м Жанна ответила не сразу, она опустила голову, напрягая мысль, и бессильно опусттила руки. У нее был звонкий голос, картавый на «р».
- Я п'ислушиваюсь… я слышу… вы сп'ашиваете о вашем д'уге Ю'ие… об известном писателе Ю'ие Либединском… я вижу… он п'иедет, мне кажется, в начале июля…
- Дальше, Жанна! Мадемуазель, дальше! - крикнул муж и отошел от Авербаха, наклоняясь над военкомом. - Дальше, мадемуазель, внимательней!
- Я п'ислушиваюсь… я вижу, вы а'тилле'ист, вы служите в Москве! - М-м Жанна подняла голову, улыбнулась, заговорила быстро, глаза ее были детски. - Вас зовут Исидо Мейчик, вам двадцать семь лет…
Военком был поражен: он спрашивал, в каком полку он служит, сколько ему лет. М-м Жанна отвечала быстрее, чем он задавал вопросы. Военком сдвинул фуражку на затылок, явно вспотев. Кепки притихли. - Дальше, Жанна! Скорее! Внимательней! - кричал муж, склоняясь над ответственным работником.
Ответственный работник, в халате, в кепке и в тесемках, спрашивал: - изменяет ли ему в Москве жена? Как ее зовут? - М-м Жанна опустила глаза и руки, вид ее был беспомощен.
- Вашу жену зовут Надеждой, - сказала она беспомощно и тихо. - Нет, она не изменяет вам, нет… она верная жена… Но я вижу… я п'ислушиваюсь… - м-м Жанна сказала совсем тихо и очень печально. - Я вижу, как вы изменяете своей жене…
Ряды захохотали. Совработник заерзал на стуле. Галки кричали на чинарах, посвистывал паровоз. Ночь была душна, и под скамейками трещали кузнечики. Я недоумевал, вспоминая лермонтовский штосс. Я не мог придумать рационального объяснения этому совершенно метафизическому явлению. Дюкло не слышала вопросов, она отвечала ясновидяще правильно. Люди, задавшие вопросы, были растеряны. М-м Жанна стояла на эстраде девически целомудренно, в черном платье стиля начала прошлого века, усталая женщина, похожая на девочку. Никаких гоголевских «портретов» не было. Была уездная эстрада, открытая, в парке, ротондою. М-м Жанна выступала после пластически-раешных номеров, - ее номер считался ударным, ее выпускали под занавес. У европейцев принято восторги выражать ладошами, - хлопали мало. Шла обыкновеннейшая курортная ночь, когда в одиннадцать надо быть в постели. В старину такие номера обставлялись черными комнатами, свечами, таинственностью, шепотом. Люди повалили с рядов бараном, опять потревожив галок. Нарзанная галерея была заперта.
Мы ждали Дюкло, пока они переодевались. М-м Жанна с мужем, профессор Федоровский с женою, писатель Иван Алексеевич Новиков и я - мы пошли в Аллаверды, в шашлычную, ужинать. М-м Жанна говорила о своей дочке, оставшейся в Москве, и медленно пила кахетинское № 110. Штосс сведен на эстраду, тресвечие, семисвечие метафизики - упразднены. М-м Жанна была очень утомлена, медленна и обыденна. Ее муж острил. Иван Алексеевич, писатель, чье творчество навсегда пропахло березками благостных зорь, - говорил - о троицином дне, о белой троицыного дня березке, называя березкою м-м Жанну. Они говорили о девочке Дюкло. В шашлычной пахло тархуном, бараньим салом, и скрипач наяривал молитву Шамиля. Профессор Федоровский строил объяснения номера м-м Жанны. Дюкло-муж не открывал секрета, предлагая придти на разоблачительную - его - лекции».
Это подлинная афиша выступление Жанны Дюкло в Вологодском кинотеатре «Стелла-Норд», подаренная мне Георгием Гожевым.
Кинотеатр «Cтелла -Норд» (будущий «Салют») открылся в Вологде в 1910 году в собственном доме Рудольфа Шрамма на Кирилловской улице (улица Ленина), напротив семинарской Кирилло-Белозерской церкви. Своё название кинотеатр носил до 1918 года, а владелицей его была Житловская, жена главного врача психиатрической больницы в Кувшинове. Вход учащимся в кинотеатр разрешался только с письменного согласия классных дам и директоров учебных заведений, и им не позволялось сидеть на первых семи рядах.
