"Джен Эйр" для английского принца. История Кэтрин Свайнфорд. Часть четвертая.
Оригинал взят у lapetitevalise в "Джен Эйр" для английского принца. История Кэтрин Свайнфорд. Часть четвертая.
Оригинал взят у lapetitevalise в "Джен Эйр" для английского принца. История Кэтрин Свайнфорд. Часть четвертая.
Холодным и неприветливым февральским днем 1372 года инфанта Констанца, вторая супруга Джона, герцога Ланкастера, и королева Кастилии и Леона, торжественно въехала в Лондон в сопровождении знатнейших английских рыцарей во главе с Эдвардом, Черным Принцем, почетных представителей городского магистрата, а также горстки преданных ей кастильских дворян.
Когда она подъезжала по Стрэнду к Савойскому дворцу, народ выстроился по обеим сторонам улицы, во все глаза с любопытством разглядывая принцессу-чужестранку и предвкушая богатое угощение.
Въезд Констанцы Кастильской в Лондон
Когда Джон Гонт ввел свою новую герцогиню в Главный Холл дворца, среди приветственный криков гостей потонул тихий, возмущенный голос молодого графа Марча, обращенный к приятелю, Ричарду ФицАллану, графу Арунделлу:
- И теперь мы должны именовать его королем Кастилии и Леона! Я слышал, что он собирается созывать собственный королевский совет и чеканить монеты. Разве это возможно?
- Его амбиции не знают границ, - вторил ему Арунделл. - Сговорившись с этой шлюхой, Элис Перрерс, он вертит старым королем Эдвардом, как беспомощным паяцем.
В этот момент к ним присоединился третий собеседник, совсем еще юноша, но высокого роста и стати, которые всегда отличали семейство Плантагенетов.
- Королевство моего брата Джона - фикция, мечта, выдумка, мыльный пузырь, пока за ним не стоит английский меч, - заявил он с насмешливой улыбкой и явно без родственной лояльности. - Правда, денег у герцога достаточно, вероятно, больше, чем ума. Я бы не стал браться за столь гиблое дело, имея его состояние, - в голосе Томаса Вудстока, младшего сына короля Эдварда Третьего, который до сих пор не имел никакого титула и собственных владений, послышалась горькая зависть. Томас был "последышем", рожденным королевой Филиппой уже в позднем возрасте, после двух умерших в младенчестве сыновей, один из которых носил то же самое имя.
- Вашему старшему брату Эдварду, не достает вашей проницательности, милорд , - проворчал Арунделл, - Ибо наш любезный принц Уэльский тоже закрывает глаза на то, что герцогу принадлежит четверть Англии, и он по сути создает королевство в королевстве, угрожая целостности государства. К тому же, он связан с еретиками вроде Вайклифа, которые осмеливаются критиковать церковную десятину и утверждают, что вместо священной латыни службы должны исполняться на простонародном английском языке.
- Кстати о ереси, кузен - усмехнулся вдруг граф Марч, который был женат на племяннице принца Томаса, дочери его умершего старшего брата Лайонела. Филиппа, графиня Марч, была ровесницей своего дяди. - Видите там, возле помоста молодоженов, стол для детей вашего брата? А с ними молодую красивую даму в черном платье с соболиной оторочкой?
Томас Вудсток кивнул, внимательно посмотрев в указанном направлении.
- Это их magistra, гувернантка, некая леди Свайнфорд из Линкольншира. Говорят, она из джентри, была в числе прислуги вашей покойной матушки, королевы Филиппы, а потом подцепила некоего бравого рыцаря, который в прошлом году умер в Аквитании. Так вот, ходят слухи...- граф Марч насмешливо улыбнулся, когда глаза юного Томаса округлились, - что теперь она подцепила вашего брата, милорда герцога Ланкастера. Интересно, что подумает по этому поводу его новая герцогиня?
Герб Джона Гонта, герцога Ланкастера,
короля Кастилии и Леона
Дети оживленно столпились вокруг сокольничего, сэра Оливера Монтегю, с восхищением, а самые младшие - и со страхом разглядывая новую охотничью птицу, которую сегодня получил в подарок от отца пятилетний Генри Ланкастер, прозванный Болингброк, в честь замка, в котором он появился на свет в апреле 1367 года.
- Мама, он очень большой, больше, чем рука у Генри, - задумчиво сказала Бланш Свайнфорд, дергая Кэтрин за платье, чтобы привлечь ее внимание. Ее мать в этот момент разговаривала с экономкой по поводу ужина, который следовало приготовить вечером к возвращению герцога в Лейчестер. Хотя официально Кэтрин считалась воспитательницей троих детей Джона Гонта, в ближайшем окружении герцога уже не оставалось сомнений по поводу ее истинных отношений с милордом, а уж слуги узнавали все новости самыми первыми. Она с самого начала предупреждала об этом Джона, опасаясь, что их связь вызовет сильное осуждение. Герцога не любили многие в королевстве, завидуя и опасаясь его власти и богатства, кроме того, он недавно женился на молодой, красивой и благочестивой кастильской принцессе, а Кэтрин лишь месяц как перестала носить черное вдовье платье.
- Это не он, моя милая, а она, - улыбнувшись, сказала молодая женщина, обняв свою дочку. - Мальчики-соколы раза в два меньше, чем девочки.
Бланш широко раскрыла глаза от удивления, а Генри Болингброк и его ровесник, малыш Том Свайнфорд, бурно запротестовали.
- Сэр Оливер! Скажите, что это неправда! - обратились они к сокольничьему, который широко улыбнулся и развел руками, подмигнув леди Свайнфорд. Разочарованно переглянувшись, Генри и Томас враз потеряли интерес к соколу и помчались куда-то, размахивая деревянными мечами.
- Мальчишки! - презрительно фыркнув, сказала девятилетняя Элизабет Ланкастер своей старшей сестре Филиппе. - А можно мне взять ее в руки, сэр Оливер? - просительно посмотрела она на сокольничего. Птица неподвижно сидела на его перчатке из толстой бычьей кожи.
- Миледи, птица должна даваться в руки только своему хозяину, - покачал тот головой. - И мне, как слуге милорда герцога и милорда Генри, вашего брата.
- Но раз вы служите им, то служите и мне, - топнула ножкой упрямая Элизабет. - И должны исполнить мое желание!
- У вас будет своя собственная соколиха, если вы того пожелаете, - примиряюще сказала Кэтрин, ласково прикасаясь к светлым кудряшкам девочки. - И никто не сможет держать ее, кроме вас. Подумайте, Элизабет, как вы будете ехать на охоту на прекрасной лошади, в чудесном платье, расшитом золотом, - она знала, чем завлечь эту тщеславную крошку.
- К прекрасному принцу на белом коне-Единороге, - иронично вставила вдруг Филиппа Ланкастер, подсмеиваясь над сестрой. - У Лиззи в голове одни сказочные принцы. Она уже давно репетирует, как выйдет замуж за Джона Холланда.
Вечером, почти ночью Кэтрин со смехом поведала о забавных проделках и болтовне детей герцогу, наконец, приехавшему в замок, а он, лежа с ней в огромной кровати в главных покоях, в свою очередь, поделился всем тем, что занимало его в прошедшую неделю, когда они были в разлуке.
- Через пару лет надо будет выдать Элизабет замуж, - проворчал он.
- Ее, а не Филиппу? - удивилась Кэтрин, приподнимая голову, которая лежала у него на плече.
- Филиппа, как ты знаешь, больше интересуется священным писанием и Овидием, и, благодаря тебе, знает латынь не хуже любого священника, - ухмыльнулся он. - И, к сожалению, она хоть и похожа на мать, но некрасива. Тогда как Элизабет...У нее хорошенькая головка, которая забита всякой чепухой. Если она хочет принца, я ей его добуду.
Кэтрин искренне расхохоталась этому проявлению безраничной отцовской любви, в то же время, восхищаясь тем, насколько хорошо он знал своих детей.
- Чего же хотел от вас король, милорд? - спросила она, возвращаясь к теме его пребывания в Виндзоре.
- Мой отец заключил альянс с графом де Монфор, который, в свою очередь, жаждет вернуть давно отнятый у него родовой замок Ричмонд, который, как тебе известно, был отдан мне еще в детстве, - лениво ответил герцог, явно думая о чем-то своем. - Взамен король дарует мне замки Харесборо и Тикхилл в Йоркшире...и, поскольку охотничьи угодья там отличные, я согласился.
