Перфекционист имперфектный
М.Р.
Этюд
Слались просьбы позвонить. Маяки не светили - может, потому не звонили. Его и так вожделенно трясло, а тут ещё ветра подземки, скорейшая неизвестность, хотя он на 99% знал, что всё так и будет, притягивал это в жизнь, ждал несколько лет. Три года он не спал в положенные сроки, лишь обессилев, забывался скользящими по сетчатке глаз полуреальными грёзами забытья.
Он, властный, мужески природный сердцеед, успешный, - а разочарован в мужской дружбе и женской ласке. Сам он уже не справлялся. Тонкий реаниматор - искусно массировал разверстые сердца и вдохновлял искусственным дыханием. Оживали. Шеренгами. А быть рядом не способны были в банальной восторженности, россыпях благодарностей и культе личности.
Он постигал, не познавали его, он брал, ему отдавались низкопобно, он проникал, его не чувствовали, не касались средоточия, не улавливали шлейфовых нот. Пахло от него камфарой и древесной корой: драгоценным сокровенным мускусом, наука которого не знала. Любимый парфюм консонировал. Фиалковая вязаная шапка и шарф мохером следили шерстяно по чёрному драпу залихватского двубортного пальто.
Они встретились. Настоящий сошёл в подземку уверенным шагом, смерил взглядом, обнял. Последовало ультимативно - снять погоны, кинуть их о мрамор метро, а страхи сплюнуть на рельсы. Его профиль всю дорогу оправдывался, стройно строил апологию самоё себя, социальничал и фиглярствовал. Его смущал прямой взгляд: "Ты хочешь заглянуть мне в душу?" - спрашивал он. "Я уже там," - говорил зеркальный. Он знал, ощущал ёжисто, но принять и понести не мог.
"Хочу быть объектом, жертвой", - торопило его вино. Сливовое. Ему не хватало химических стимуляторов. "Пойдём ещё за вином?" - никто не отозвался и не оценил. Ждали трезвости. Он качался на арматурине стула. Кружило голову. Или кухню?
Хотелось прикоснуться к настоящему. Посидеть рядом. Но настоящее возлегло на персях. Было страшно опустить взор и увидеть бездну себя. "Вы только не смейтесь: I can see your halo". Не смеяться не обещали. Но не смеялись очевидностью и попаданием в точку.
Выйти покурить. Рецепторы палят пустотой. Настоящий идёт вослед. Наушники поделили. Слушали, смотрели, смотрелись. Его трясло. От подъезда, холода, никотина, процентов алкоголя, страха. Он смотрел на губы. Руки с сигаретами отвелись, чтобы не обжечь, наушники выпали из привычных мест и бились о кафельный пол. Он целовался с собой настоящим. Наконец. Так долго хотел себя таким. Зеркальным. Не нужно флирта, охаживаний, трат. Только его губы. Сигарета дотлела, пепел сгорбился от близости с фильтром, но тот не отпускал его пасть низ. "Неужели я такой же колючий?" - спросил он губы.
Его качало. Он шёл и не верил. Пальцем провёл по пыльной стене. Чувство сохранно. Пол-лица посмотрело из-за входной двери, вторая половина пряталась за ней. Он не верил. Настоящий шёл следом. Так не бывает...
Он лёг, поджав колени под себя. Поза эмбриона. Край одеяла на лицо. Настоящее - рядом. Обнять! Он хотел затеять любовную игру, но настоящее дало понять, что с собой не играют.
Он давно так не спал и так рано не вставал. Не всем он позволял готовить себе. Язычница-глазунья была во снедь.
"Ты боишься меня потерять?" - "Я ревную о тебе! Сегодня будет длинный день - не забудь себя настоящим". Он закапал капли в глаза - они катились по носу. Бутафория слёз: давно не плакал. Губы были вкуса зубной пасты. Шерстяных фиалок от мохера касалось двоеперстье. Имперфектный перфекционист.