Воспоминание о «великой и неповторимой» Жанне Дюкло оставил писатель Борис Пильняк.Из повести «Штос в жизнь»:
«За большими буквами афиш фотография м-м Жанны не походила на подлинник, валяная белая кепка и милые красные платочки захлопали м-м Жанне, галки на чинарах зашумели крыльями и закаркали. Вспыхнули дополнительные огни софитов, ночь за деревьями стала черней. М-м Жанна вышла с белым платком у губ, этот медиум, она казалась девочкой и лунатиком одновременно, вид ее был прост и таинственен. С курзала донеслись медные трубы оркестра, на вокзале прогудел отходящий поезд. Вслед за м-м Жанной вышел ее муж, во фраке. - Жанна, будьте внимательней! - крикнул муж тоном циркового наездника.
Муж спустился к рядам, чтобы принимать вопросы. Муж наклонился над критиком Леопольдом Авербахом, чтобы выслушать его вопрос. Авербах, посоветовавшись коллективно с драматургом Киршоном, шепотом спросил: - когда приедет их друг прозаик Либединский?
- Жанна, будьте внимательней! Отвечайте, мадемуазель! - крикнул жокейски муж.
М-м Жанна ответила не сразу, она опустила голову, напрягая мысль, и бессильно опусттила руки. У нее был звонкий голос, картавый на «р».
- Я п'ислушиваюсь… я слышу… вы сп'ашиваете о вашем д'уге Ю'ие… об известном писателе Ю'ие Либединском… я вижу… он п'иедет, мне кажется, в начале июля…
- Дальше, Жанна! Мадемуазель, дальше! - крикнул муж и отошел от Авербаха, наклоняясь над военкомом. - Дальше, мадемуазель, внимательней!
- Я п'ислушиваюсь… я вижу, вы а'тилле'ист, вы служите в Москве! - М-м Жанна подняла голову, улыбнулась, заговорила быстро, глаза ее были детски. - Вас зовут Исидо Мейчик, вам двадцать семь лет…
Военком был поражен: он спрашивал, в каком полку он служит, сколько ему лет. М-м Жанна отвечала быстрее, чем он задавал вопросы. Военком сдвинул фуражку на затылок, явно вспотев. Кепки притихли. - Дальше, Жанна! Скорее! Внимательней! - кричал муж, склоняясь над ответственным работником.
Ответственный работник, в халате, в кепке и в тесемках, спрашивал: - изменяет ли ему в Москве жена? Как ее зовут? - М-м Жанна опустила глаза и руки, вид ее был беспомощен.
- Вашу жену зовут Надеждой, - сказала она беспомощно и тихо. - Нет, она не изменяет вам, нет… она верная жена… Но я вижу… я п'ислушиваюсь… - м-м Жанна сказала совсем тихо и очень печально. - Я вижу, как вы изменяете своей жене…
Ряды захохотали. Совработник заерзал на стуле. Галки кричали на чинарах, посвистывал паровоз. Ночь была душна, и под скамейками трещали кузнечики. Я недоумевал, вспоминая лермонтовский штосс. Я не мог придумать рационального объяснения этому совершенно метафизическому явлению. Дюкло не слышала вопросов, она отвечала ясновидяще правильно. Люди, задавшие вопросы, были растеряны. М-м Жанна стояла на эстраде девически целомудренно, в черном платье стиля начала прошлого века, усталая женщина, похожая на девочку. Никаких гоголевских «портретов» не было. Была уездная эстрада, открытая, в парке, ротондою. М-м Жанна выступала после пластически-раешных номеров, - ее номер считался ударным, ее выпускали под занавес. У европейцев принято восторги выражать ладошами, - хлопали мало. Шла обыкновеннейшая курортная ночь, когда в одиннадцать надо быть в постели. В старину такие номера обставлялись черными комнатами, свечами, таинственностью, шепотом. Люди повалили с рядов бараном, опять потревожив галок. Нарзанная галерея была заперта.
Мы ждали Дюкло, пока они переодевались. М-м Жанна с мужем, профессор Федоровский с женою, писатель Иван Алексеевич Новиков и я - мы пошли в Аллаверды, в шашлычную, ужинать. М-м Жанна говорила о своей дочке, оставшейся в Москве, и медленно пила кахетинское № 110. Штосс сведен на эстраду, тресвечие, семисвечие метафизики - упразднены. М-м Жанна была очень утомлена, медленна и обыденна. Ее муж острил. Иван Алексеевич, писатель, чье творчество навсегда пропахло березками благостных зорь, - говорил - о троицином дне, о белой троицыного дня березке, называя березкою м-м Жанну. Они говорили о девочке Дюкло. В шашлычной пахло тархуном, бараньим салом, и скрипач наяривал молитву Шамиля. Профессор Федоровский строил объяснения номера м-м Жанны. Дюкло-муж не открывал секрета, предлагая придти на разоблачительную - его - лекции».