Кэтрин таила свой секрет, выжидая подходящего момента, что поделиться им. Однако, она чувствовала, что Джон не всё еще успел рассказать ей. Она видела это так же отчетливо, как капли вина, оставленные им на дне его серебряного кубка.
- Мне кажется, что у вас есть еще новости, милорд, - тихо сказала она, наблюдая за тем, как слегка покраснело его смуглое лицо. Ее очаровывала гармония и сложность его черт, как и его характера. Он был упрямым и вспыльчивым, ненавидя противоречие своей воле, но при этом добрее и щедрее человека она не знала. Но также он был рачительным хозяином, который умел извлекать деньги буквально из воздуха. Его обвиняли в чудовищных амбициях, но она знала глубокую и незыблемую его преданность своей семье, и, в первую очередь, отцу и старшему брату. Джон Гонт скорее дал бы отрубить себе руку, нежели предал тех, кого он любил...
Когда они внезапно встретились в сентябре прошлого года, и страсть толкнула их друг к другу, точно шаровая молния, Кэтрин была готова к тому, что продолжения не последует, особенно потому, что через три дня после той памятной ночи герцог взял в жены кастильскую принцессу. Она терзалась муками ревности, раньше незнакомыми ей, вспоминая нежное, строгое лицо Констанцы. Однако, буквально на следующий день после свадьбы появился Нирак де Байянн, словно змей-искуситель...
Сэр Хью ничего не подозревал, и она окружила его поистине отчаянной заботой, вызванной чувством вины, исполняя каждое его желание. Однако, когда вслед за армией им пришлось отплыть из Бордо в Кале, по пути ему начало становиться все хуже и хуже. Так Кэтрин стала вдовой в двадцать один год, унаследовав поместья Кеттлторп и Колби в Линкольншире. Собрав все силы, она уговорила герцога позволить ей вернуться домой к детям, чтобы сообщить им о смерти их отца. Через месяц к ней прибыл гонец с гербом Ланкастера с посланием, в котором Джон Гонт просил ее стать магистрой, воспитательницей его детей, разумеется, с условием, что собственные дети будут сопровождать ее ко двору ...
- Я ездил к моему отцу, чтобы сообщить о том, что у герцогини будет ребенок, возможный наследник престола Кастилии и Леона, - наконец, ответил герцог, внимательно наблюдавший за ней. Иногда Кэтрин казалось, что они улавливают мысли друг друга каким-то сверхъестественным, животным чутьем.
Ни разу еще она не пожалела, что отдала свою судьбу в его руки, и все же...в момент его признания сердце ее упало, рухнуло с высокой скалы в глубокую, темную пропасть.
С момента приезда в Англию Констанца Кастильская обосновалась в замке Хертфорд, послушно посещая все официальные празднества в Виндзоре, Вестминстере и Савойском дворце, где требовалось ее присутствие рядом с мужем, но она была нечастым гостем в других его владениях, и Кэтрин видела ее лишь полдюжины раз. Она была уверена, что рано или поздно герцогиня заинтересуется благополучием своих падчериц и пасынка, но, казалось, леди Констанца полностью доверила этот вопрос авторитету своего мужа. Хотя, был ли у нее шанс вмешаться в это, учитывая двойственность ситуации? Если бы она и подвергла сомнению компетентность Кэтрин в воспитании королевских внуков, последнее слово оставалось за Джоном Гонтом.
Конечно же, она понимала, что герцогиня и герцог должны время от времени проводить ночи вместе, чтобы зачать ребенка, который укрепит их притязания на престол Кастилии и Леона...но, видимо, она представляла себе это чем-то вроде непорочного зачатия. Кэтрин горько усмехнулась про себя.
- О, - только и сказала она. - Я понимаю, милорд. И когда родится ребенок?
- По-видимому, в марте следующего года, - неохотно промолвил он и положил на ее напряженное плечо руку, ощущая под пальцами нежность ее кожи. - Кэтрин, это не то...Это совершенно иное. Тебя я люблю, ты моя душа, мое сердце, я не могу жить вдали от тебя. А она...с самого начала это был брак во имя высшей цели. Все устроилось до того, как мы встретились тогда, в Бордо, ничего нельзя уже изменить.
- Но она молода, моложе меня на четыре года! - вырвалось у нее жалобно. Она чуть повернула голову в его сторону. - И как вам повезло, милорд - еще и красива!
Герцог рассмеялся и вдруг схватил ее и крепко прижал к себе, целуя любимое, сердитое лицо.
- И поэтому уже на следующий день после свадьбы я сбежал к тебе, Кэтрин, - сказал он просто.
Ее сердце уже почти сдалось, так ей хотелось забыть обо всем и раствориться в нем, словно в дурманящем вине, но оставался последний вопрос.
- Я тоже беременна, милорд, - прошептала она свое собственное признание куда-то в теплую летнюю тьму за его спиной.
Июльским днем 1372 года Кэтрин сидела с шитьем возле окна, откуда дул теплый ветерок, рассеянно прислушиваясь к тоненькому голоску Филиппы, читавшей ей вслух на латыни, а затем переводившей изречения из Псалтыря. При каждой заминке девочка с надеждой смотрела на молодую женщину, ожидая подсказки.
- А вам известно, сестра моя, что оксфордские книжники считают, что для изучения латыни и в, особенности, Священного писания лучше всего подходит не точный, а как можно более далекий от оригинала перевод, который бы представил все с совершенно новой точки зрения? - послышался из дверей вдруг сочный, благодушный голос, который Кэтрин тут же с радостью узнала и приподнялась навстречу гостю.
Филиппа тоже отставила в сторону книжку, перо и пергамент, на котором записывала сложные для себя слова.
- Как это может быть, сир Джеффри? - недоверчиво спросила она, подпирая рукой розовую щечку. - Ведь тогда бы мы никогда не узнали, как все было на самом деле. Например, победил ли царь Давид Голиафа, или это Голиаф побил царя Давида. Или...
Джеффри Чосер, зять Кэтрин, прошел долгий трудный путь от пажа герцога Лайонела Кларенса, превратившись в степенного, невысокого и плотного мужчину, довольно привлекательного, несмотря на его манеру одеваться преимущественно в черное, тогда как мода предписывала яркие цвета в одежде . Его образованность, утонченность и огромные связи покойного отца проложили ему блестящую карьеру при дворе Эдварда Третьего, несмотря на скромное происхождение. Ровесник и протеже Джона Гонта, он давно уже стал одним из советников короля, которому часто поручали тайные и деликатные дипломатические миссии, но была в нем также другая, удивительная сторона: Чосер был увлечен постижением наук, в особенности тайн человеческой натуры, и свои размышления он излагал в стихах, которые были добродушны в той же мере, сколько и невероятно забавны и остроумны.
- Суть в том, миледи, что многие вещи нельзя воспринимать буквально, - подмигнул Чосер юной леди Филиппе, которой исполнилось тринадцать лет. - Если в Писании говорится о том, что у филистимлян сердца из камня, это следует понимать лишь в том мысле, что они были жестокими варварами, напавшими на земли израильские. Именно так и следует подходить к библейским текстам, поскольку написаны они, в некотором роде, аллегорическим языком поэзии.
- Я начинаю понимать теперь, мессир! - Филиппа просияла, поскольку знала, что ни один человек, даже варвар, вроде шотландцев или валлийцев, не смог бы родиться на свет с сердцем из настоящего камня. Кэтрин прочла в ее глазах безмерное восхищение Чосером и не удержалась:
- Мои познания в латыни довольно ограничены, брат мой. Возможно, в свободное время, лишь иногда, - поспешно добавила она, - вы могли бы давать леди Филиппе дополнительные уроки? Я знаю также, насколько богата ваша библиотека.
Когда воодушевленная охотным согласием Чосера, Филиппа отправилась к сестре, которой шили новое платье в соседней комнате, молодая женщина неуверенно посмотрела на своего зятя. Джеффри отличало какое-то особое обаяние, особенно проявлявшееся в его голосе, выразительном и низком, которым он мог улестить любого итальянского дипломата. Их объединяло не только родство через женитьбу Чосера, но и память о герцогине Бланш, которую они оба любили. Преданность Джеффри распространялась и на Джона Гонта, с которым Чосер связывал свои надежды на будущее. Но как воспримет он известие о том, что она, Кэтрин, носит бастарда герцога Ланкастера?
