Рушане, или первый разговор с Достоевским
Путевые заметки
Не ем ничего руками, даже того, что полагается по этикету. Да по боку этикет можно пустить этичному человеку! Но перед курортом Старая Русса впервые в жизни пришлось приобщиться жареным щукам и курам прямо в салоне легковушки: опасно здешнюю минералку натощак потреблять, до обеда погулять хочется, а не уборную искать.
К слову сказать - здешние минеральные воды когда-то пивали заезжие аристократы и интеллигенция всех мастей и экстерьеров. Микроклимат в Старой Руссе действительно микроклиматический, аномально для окружных болот и низин тёплый и приятный.
Называлось всё это театром минеральных вод, от которого сейчас осталась стеклянная галерея с финиковыми пальмами этаких времён СССР, коммерческий культ сувенирной продукции (пластиковых стаканчиков не купить - только стопку с гербом местечка за 40 рублёв!) и бюветы с водой за нумером 11 и 12. Одна по вкусу - обычная столовая минеральная. А вот другая... пойдите на кухню, сыпаните пол-ложки соды и столько же поваренной соли на большую кружку тёплой воды - поймёте ощущения. Хорошо хоть, воды тут не сероводородные, а то к вышеуказанной рецептуре ещё и яиц с тухлинкой моё нутро бы не снесло...
Курортники - наискучнейшие люди с распаренными в грязелечебнице физиономиями, дежурным общением с уже знакомой гардеробщицей, ипохондричностью и бесконечными жалобами. Представьте выражение их лица.
То ли дело - бюсты бывавших здесь нижегородцев: Добролюбова и Горького - бронзовеющие от мыслей и с запрятанными в усах и бородах улыбках от своих литературностей.
Выходим из белой арки ворот курорта. Улица Сварога. Ничего себе - думаю! Оказался местным художником.
В палисадниках красно-белым контрастом - рябина и снежноягодник под ней. И таких палисадов много. Местные сказали, что любят тут так сажать.
Вхожу в Георгиевский храм. Посмотреть на Сторорусскую икону Божией Матери. Примечателен образ тем, что младенец Иисус отворачивается на изображении от Марии.
После приходского храма Достоевского грех не зайти в близкий отсюда дом-музей.
Достоевский писал: "Так как вопрос о даче для нас слишком важен, мы по совету Владиславлевых и поручили им ... нанять дачу в Строй Руссе. Владиславлевы хвалят место, хвалят воды, дешевизну и комфорт. Правда место озерное и сыренько, это известно, но что делать ... Наверно наймем в Старой Руссе, тем более, что уж очень много удобств - дешевизна, скорость и простота переезда и, наконец, дом с мебелью, с кухонной дае посудой, воксал с газетами и журналами и проч. и проч."
Достоевского моя душа школьных лет не вынесла: этот жёлтый его Петербург со скрипками, помоями, цыганами, гостинками, ростовщиками и многочисленными семействами разнофамильцев уж слишком шизировал природное гармоничное сознание. Не общаемся и сейчас с ним. Может, когда-то и начнём, не зарекаемся. Но на огонёк не мог не зайти.
Второй этаж лестницы - жёлто-синий витраж. Вполне по-достоевски. Гляжу сквозь на речушку за окном, мощенье улицы и ивы со скрученными осенью и утренниками листы. Синяя реальность - жёлто адекватна. Здесь, на веранде второго этажа, никогда не было мебели, чтобы для их детей было пространство для игр и резвенья. Цилиндр и перчатки помнят форму головы и дрожь в пальцах. Аптечный пузырёк с прописью длиной в три раза больше флакончика (понюхать постеснялся, конечно, но пахнет наверняка анисовым маслом или камфарно как-то), секретер, где жена стенографировала мужа, домотканные половики... Ф.М. начинал писать в 9 вечера, когда все ложились спать, и продолжал до 4-5 утра. А за столом никогда не заводили разговоров, не понятных детям. Задождило вовне. Из быта Достоевских это особенно наблюдалось... Спускаюсь из детской, от деревянных коников на колёсах, по чёрной лестнице для прислуги.
"Благодаря этой покупке, у нас, по словам мужа, "образовалось свое гнездо", куда мы с радостью ехали раннею весною и откуда так не хотелось нам уезжать позднею осенью. Федор Михайлович считал нашу старорусскую дачу местом своего физического и нравственного отдохновения; помню, чтение любимых и интересных книг всегда откладывал до приезда в Руссу, где желаемое им уединение сравнительно редко нарушалось праздными посетителями... Дача... была не городской дом, а скорее представляла собой помещичью усадьбу, с большим тенистым садом, огородом, сараями, погребом и пр. Особенно ценил в ней Федор Михайлович отличную русскую баню, находившуюся в саду... Мужу нравился и наш тенистый сад и большой мощеный двор, по которому он совершал... прогулки в дождливые дни, когда весь город утопал в грязи... Но особенно нравились нам обоим небольшие, но удобно расположенные комнаты дачи, с их старинною, тяжелою, красного дерева мебелью и обстановкой, в которых нам так тепло и уютно жилось" (из воспоминаний А.Г. Достоевской).
Повлиял ты на меня, Ф.М.: я увидел цвет лужи у соседней церковки св. Мины (это моя любимая икона, где Христос обнимает Мину). Не стану называть его. Он твой. Я запомнил.
По мосту с названием "живой" ухожу из города. Живой - потому что деревянный с доавтомобильных времён.