- Как дела у моей дорогой сестры? - спросила молодая женщина, хотя лишь недавно получила весточку от той. - Здорова ли малышка Агнес? - у Филиппы Чосер недавно родилась вторая дочь.
- О, наша Филиппа, как и Агнес, чувствует себя превосходно, если не считать ворчания по поводу того, что ей абсолютно нечем заняться в Хертфорде, - посмеиваясь, ответил Джеффри Чосер и наклонился почесать за ушком большую серую кошку, которая дремала возле него на сундуке.
Кэтрин слегка зарделась при упоминании о замке, где жила герцогиня Ланкастер. Она знала от сестры, что та ожидает рождения дитя в марте следующего года, тогда как Кэтрин предполагала, что родит в апреле. Пока еще положение ее оставалось незаметным для окружающих, но уже очень скоро оно станет очевидным.
- Я заезжал в Хертфорд, чтобы передать инфанте Констанце печальное известие от короля, - добавил Чосер, поглядывая на нее. - В конце июня французы и кастильские солдаты Генриха Трастамары начисто разбили наш флот в битве при Ла Рошели, взяв в плен командующего, графа Пемброка. Наши позиции в Пуату и Сентонже остались без защиты, и нет сомнений, что Бертран дю Гесклен и король Шарль воспользуются этим. В Уэльсе назревает бунт, который они финансируют, надеясь нанести нам удар в спину. Я бы сказал, что дела настолько плохи, что план возвращения Кастилии становится все менее реальным.
Недолго же французы и англичане наслаждались миром, заключенным лишь три месяца назад!
Сердце в груди Кэтрин, уже потерявшей на войне отца, брата и мужа, невольно заныло. Она представила себе все риски новой войны, с ее неизбежными чудовищами - насилием, голодом и болезнями, мысль о возможной потере герцога сейчас, когда она только познала его любовь и носила их первого ребенка, была для нее невыносимой.
Король и принц Эдвард, здоровье которого несколько улучшилось на родине, поспешно собирали новое войско, чтобы прийти на помощь своим союзникам и гарнизонам во Франции, а в том же месяце семейство Плантагенетов собралось в Виндзоре, чтобы отпраздновать свадьбу Эдмунда Лэнгли, графа Кембриджа и четвертого сына короля, с инфантой Изабеллой Кастильской.
Кэтрин, разумеется, сопровождала герцога и его детей, еще больше, чем раньше стараясь находиться в тени и не привлекать к себе внимания. Она носила платья темных цветов, правда, сшитых из отличной шерсти и отделанных мехом, не позволяя себе принимать от герцога драгоценностей, которые выходили за рамки тех подарков, которые герцог преподносил своему домашнему штату на Пасху и Рождество. Правда, сейчас, когда они с детьми и их няньками ехали в огромном дормезе, дорожной повозке, нагруженной их сундуками, ей начало приходить в голову, что, возможно, сейчас настал момент отступить от своих принципов. Что, если когда-нибудь герцог устанет от нее, и ей придется вернуться в Кеттлторп, замок, который казался теперь жалким домишкой на фоне Кенилворта и Савойского дворца? Дети привыкли уже к совершенно другой, более благополучной жизни, забыв и полы, усыпанные соломой, и окна, затянутые пергаментом, вместо дорогого стекла. Герцог, казалось, очень обрадовался ее новости о беременности, и лишь это не давало ей окончательно подпасть под влияние грустных мыслей.
Задремав, маленький Генри Болингброк положил свою темную головку на ее колени. Он, как и Том Свайнфорд, ее собственный сын, был отчаянным драчуном, тогда как сын Черного Принца, Ричард Бордо, напоминал Кэтрин маленького робкого олененка с большими глазами.
На праздник в честь свадьбы начали съезжаться задолго до дня венчания, ибо королевские праздники могли длиться до двух недель, и венценосные хозяева не скупились на явства и развлечения, которые были устроены как для знати, так и для простого люда. Богатые лорды, самым могущественным из которых был Джон Гонт, привозили с собой, помимо подарков жениху и невесте, собственные шатры, угощения, декорации и искусных артистов - акробатов, карликов, фокусников, глотателей огня, актеров.Эта традиция пошла от рыцарей-крестоносцев, вернувшихся с Востока, гдев совершенстве владели искусством магии и волшебства.
А на передвижных сценах на главной площади разворачивались "мистерии" - пьесы на библейские темы - и "маски" - красочные пантомимы и спектакли, прославляющие короля, принцев, самых популярных рыцарей и святых, в особенности, Святого Георгия, покровителя Англии. По улицам проходили карнавальные процессии, наряженные в самые невероятные костюмы - нетопырей, сатиров, друидов и фей, греческих и римских богинь, индийских слонов и африканских львов.
Средневековое карнавальное шествие
Восторженные Элизабет и Генри без умолку рассказывали Кэтрин о "маске", привезенной ими, Ланкастерами, где, как отец обещал им, будут настоящие летающие кони, ангелы, спускающиеся с небес, редкие поющие птицы и дикие звери, никем прежде в Англии не виданные.
Заразившись их волнением, Кэтрин позволила уговорить себя, и все они, нацепив ярко раскрашенные маски, отправились на поиски развлечений и сладостей в сопровождении плечистого пажа.
Разумеется, на площади у герцога Ланкастера, как у многих лордов, была собственная ложа, укрытая от непогоды расписным навесом и напоминавшая шкатулку для драгоценностей: внутри разукрашенная гербами и флажками и набитая разодетой знатью в своих лучших нарядах. Повсюду смех, музыка, смеющиеся лица, рев труб, крики птиц, далекий рев загадочного зверя в своей клетке, гул голосов,шуршание обуви и шелковых платьев, блеск драгоценностей, запах благовоний и розовой воды, все это внезапно накатило на Кэтрин и ошарашенных детей подобно морскому прибою.
Это был мир, к которому Кэтрин считала себя принадлежавшей с детства, но уже иной, так как дамуазель де Роэ стояла по рангу немногим выше простых слуг, которые сейчас разносили гостям прохладительные напитки. Положение супруги простого рыцаря, сэра Хью Свайнфорда, также не дало бы ей доступа в эту почти королевскую ложу. Но как magistra детей могущественного герцога Ланкастера, самого богатого человека Англии, она могла по праву находиться рядом с графиней Уорчестер и леди де ла Поль, чувствуя на себе их оценивающие и любопытные взгляды.
Вечером, уложив младших детей в постели, куда она предварительно положила горячие грелки, и оставив Филиппу в ее комнате со свечой, книжкой и храпящей служанкой Мод, Кэтрин села у окна и стала расплетать косы, которые носила в виде двух полукружий, спускающихся от висков к ушам и закрепленных сзади, с тонким серебряным обручем и белой шелковой вуалью. Волны тяжелых завитков падали ей на плечи. Она все еще была в своем придворном наряде - темно-синем, с деликатной серебряной вышивкой, облегающем грудь и талию верхнем платье, называемом cotehardie, из тонкой линкольнширской шерсти с рукавами по последней моде, спереди длиной до локтя, а сзади продолжающимися длинными полосками материи чуть ли не до колен, с оторочкой из беличьих хвостиков. Нижнее платье, кёртл, было сшито из шерсти кремового цвета.
Прически начала-середины 14-го века Джоан Кент, принцесса Уэльская и законодательница моды
Июльская ночь выдалась темная и душная, она смотрела на пламя одинокой свечи перед собой и думала о том, что сегодня Джон будет слишком занят, чтобы прийти к ней. Да она и не видела его с тех пор, как они приехали в Виндзор этим утром. О том, что он, возможно, останется на ночь у герцогини, ей не хотелось думать. Она также знала, какое огромное количество государственных и собственных дел ждало его участия, прежде всего, планирование новой французской компании, знала и о том, что они должны быть более осмотрительны, находясь в Виндзоре в разгар праздника, собравшего всю родню и вассалов Плантагенетов.
Она видела в окно, за деревьями и крышами ближайших построек, мелькающие и вспыхивающие вдали огоньки, улавливала смутные отголоски музыки и нестройного пения, и они манили ее к себе. Ей вдруг отчаянно захотелось убежать туда, присоединиться к веселью, растворить в нем свои сомнения и тревоги.
И вдруг из уединенного уголка сада, куда выходило ее окно с распахнутыми сейчас ставнями, до нее донесся полувздох свирели...Затем кто-то провел опытной рукой по струнам лиры, точно любовник по изгибам женского тела. Помедлив, Кэтрин все же выглянула из окна, но ничего не увидела, так плотно сгустились тени.
Но тут музыканты начали тихонько наигрывать волшебный напев, и к ним присоединился низкий мужской голос:
Сладкая, милая леди,
бога ради, не думай,
что сердцем моим
Владеет кто-то, кроме тебя.
Измены не замыслю
Никогда, лелею лишь
надежду служить
Тебе остаток дней своих,
и о греховном не помыслю.
Увы, мне остается лишь молить
о снисхождении и надежде.
Радость никогда не вернется,
Если ты не ответишь мне,
Милая, сладкая леди...
Моя леди Катрин...
Улыбка расцвела у нее на губах, а ноги сами понесли ее к двери, вниз по лестнице, через холл, в котором ее несколько раз весело и удивленно окликнули, но она не остановилась ни на мгновение.
Достигнув сада, она не нашла уже музыкантов, лишь певца.
- Я и не знала, что вы поете лучше трубадуров, милорд, - задыхаясь, произнесла Кэтрин, пожирая глазами его стройную высокую фигуру. Его туника была по-военному короткой и облегающей, такие сначала шили под доспехи, но с недавних пор покрой этот, совершенно не скрывавший ни достоинств, не изъянов фигуры, вошел в моду повсеместно. Обтягивающие шоссы, штаны из тонкой шерсти, не намекали, а прямо подчеркивали мужественность их владельца. К счастью, хихикнула про себя раскрасневшаяся Кэтрин, герцогу Ланкастеру нечего стыдиться, ибо сложен он был прекрасно.
- Катрин, если вы будете так глазеть на меня, я, пожалуй, прикажу отменить наш ужин, - произнес объект ее размышлений довольно грозно, сжав ее маленькую ладонь в своей руке. - Но, думаю, вы будете сожалеть об апельсинах и пудинге с клубникой, который приготовили специально для вас.
Она лишь рассмеялась, чувствуя себя абсолютно счастливой и любимой своим рыцарем.
Воспоминание о разделенном ими десерте весь следующий день согревало Кэтрин, легкая улыбка играла на ее губах, когда она, почтительно склонив голову, присутствовала вместе со всем двором на венчании принца Эдмунда и инфанты Изабеллы.
Все действо напоминало ей одно из театральных представлений, которые они видели вчера. Жених, Эдмунд Лэнгли, граф Кембридж, родившийся лишь на год позже герцога Ланкастера, столь же высокий и подтянутый, довольно привлекательный блондин с золотистыми волосами, как у их отца-короля, в молодости, казался довольно хмурым в столь радостный день. Уже зарекомендовавший себя в Аквитании как славный воин, достойный старших братьев, Эдмунд лишь недавно окончательно потерял надежду жениться на богатой наследнице, Маргарите Фландрской. Инфанта Изабелла, хорошенькая и ветреная, приносила ему в приданое лишь смутные обещания, которым вряд ли когда-нибудь суждено было исполниться.
Свадебное платье 14й век
- Король, мой дед, напоминает старца Мафусаила, - тихо шепнула ей Филиппа Ланкастер. - А вы знаете, кто эта леди с темными волосами, в платье, расшитом золотом, рядом с ним?
Кэтрин быстро глянула в указанном направлении, а затем на свою подопечную, размышляя, насколько ее объяснение должно соответствовать правилам воспитания столь юной, но чрезвычайно прозорливой девицы.
- Это Элис Перрерс, - хихикнула Элизабет Ланкастер, опередив ее. - Неужели ты не слышала, Филиппа, про леди Солнце? - она виновато глянула на леди магистру. - Мне няня, Белл, рассказывала. Она друг моего деда, - простодушно добавила девочка. - Поэтому он дает ей драгоценности. Посмотрите на ее бриллиантовую брошку! И она очень красивая, правда?
Сидевшая перед ними на скамье дама, относившаяся к свите Джоан, принцессы Уэльской, вдруг развернулась и пронзила всех троих по очереди возмущенным взглядом.
- Это брошь покойной королевы Филиппы, миледи! - фыркнула она, но тут же опасливо замолчала, заметив гербы Ланкастера. Все знали, что Джон Гонт по непонятной причине покровительствует этой проходимке, мистресс Перрерс, которая была любовницей короля вот уже три года.
- Так она заблудшая овца, - кротко сказала юная Филиппа, выказывая явную осведомленность в вопросе, вероятно, благодаря библейской истории о Марии Магдалине. - Правда, я бы не сказала, что она красива, вы, Кэтрин, намного красивее.
- И красивее миледи Констанцы! - поддакнула Элизабет.
Краска залила щеки Кэтрин, ибо в этот момент под пение труб геральдов по проходу церкви шествовала герцогская пара - Джон Гонт и его супруга, инфанта Констанца, которых также отныне именовали королем и королевой Кастилии и Леона.
Констанца держала его за руку и шла легко и величественно, гордо держа черноволосую голову, увенчанную небольшой золотой короной, украшенной рубинами и изумрудами.
Констанция Кастильская и Джон Гонт
Немного раньше этим днем Кэтрин пришлось сопровождать Филиппу, Элизабет и Генри в покои к их мачехе, изъявившей желание увидеться с детьми своего мужа , чтобы, как она и предполагала, сообщить им новость о грядущем рождении их будущего брата. Герцогиня не сомневалась, что родится именно мальчик, так как видела сон, в котором ей приснились родные Пиренеи и большой парящий орел. Все это им сообщил молодой кастильский идальго, служивший переводчиком для инфанты, так как она все еще очень плохо знала английский.
На Кэтрин Констанца глянула лишь мельком, впрочем, и с детьми она разговаривала очень недолго. Герцогиня казалась очень юной, похожей на экзотическую птичку, но было в ней какое-то непоколебимое, почти монашеское спокойствие женщины, уже повидавшей жизнь. Кэтрин невольно вспомнила слова, сказанные о Констанце Нираком де Байянном тогда, в Бордо, и на миг вдруг ощутила к ней сочувствие, почти симпатию.
"Каждый из нас играет свою роль, - подумала она. - И лишь то, что я люблю Джона, кем бы он ни был, герцогом, королем или простым вилланом, останется истинным. Потому что, среди множества масок, ему нужен тот, кто будет любить его, ничего не ожидая взамен".
Четыреста кораблей отплыли в августе 1372 из Сэндвича с грозной армией, собранной Черным Принцем и королем Эдвардом Третьим: четыре тысячи вооруженных войнов и десять тысяч лучников. Но удача снова изменила Англии. Шесть недель дули сильнейшие ветра, относившие военные корабли назад, к берегу, не давая им выйти в Английский канал.
Оставшиеся без защиты, Пуату и Сентонж сдались французским войскам во главе с Бертраном дю Гескленом и Оливье де Клиссоном. Последняя надежда Англии, благородный рыцарь и соратник принца Эдварда, гасконец Каптал де Буш, был захвачен в плен вместе с сэром Томасом Перси, коннетаблем Пуату. Город за городом, снова и снова французы одерживали победы, жестоко расправляясь со сторонниками англичан. В Бретани перешедшие на сторону французского короля Шарля сеньоры изгнали герцога Жана, преданного сторонника англичан, которому снова пришлось искать убежища при дворе своего бывшего тестя, Эдварда Третьего.
Отчаяние от катастрофических военных неудач снова подорвало здоровье наследника трона, и Эдвард, принц Английский, удалился вместе с женой и сыном в свой замок Беркхэмстед, отказавшись от всех публичных обязанностей. Было решено, что новую компанию во Франции снова возглавит Джон Гонт, герцог Ланкастер, но истощенные за долгие годы войны ресурсы королевства позволили сделать это лишь в следующем году.
В марте 1373 года в замке Хертфорд герцогиня Констанца родила дочь, которую назвала Каталиной.
А три недели спустя, в скромном доме в Линкольне, снятом для нее, у леди Свайнфорд родился сын, получивший имя Джон, в честь отца, взволнованного и радостного герцога Ланкастера и графа Линкольна, хотя для большинства непосвященных, дабы сберечь репутацию матери, ребенок должен был стать отпрыском покойного рыцаря Хью.