Не ем ничего руками, даже того, что полагается по этикету. Да по боку этикет можно пустить этичному человеку! Но перед курортом Старая Русса впервые в жизни пришлось приобщиться жареным щукам и курам прямо в салоне легковушки: опасно здешнюю минералку натощак потреблять, до обеда погулять хочется, а не уборную искать.
К слову сказать - здешние минеральные воды когда-то пивали заезжие аристократы и интеллигенция всех мастей и экстерьеров. Микроклимат в Старой Руссе действительно микроклиматический, аномально для окружных болот и низин тёплый и приятный.
Называлось всё это театром минеральных вод, от которого сейчас осталась стеклянная галерея с финиковыми пальмами этаких времён СССР, коммерческий культ сувенирной продукции (пластиковых стаканчиков не купить - только стопку с гербом местечка за 40 рублёв!) и бюветы с водой за нумером 11 и 12. Одна по вкусу - обычная столовая минеральная. А вот другая... пойдите на кухню, сыпаните пол-ложки соды и столько же поваренной соли на большую кружку тёплой воды - поймёте ощущения. Хорошо хоть, воды тут не сероводородные, а то к вышеуказанной рецептуре ещё и яиц с тухлинкой моё нутро бы не снесло...
Курортники - наискучнейшие люди с распаренными в грязелечебнице физиономиями, дежурным общением с уже знакомой гардеробщицей, ипохондричностью и бесконечными жалобами. Представьте выражение их лица.
То ли дело - бюсты бывавших здесь нижегородцев: Добролюбова и Горького - бронзовеющие от мыслей и с запрятанными в усах и бородах улыбках от своих литературностей.
Выходим из белой арки ворот курорта. Улица Сварога. Ничего себе - думаю! Оказался местным художником.
В палисадниках красно-белым контрастом - рябина и снежноягодник под ней. И таких палисадов много. Местные сказали, что любят тут так сажать.
Вхожу в Георгиевский храм. Посмотреть на Сторорусскую икону Божией Матери. Примечателен образ тем, что младенец Иисус отворачивается на изображении от Марии.
После приходского храма Достоевского грех не зайти в близкий отсюда дом-музей.
Достоевский писал: "Так как вопрос о даче для нас слишком важен, мы по совету Владиславлевых и поручили им ... нанять дачу в Строй Руссе. Владиславлевы хвалят место, хвалят воды, дешевизну и комфорт. Правда место озерное и сыренько, это известно, но что делать ... Наверно наймем в Старой Руссе, тем более, что уж очень много удобств - дешевизна, скорость и простота переезда и, наконец, дом с мебелью, с кухонной дае посудой, воксал с газетами и журналами и проч. и проч."
Достоевского моя душа школьных лет не вынесла: этот жёлтый его Петербург со скрипками, помоями, цыганами, гостинками, ростовщиками и многочисленными семействами разнофамильцев уж слишком шизировал природное гармоничное сознание. Не общаемся и сейчас с ним. Может, когда-то и начнём, не зарекаемся. Но на огонёк не мог не зайти.
Второй этаж лестницы - жёлто-синий витраж. Вполне по-достоевски. Гляжу сквозь на речушку за окном, мощенье улицы и ивы со скрученными осенью и утренниками листы. Синяя реальность - жёлто адекватна. Здесь, на веранде второго этажа, никогда не было мебели, чтобы для их детей было пространство для игр и резвенья. Цилиндр и перчатки помнят форму головы и дрожь в пальцах. Аптечный пузырёк с прописью длиной в три раза больше флакончика (понюхать постеснялся, конечно, но пахнет наверняка анисовым маслом или камфарно как-то), секретер, где жена стенографировала мужа, домотканные половики... Ф.М. начинал писать в 9 вечера, когда все ложились спать, и продолжал до 4-5 утра. А за столом никогда не заводили разговоров, не понятных детям. Задождило вовне. Из быта Достоевских это особенно наблюдалось... Спускаюсь из детской, от деревянных коников на колёсах, по чёрной лестнице для прислуги.
"Благодаря этой покупке, у нас, по словам мужа, "образовалось свое гнездо", куда мы с радостью ехали раннею весною и откуда так не хотелось нам уезжать позднею осенью. Федор Михайлович считал нашу старорусскую дачу местом своего физического и нравственного отдохновения; помню, чтение любимых и интересных книг всегда откладывал до приезда в Руссу, где желаемое им уединение сравнительно редко нарушалось праздными посетителями... Дача... была не городской дом, а скорее представляла собой помещичью усадьбу, с большим тенистым садом, огородом, сараями, погребом и пр. Особенно ценил в ней Федор Михайлович отличную русскую баню, находившуюся в саду... Мужу нравился и наш тенистый сад и большой мощеный двор, по которому он совершал... прогулки в дождливые дни, когда весь город утопал в грязи... Но особенно нравились нам обоим небольшие, но удобно расположенные комнаты дачи, с их старинною, тяжелою, красного дерева мебелью и обстановкой, в которых нам так тепло и уютно жилось" (из воспоминаний А.Г. Достоевской).
Повлиял ты на меня, Ф.М.: я увидел цвет лужи у соседней церковки св. Мины (это моя любимая икона, где Христос обнимает Мину). Не стану называть его. Он твой. Я запомнил.
По мосту с названием "живой" ухожу из города. Живой - потому что деревянный с доавтомобильных времён.