Оригинал взят у lapetitevalise в "Джен Эйр" для английского принца. История Кэтрин Свайнфорд. Часть четвертая.
Холодным и неприветливым февральским днем 1372 года инфанта Констанца, вторая супруга Джона, герцога Ланкастера, и королева Кастилии и Леона, торжественно въехала в Лондон в сопровождении знатнейших английских рыцарей во главе с Эдвардом, Черным Принцем, почетных представителей городского магистрата, а также горстки преданных ей кастильских дворян.
Когда она подъезжала по Стрэнду к Савойскому дворцу, народ выстроился по обеим сторонам улицы, во все глаза с любопытством разглядывая принцессу-чужестранку и предвкушая богатое угощение.
Въезд Констанцы Кастильской в Лондон
Когда Джон Гонт ввел свою новую герцогиню в Главный Холл дворца, среди приветственный криков гостей потонул тихий, возмущенный голос молодого графа Марча, обращенный к приятелю, Ричарду ФицАллану, графу Арунделлу:
- И теперь мы должны именовать его королем Кастилии и Леона! Я слышал, что он собирается созывать собственный королевский совет и чеканить монеты. Разве это возможно?
- Его амбиции не знают границ, - вторил ему Арунделл. - Сговорившись с этой шлюхой, Элис Перрерс, он вертит старым королем Эдвардом, как беспомощным паяцем.
В этот момент к ним присоединился третий собеседник, совсем еще юноша, но высокого роста и стати, которые всегда отличали семейство Плантагенетов.
- Королевство моего брата Джона - фикция, мечта, выдумка, мыльный пузырь, пока за ним не стоит английский меч, - заявил он с насмешливой улыбкой и явно без родственной лояльности. - Правда, денег у герцога достаточно, вероятно, больше, чем ума. Я бы не стал браться за столь гиблое дело, имея его состояние, - в голосе Томаса Вудстока, младшего сына короля Эдварда Третьего, который до сих пор не имел никакого титула и собственных владений, послышалась горькая зависть. Томас был "последышем", рожденным королевой Филиппой уже в позднем возрасте, после двух умерших в младенчестве сыновей, один из которых носил то же самое имя.
- Вашему старшему брату Эдварду, не достает вашей проницательности, милорд , - проворчал Арунделл, - Ибо наш любезный принц Уэльский тоже закрывает глаза на то, что герцогу принадлежит четверть Англии, и он по сути создает королевство в королевстве, угрожая целостности государства. К тому же, он связан с еретиками вроде Вайклифа, которые осмеливаются критиковать церковную десятину и утверждают, что вместо священной латыни службы должны исполняться на простонародном английском языке.
- Кстати о ереси, кузен - усмехнулся вдруг граф Марч, который был женат на племяннице принца Томаса, дочери его умершего старшего брата Лайонела. Филиппа, графиня Марч, была ровесницей своего дяди. - Видите там, возле помоста молодоженов, стол для детей вашего брата? А с ними молодую красивую даму в черном платье с соболиной оторочкой?
Томас Вудсток кивнул, внимательно посмотрев в указанном направлении.
- Это их magistra, гувернантка, некая леди Свайнфорд из Линкольншира. Говорят, она из джентри, была в числе прислуги вашей покойной матушки, королевы Филиппы, а потом подцепила некоего бравого рыцаря, который в прошлом году умер в Аквитании. Так вот, ходят слухи...- граф Марч насмешливо улыбнулся, когда глаза юного Томаса округлились, - что теперь она подцепила вашего брата, милорда герцога Ланкастера. Интересно, что подумает по этому поводу его новая герцогиня?
Герб Джона Гонта, герцога Ланкастера,
короля Кастилии и Леона
Дети оживленно столпились вокруг сокольничего, сэра Оливера Монтегю, с восхищением, а самые младшие - и со страхом разглядывая новую охотничью птицу, которую сегодня получил в подарок от отца пятилетний Генри Ланкастер, прозванный Болингброк, в честь замка, в котором он появился на свет в апреле 1367 года.
- Мама, он очень большой, больше, чем рука у Генри, - задумчиво сказала Бланш Свайнфорд, дергая Кэтрин за платье, чтобы привлечь ее внимание. Ее мать в этот момент разговаривала с экономкой по поводу ужина, который следовало приготовить вечером к возвращению герцога в Лейчестер. Хотя официально Кэтрин считалась воспитательницей троих детей Джона Гонта, в ближайшем окружении герцога уже не оставалось сомнений по поводу ее истинных отношений с милордом, а уж слуги узнавали все новости самыми первыми. Она с самого начала предупреждала об этом Джона, опасаясь, что их связь вызовет сильное осуждение. Герцога не любили многие в королевстве, завидуя и опасаясь его власти и богатства, кроме того, он недавно женился на молодой, красивой и благочестивой кастильской принцессе, а Кэтрин лишь месяц как перестала носить черное вдовье платье.
- Это не он, моя милая, а она, - улыбнувшись, сказала молодая женщина, обняв свою дочку. - Мальчики-соколы раза в два меньше, чем девочки.
Бланш широко раскрыла глаза от удивления, а Генри Болингброк и его ровесник, малыш Том Свайнфорд, бурно запротестовали.
- Сэр Оливер! Скажите, что это неправда! - обратились они к сокольничьему, который широко улыбнулся и развел руками, подмигнув леди Свайнфорд. Разочарованно переглянувшись, Генри и Томас враз потеряли интерес к соколу и помчались куда-то, размахивая деревянными мечами.
- Мальчишки! - презрительно фыркнув, сказала девятилетняя Элизабет Ланкастер своей старшей сестре Филиппе. - А можно мне взять ее в руки, сэр Оливер? - просительно посмотрела она на сокольничего. Птица неподвижно сидела на его перчатке из толстой бычьей кожи.
- Миледи, птица должна даваться в руки только своему хозяину, - покачал тот головой. - И мне, как слуге милорда герцога и милорда Генри, вашего брата.
- Но раз вы служите им, то служите и мне, - топнула ножкой упрямая Элизабет. - И должны исполнить мое желание!
- У вас будет своя собственная соколиха, если вы того пожелаете, - примиряюще сказала Кэтрин, ласково прикасаясь к светлым кудряшкам девочки. - И никто не сможет держать ее, кроме вас. Подумайте, Элизабет, как вы будете ехать на охоту на прекрасной лошади, в чудесном платье, расшитом золотом, - она знала, чем завлечь эту тщеславную крошку.
- К прекрасному принцу на белом коне-Единороге, - иронично вставила вдруг Филиппа Ланкастер, подсмеиваясь над сестрой. - У Лиззи в голове одни сказочные принцы. Она уже давно репетирует, как выйдет замуж за Джона Холланда.
Вечером, почти ночью Кэтрин со смехом поведала о забавных проделках и болтовне детей герцогу, наконец, приехавшему в замок, а он, лежа с ней в огромной кровати в главных покоях, в свою очередь, поделился всем тем, что занимало его в прошедшую неделю, когда они были в разлуке.
- Через пару лет надо будет выдать Элизабет замуж, - проворчал он.
- Ее, а не Филиппу? - удивилась Кэтрин, приподнимая голову, которая лежала у него на плече.
- Филиппа, как ты знаешь, больше интересуется священным писанием и Овидием, и, благодаря тебе, знает латынь не хуже любого священника, - ухмыльнулся он. - И, к сожалению, она хоть и похожа на мать, но некрасива. Тогда как Элизабет...У нее хорошенькая головка, которая забита всякой чепухой. Если она хочет принца, я ей его добуду.
Кэтрин искренне расхохоталась этому проявлению безраничной отцовской любви, в то же время, восхищаясь тем, насколько хорошо он знал своих детей.
- Чего же хотел от вас король, милорд? - спросила она, возвращаясь к теме его пребывания в Виндзоре.
- Мой отец заключил альянс с графом де Монфор, который, в свою очередь, жаждет вернуть давно отнятый у него родовой замок Ричмонд, который, как тебе известно, был отдан мне еще в детстве, - лениво ответил герцог, явно думая о чем-то своем. - Взамен король дарует мне замки Харесборо и Тикхилл в Йоркшире...и, поскольку охотничьи угодья там отличные, я согласился.
Кэтрин таила свой секрет, выжидая подходящего момента, что поделиться им. Однако, она чувствовала, что Джон не всё еще успел рассказать ей. Она видела это так же отчетливо, как капли вина, оставленные им на дне его серебряного кубка.
- Мне кажется, что у вас есть еще новости, милорд, - тихо сказала она, наблюдая за тем, как слегка покраснело его смуглое лицо. Ее очаровывала гармония и сложность его черт, как и его характера. Он был упрямым и вспыльчивым, ненавидя противоречие своей воле, но при этом добрее и щедрее человека она не знала. Но также он был рачительным хозяином, который умел извлекать деньги буквально из воздуха. Его обвиняли в чудовищных амбициях, но она знала глубокую и незыблемую его преданность своей семье, и, в первую очередь, отцу и старшему брату. Джон Гонт скорее дал бы отрубить себе руку, нежели предал тех, кого он любил...
Когда они внезапно встретились в сентябре прошлого года, и страсть толкнула их друг к другу, точно шаровая молния, Кэтрин была готова к тому, что продолжения не последует, особенно потому, что через три дня после той памятной ночи герцог взял в жены кастильскую принцессу. Она терзалась муками ревности, раньше незнакомыми ей, вспоминая нежное, строгое лицо Констанцы. Однако, буквально на следующий день после свадьбы появился Нирак де Байянн, словно змей-искуситель...
Сэр Хью ничего не подозревал, и она окружила его поистине отчаянной заботой, вызванной чувством вины, исполняя каждое его желание. Однако, когда вслед за армией им пришлось отплыть из Бордо в Кале, по пути ему начало становиться все хуже и хуже. Так Кэтрин стала вдовой в двадцать один год, унаследовав поместья Кеттлторп и Колби в Линкольншире. Собрав все силы, она уговорила герцога позволить ей вернуться домой к детям, чтобы сообщить им о смерти их отца. Через месяц к ней прибыл гонец с гербом Ланкастера с посланием, в котором Джон Гонт просил ее стать магистрой, воспитательницей его детей, разумеется, с условием, что собственные дети будут сопровождать ее ко двору ...
- Я ездил к моему отцу, чтобы сообщить о том, что у герцогини будет ребенок, возможный наследник престола Кастилии и Леона, - наконец, ответил герцог, внимательно наблюдавший за ней. Иногда Кэтрин казалось, что они улавливают мысли друг друга каким-то сверхъестественным, животным чутьем.
Ни разу еще она не пожалела, что отдала свою судьбу в его руки, и все же...в момент его признания сердце ее упало, рухнуло с высокой скалы в глубокую, темную пропасть.
С момента приезда в Англию Констанца Кастильская обосновалась в замке Хертфорд, послушно посещая все официальные празднества в Виндзоре, Вестминстере и Савойском дворце, где требовалось ее присутствие рядом с мужем, но она была нечастым гостем в других его владениях, и Кэтрин видела ее лишь полдюжины раз. Она была уверена, что рано или поздно герцогиня заинтересуется благополучием своих падчериц и пасынка, но, казалось, леди Констанца полностью доверила этот вопрос авторитету своего мужа. Хотя, был ли у нее шанс вмешаться в это, учитывая двойственность ситуации? Если бы она и подвергла сомнению компетентность Кэтрин в воспитании королевских внуков, последнее слово оставалось за Джоном Гонтом.
Конечно же, она понимала, что герцогиня и герцог должны время от времени проводить ночи вместе, чтобы зачать ребенка, который укрепит их притязания на престол Кастилии и Леона...но, видимо, она представляла себе это чем-то вроде непорочного зачатия. Кэтрин горько усмехнулась про себя.
- О, - только и сказала она. - Я понимаю, милорд. И когда родится ребенок?
- По-видимому, в марте следующего года, - неохотно промолвил он и положил на ее напряженное плечо руку, ощущая под пальцами нежность ее кожи. - Кэтрин, это не то...Это совершенно иное. Тебя я люблю, ты моя душа, мое сердце, я не могу жить вдали от тебя. А она...с самого начала это был брак во имя высшей цели. Все устроилось до того, как мы встретились тогда, в Бордо, ничего нельзя уже изменить.
- Но она молода, моложе меня на четыре года! - вырвалось у нее жалобно. Она чуть повернула голову в его сторону. - И как вам повезло, милорд - еще и красива!
Герцог рассмеялся и вдруг схватил ее и крепко прижал к себе, целуя любимое, сердитое лицо.
- И поэтому уже на следующий день после свадьбы я сбежал к тебе, Кэтрин, - сказал он просто.
Ее сердце уже почти сдалось, так ей хотелось забыть обо всем и раствориться в нем, словно в дурманящем вине, но оставался последний вопрос.
- Я тоже беременна, милорд, - прошептала она свое собственное признание куда-то в теплую летнюю тьму за его спиной.
Июльским днем 1372 года Кэтрин сидела с шитьем возле окна, откуда дул теплый ветерок, рассеянно прислушиваясь к тоненькому голоску Филиппы, читавшей ей вслух на латыни, а затем переводившей изречения из Псалтыря. При каждой заминке девочка с надеждой смотрела на молодую женщину, ожидая подсказки.
- А вам известно, сестра моя, что оксфордские книжники считают, что для изучения латыни и в, особенности, Священного писания лучше всего подходит не точный, а как можно более далекий от оригинала перевод, который бы представил все с совершенно новой точки зрения? - послышался из дверей вдруг сочный, благодушный голос, который Кэтрин тут же с радостью узнала и приподнялась навстречу гостю.
Филиппа тоже отставила в сторону книжку, перо и пергамент, на котором записывала сложные для себя слова.
- Как это может быть, сир Джеффри? - недоверчиво спросила она, подпирая рукой розовую щечку. - Ведь тогда бы мы никогда не узнали, как все было на самом деле. Например, победил ли царь Давид Голиафа, или это Голиаф побил царя Давида. Или...
Джеффри Чосер, зять Кэтрин, прошел долгий трудный путь от пажа герцога Лайонела Кларенса, превратившись в степенного, невысокого и плотного мужчину, довольно привлекательного, несмотря на его манеру одеваться преимущественно в черное, тогда как мода предписывала яркие цвета в одежде . Его образованность, утонченность и огромные связи покойного отца проложили ему блестящую карьеру при дворе Эдварда Третьего, несмотря на скромное происхождение. Ровесник и протеже Джона Гонта, он давно уже стал одним из советников короля, которому часто поручали тайные и деликатные дипломатические миссии, но была в нем также другая, удивительная сторона: Чосер был увлечен постижением наук, в особенности тайн человеческой натуры, и свои размышления он излагал в стихах, которые были добродушны в той же мере, сколько и невероятно забавны и остроумны.
- Суть в том, миледи, что многие вещи нельзя воспринимать буквально, - подмигнул Чосер юной леди Филиппе, которой исполнилось тринадцать лет. - Если в Писании говорится о том, что у филистимлян сердца из камня, это следует понимать лишь в том мысле, что они были жестокими варварами, напавшими на земли израильские. Именно так и следует подходить к библейским текстам, поскольку написаны они, в некотором роде, аллегорическим языком поэзии.
- Я начинаю понимать теперь, мессир! - Филиппа просияла, поскольку знала, что ни один человек, даже варвар, вроде шотландцев или валлийцев, не смог бы родиться на свет с сердцем из настоящего камня. Кэтрин прочла в ее глазах безмерное восхищение Чосером и не удержалась:
- Мои познания в латыни довольно ограничены, брат мой. Возможно, в свободное время, лишь иногда, - поспешно добавила она, - вы могли бы давать леди Филиппе дополнительные уроки? Я знаю также, насколько богата ваша библиотека.
Когда воодушевленная охотным согласием Чосера, Филиппа отправилась к сестре, которой шили новое платье в соседней комнате, молодая женщина неуверенно посмотрела на своего зятя. Джеффри отличало какое-то особое обаяние, особенно проявлявшееся в его голосе, выразительном и низком, которым он мог улестить любого итальянского дипломата. Их объединяло не только родство через женитьбу Чосера, но и память о герцогине Бланш, которую они оба любили. Преданность Джеффри распространялась и на Джона Гонта, с которым Чосер связывал свои надежды на будущее. Но как воспримет он известие о том, что она, Кэтрин, носит бастарда герцога Ланкастера?
- Как дела у моей дорогой сестры? - спросила молодая женщина, хотя лишь недавно получила весточку от той. - Здорова ли малышка Агнес? - у Филиппы Чосер недавно родилась вторая дочь.
- О, наша Филиппа, как и Агнес, чувствует себя превосходно, если не считать ворчания по поводу того, что ей абсолютно нечем заняться в Хертфорде, - посмеиваясь, ответил Джеффри Чосер и наклонился почесать за ушком большую серую кошку, которая дремала возле него на сундуке.
Кэтрин слегка зарделась при упоминании о замке, где жила герцогиня Ланкастер. Она знала от сестры, что та ожидает рождения дитя в марте следующего года, тогда как Кэтрин предполагала, что родит в апреле. Пока еще положение ее оставалось незаметным для окружающих, но уже очень скоро оно станет очевидным.
- Я заезжал в Хертфорд, чтобы передать инфанте Констанце печальное известие от короля, - добавил Чосер, поглядывая на нее. - В конце июня французы и кастильские солдаты Генриха Трастамары начисто разбили наш флот в битве при Ла Рошели, взяв в плен командующего, графа Пемброка. Наши позиции в Пуату и Сентонже остались без защиты, и нет сомнений, что Бертран дю Гесклен и король Шарль воспользуются этим. В Уэльсе назревает бунт, который они финансируют, надеясь нанести нам удар в спину. Я бы сказал, что дела настолько плохи, что план возвращения Кастилии становится все менее реальным.
Недолго же французы и англичане наслаждались миром, заключенным лишь три месяца назад!
Сердце в груди Кэтрин, уже потерявшей на войне отца, брата и мужа, невольно заныло. Она представила себе все риски новой войны, с ее неизбежными чудовищами - насилием, голодом и болезнями, мысль о возможной потере герцога сейчас, когда она только познала его любовь и носила их первого ребенка, была для нее невыносимой.
Король и принц Эдвард, здоровье которого несколько улучшилось на родине, поспешно собирали новое войско, чтобы прийти на помощь своим союзникам и гарнизонам во Франции, а в том же месяце семейство Плантагенетов собралось в Виндзоре, чтобы отпраздновать свадьбу Эдмунда Лэнгли, графа Кембриджа и четвертого сына короля, с инфантой Изабеллой Кастильской.
Кэтрин, разумеется, сопровождала герцога и его детей, еще больше, чем раньше стараясь находиться в тени и не привлекать к себе внимания. Она носила платья темных цветов, правда, сшитых из отличной шерсти и отделанных мехом, не позволяя себе принимать от герцога драгоценностей, которые выходили за рамки тех подарков, которые герцог преподносил своему домашнему штату на Пасху и Рождество. Правда, сейчас, когда они с детьми и их няньками ехали в огромном дормезе, дорожной повозке, нагруженной их сундуками, ей начало приходить в голову, что, возможно, сейчас настал момент отступить от своих принципов. Что, если когда-нибудь герцог устанет от нее, и ей придется вернуться в Кеттлторп, замок, который казался теперь жалким домишкой на фоне Кенилворта и Савойского дворца? Дети привыкли уже к совершенно другой, более благополучной жизни, забыв и полы, усыпанные соломой, и окна, затянутые пергаментом, вместо дорогого стекла. Герцог, казалось, очень обрадовался ее новости о беременности, и лишь это не давало ей окончательно подпасть под влияние грустных мыслей.
Задремав, маленький Генри Болингброк положил свою темную головку на ее колени. Он, как и Том Свайнфорд, ее собственный сын, был отчаянным драчуном, тогда как сын Черного Принца, Ричард Бордо, напоминал Кэтрин маленького робкого олененка с большими глазами.
На праздник в честь свадьбы начали съезжаться задолго до дня венчания, ибо королевские праздники могли длиться до двух недель, и венценосные хозяева не скупились на явства и развлечения, которые были устроены как для знати, так и для простого люда. Богатые лорды, самым могущественным из которых был Джон Гонт, привозили с собой, помимо подарков жениху и невесте, собственные шатры, угощения, декорации и искусных артистов - акробатов, карликов, фокусников, глотателей огня, актеров.Эта традиция пошла от рыцарей-крестоносцев, вернувшихся с Востока, гдев совершенстве владели искусством магии и волшебства.
А на передвижных сценах на главной площади разворачивались "мистерии" - пьесы на библейские темы - и "маски" - красочные пантомимы и спектакли, прославляющие короля, принцев, самых популярных рыцарей и святых, в особенности, Святого Георгия, покровителя Англии. По улицам проходили карнавальные процессии, наряженные в самые невероятные костюмы - нетопырей, сатиров, друидов и фей, греческих и римских богинь, индийских слонов и африканских львов.
Средневековое карнавальное шествие
Восторженные Элизабет и Генри без умолку рассказывали Кэтрин о "маске", привезенной ими, Ланкастерами, где, как отец обещал им, будут настоящие летающие кони, ангелы, спускающиеся с небес, редкие поющие птицы и дикие звери, никем прежде в Англии не виданные.
Заразившись их волнением, Кэтрин позволила уговорить себя, и все они, нацепив ярко раскрашенные маски, отправились на поиски развлечений и сладостей в сопровождении плечистого пажа.
Разумеется, на площади у герцога Ланкастера, как у многих лордов, была собственная ложа, укрытая от непогоды расписным навесом и напоминавшая шкатулку для драгоценностей: внутри разукрашенная гербами и флажками и набитая разодетой знатью в своих лучших нарядах. Повсюду смех, музыка, смеющиеся лица, рев труб, крики птиц, далекий рев загадочного зверя в своей клетке, гул голосов,шуршание обуви и шелковых платьев, блеск драгоценностей, запах благовоний и розовой воды, все это внезапно накатило на Кэтрин и ошарашенных детей подобно морскому прибою.
Это был мир, к которому Кэтрин считала себя принадлежавшей с детства, но уже иной, так как дамуазель де Роэ стояла по рангу немногим выше простых слуг, которые сейчас разносили гостям прохладительные напитки. Положение супруги простого рыцаря, сэра Хью Свайнфорда, также не дало бы ей доступа в эту почти королевскую ложу. Но как magistra детей могущественного герцога Ланкастера, самого богатого человека Англии, она могла по праву находиться рядом с графиней Уорчестер и леди де ла Поль, чувствуя на себе их оценивающие и любопытные взгляды.
Вечером, уложив младших детей в постели, куда она предварительно положила горячие грелки, и оставив Филиппу в ее комнате со свечой, книжкой и храпящей служанкой Мод, Кэтрин села у окна и стала расплетать косы, которые носила в виде двух полукружий, спускающихся от висков к ушам и закрепленных сзади, с тонким серебряным обручем и белой шелковой вуалью. Волны тяжелых завитков падали ей на плечи. Она все еще была в своем придворном наряде - темно-синем, с деликатной серебряной вышивкой, облегающем грудь и талию верхнем платье, называемом cotehardie, из тонкой линкольнширской шерсти с рукавами по последней моде, спереди длиной до локтя, а сзади продолжающимися длинными полосками материи чуть ли не до колен, с оторочкой из беличьих хвостиков. Нижнее платье, кёртл, было сшито из шерсти кремового цвета.
Прически начала-середины 14-го века Джоан Кент, принцесса Уэльская и законодательница моды
Июльская ночь выдалась темная и душная, она смотрела на пламя одинокой свечи перед собой и думала о том, что сегодня Джон будет слишком занят, чтобы прийти к ней. Да она и не видела его с тех пор, как они приехали в Виндзор этим утром. О том, что он, возможно, останется на ночь у герцогини, ей не хотелось думать. Она также знала, какое огромное количество государственных и собственных дел ждало его участия, прежде всего, планирование новой французской компании, знала и о том, что они должны быть более осмотрительны, находясь в Виндзоре в разгар праздника, собравшего всю родню и вассалов Плантагенетов.
Она видела в окно, за деревьями и крышами ближайших построек, мелькающие и вспыхивающие вдали огоньки, улавливала смутные отголоски музыки и нестройного пения, и они манили ее к себе. Ей вдруг отчаянно захотелось убежать туда, присоединиться к веселью, растворить в нем свои сомнения и тревоги.
И вдруг из уединенного уголка сада, куда выходило ее окно с распахнутыми сейчас ставнями, до нее донесся полувздох свирели...Затем кто-то провел опытной рукой по струнам лиры, точно любовник по изгибам женского тела. Помедлив, Кэтрин все же выглянула из окна, но ничего не увидела, так плотно сгустились тени.
Но тут музыканты начали тихонько наигрывать волшебный напев, и к ним присоединился низкий мужской голос:
Сладкая, милая леди,
бога ради, не думай,
что сердцем моим
Владеет кто-то, кроме тебя.
Измены не замыслю
Никогда, лелею лишь
надежду служить
Тебе остаток дней своих,
и о греховном не помыслю.
Увы, мне остается лишь молить
о снисхождении и надежде.
Радость никогда не вернется,
Если ты не ответишь мне,
Милая, сладкая леди...
Моя леди Катрин...
Улыбка расцвела у нее на губах, а ноги сами понесли ее к двери, вниз по лестнице, через холл, в котором ее несколько раз весело и удивленно окликнули, но она не остановилась ни на мгновение.
Достигнув сада, она не нашла уже музыкантов, лишь певца.
- Я и не знала, что вы поете лучше трубадуров, милорд, - задыхаясь, произнесла Кэтрин, пожирая глазами его стройную высокую фигуру. Его туника была по-военному короткой и облегающей, такие сначала шили под доспехи, но с недавних пор покрой этот, совершенно не скрывавший ни достоинств, не изъянов фигуры, вошел в моду повсеместно. Обтягивающие шоссы, штаны из тонкой шерсти, не намекали, а прямо подчеркивали мужественность их владельца. К счастью, хихикнула про себя раскрасневшаяся Кэтрин, герцогу Ланкастеру нечего стыдиться, ибо сложен он был прекрасно.
- Катрин, если вы будете так глазеть на меня, я, пожалуй, прикажу отменить наш ужин, - произнес объект ее размышлений довольно грозно, сжав ее маленькую ладонь в своей руке. - Но, думаю, вы будете сожалеть об апельсинах и пудинге с клубникой, который приготовили специально для вас.
Она лишь рассмеялась, чувствуя себя абсолютно счастливой и любимой своим рыцарем.
Воспоминание о разделенном ими десерте весь следующий день согревало Кэтрин, легкая улыбка играла на ее губах, когда она, почтительно склонив голову, присутствовала вместе со всем двором на венчании принца Эдмунда и инфанты Изабеллы.
Все действо напоминало ей одно из театральных представлений, которые они видели вчера. Жених, Эдмунд Лэнгли, граф Кембридж, родившийся лишь на год позже герцога Ланкастера, столь же высокий и подтянутый, довольно привлекательный блондин с золотистыми волосами, как у их отца-короля, в молодости, казался довольно хмурым в столь радостный день. Уже зарекомендовавший себя в Аквитании как славный воин, достойный старших братьев, Эдмунд лишь недавно окончательно потерял надежду жениться на богатой наследнице, Маргарите Фландрской. Инфанта Изабелла, хорошенькая и ветреная, приносила ему в приданое лишь смутные обещания, которым вряд ли когда-нибудь суждено было исполниться.
Свадебное платье 14й век
- Король, мой дед, напоминает старца Мафусаила, - тихо шепнула ей Филиппа Ланкастер. - А вы знаете, кто эта леди с темными волосами, в платье, расшитом золотом, рядом с ним?
Кэтрин быстро глянула в указанном направлении, а затем на свою подопечную, размышляя, насколько ее объяснение должно соответствовать правилам воспитания столь юной, но чрезвычайно прозорливой девицы.
- Это Элис Перрерс, - хихикнула Элизабет Ланкастер, опередив ее. - Неужели ты не слышала, Филиппа, про леди Солнце? - она виновато глянула на леди магистру. - Мне няня, Белл, рассказывала. Она друг моего деда, - простодушно добавила девочка. - Поэтому он дает ей драгоценности. Посмотрите на ее бриллиантовую брошку! И она очень красивая, правда?
Сидевшая перед ними на скамье дама, относившаяся к свите Джоан, принцессы Уэльской, вдруг развернулась и пронзила всех троих по очереди возмущенным взглядом.
- Это брошь покойной королевы Филиппы, миледи! - фыркнула она, но тут же опасливо замолчала, заметив гербы Ланкастера. Все знали, что Джон Гонт по непонятной причине покровительствует этой проходимке, мистресс Перрерс, которая была любовницей короля вот уже три года.
- Так она заблудшая овца, - кротко сказала юная Филиппа, выказывая явную осведомленность в вопросе, вероятно, благодаря библейской истории о Марии Магдалине. - Правда, я бы не сказала, что она красива, вы, Кэтрин, намного красивее.
- И красивее миледи Констанцы! - поддакнула Элизабет.
Краска залила щеки Кэтрин, ибо в этот момент под пение труб геральдов по проходу церкви шествовала герцогская пара - Джон Гонт и его супруга, инфанта Констанца, которых также отныне именовали королем и королевой Кастилии и Леона.
Констанца держала его за руку и шла легко и величественно, гордо держа черноволосую голову, увенчанную небольшой золотой короной, украшенной рубинами и изумрудами.
Констанция Кастильская и Джон Гонт
Немного раньше этим днем Кэтрин пришлось сопровождать Филиппу, Элизабет и Генри в покои к их мачехе, изъявившей желание увидеться с детьми своего мужа , чтобы, как она и предполагала, сообщить им новость о грядущем рождении их будущего брата. Герцогиня не сомневалась, что родится именно мальчик, так как видела сон, в котором ей приснились родные Пиренеи и большой парящий орел. Все это им сообщил молодой кастильский идальго, служивший переводчиком для инфанты, так как она все еще очень плохо знала английский.
На Кэтрин Констанца глянула лишь мельком, впрочем, и с детьми она разговаривала очень недолго. Герцогиня казалась очень юной, похожей на экзотическую птичку, но было в ней какое-то непоколебимое, почти монашеское спокойствие женщины, уже повидавшей жизнь. Кэтрин невольно вспомнила слова, сказанные о Констанце Нираком де Байянном тогда, в Бордо, и на миг вдруг ощутила к ней сочувствие, почти симпатию.
"Каждый из нас играет свою роль, - подумала она. - И лишь то, что я люблю Джона, кем бы он ни был, герцогом, королем или простым вилланом, останется истинным. Потому что, среди множества масок, ему нужен тот, кто будет любить его, ничего не ожидая взамен".
Четыреста кораблей отплыли в августе 1372 из Сэндвича с грозной армией, собранной Черным Принцем и королем Эдвардом Третьим: четыре тысячи вооруженных войнов и десять тысяч лучников. Но удача снова изменила Англии. Шесть недель дули сильнейшие ветра, относившие военные корабли назад, к берегу, не давая им выйти в Английский канал.
Оставшиеся без защиты, Пуату и Сентонж сдались французским войскам во главе с Бертраном дю Гескленом и Оливье де Клиссоном. Последняя надежда Англии, благородный рыцарь и соратник принца Эдварда, гасконец Каптал де Буш, был захвачен в плен вместе с сэром Томасом Перси, коннетаблем Пуату. Город за городом, снова и снова французы одерживали победы, жестоко расправляясь со сторонниками англичан. В Бретани перешедшие на сторону французского короля Шарля сеньоры изгнали герцога Жана, преданного сторонника англичан, которому снова пришлось искать убежища при дворе своего бывшего тестя, Эдварда Третьего.
Отчаяние от катастрофических военных неудач снова подорвало здоровье наследника трона, и Эдвард, принц Английский, удалился вместе с женой и сыном в свой замок Беркхэмстед, отказавшись от всех публичных обязанностей. Было решено, что новую компанию во Франции снова возглавит Джон Гонт, герцог Ланкастер, но истощенные за долгие годы войны ресурсы королевства позволили сделать это лишь в следующем году.
В марте 1373 года в замке Хертфорд герцогиня Констанца родила дочь, которую назвала Каталиной.
А три недели спустя, в скромном доме в Линкольне, снятом для нее, у леди Свайнфорд родился сын, получивший имя Джон, в честь отца, взволнованного и радостного герцога Ланкастера и графа Линкольна, хотя для большинства непосвященных, дабы сберечь репутацию матери, ребенок должен был стать отпрыском покойного рыцаря Хью.