Мой день города
Мой день города начался с вопроса мальчика в храме: "А правда Александр Невский - мой ангел?" Сегодня ты и я, малыш, ангелы друг другу. Какую весть мы принесём сердцам?
Ближайшая подруга студенчества, уже замужняя и с ребёнком на руках, играла в соседней комнате на моём фортепиано, чёрном, резном и советских лет. Мы с ней категорически не общались уже год. По разным причинам. Через час принципиально не взяли зонтик, болтали ногами и качались на кленовой ветке, спасаясь от ливня, через два - надрывно, с повизгиваниями и хватательством за животы, стучанием по столу (как на борьбе, когда невыносимо больно) и растиранием лиц смеялись во весь голос с третьего до первого этажа торгово-развлекательного центра и вспоминали, вспоминали... (Чувствую себя сегодня менструирующей женщиной с подташниванием на каждый запах!) Претензий и оправданий не было - только новое знакомство. А когда-то - по очереди были влюблены друг в друга, мотали нервы, били лазерные диски об пол, мотались по ночным улицам, пили крымский портвейн, хаживали во все новомодные тогда суши-бары, выделывали слоёности на танцполах, состояли в любовном треугольнике с общим другом... Столько всего! Она помнила, что я уже забыл или чего никогда не знал, и наоборот. Мы ждали страшных глаз официанта, с которым так договорились сообщить о готовности блюда. А страх в его глазах всё не появлялся и не появлялся... Мы тоже не боялись, но есть хотелось.
Потом был поворот налево в первый же двор и чудеснейший фасад дома, которому полвека и который ты ещё никогда не видел ровно половину его жизни; разговор через форточку с мужчиной, прожившим здесь сорок лет. Кто-то постукивает по плечу в пивном отделе: трое бывших учеников, только что постригших друг друга "под расчёску" и измазавшихся воском для волос - рыжий, чёрный и русый - тоже покупают традиционно отечественное. Короткая дистанция по проливненному асфальту (взявшись за руки) навстречу Другу, протирание насухо забора палисадника (угадайте чем), одинаковые свитера у него и у неё, приподъездная лавочка, куда по очереди поднимаемся для прочтения стихов:
Мне снились чёрные лакеи,
катились белые рояли,
а мы с тобою постарели,
купили свитер в Монреале,
и этот золотистый свитер
с наивным золотым листочком
вином закапан, невоспитан
и рвётся в клочья, рвётся в клочья.
Прокурен крепко, пахнет псиной
и намагничен светом лунным,
зачем под тёплым кокаином
он видит мачты и лагуны?
Было небо, рвущееся невидимым салютом по случаю праздника, объятия, откровение, что Друг - не просто сердешный и ставший уже сердечным, но - болезный, в коем не чаешь души. Господи, к чему так много поэзии?! Снова крыша дома, рубероид, мытый водами поднебесья, карниз, сладко пахнущий прошедшим ливнем. Народ матерится тротаурами...
Друг живёт прямо этажом ниже, провожая, вбегает в лифт, наживает все кнопки сверху донизу, целует и убегает восвояси по лестнице вниз. Подруга боится лифтов и кнопки "Stop", поэтому предпочитаем смеясь распознать номер каждого этажа в раскрывающихся дверях лифта и вместо "2" понять, что мы, оказывается, на 22 этаже девятиэтажного дома.
Извиняемся перед мужем подруги, что опоздали на два часа: у обоих летаргичны телефоны. Её дочка ещё не спит, встречает нас радостными агуканьями и распростёртыми ручонками. Щекочу ребенку стопы, та зовёт меня "Лётя", играем в ладонно-рукавные прятки. До 5:00 черчу подруге спирали золотого сечения, рисую витрувианских людей и проповедую модулёры ле Корбюзье. Сижу после душа на закрытом унитазе совсем не по назначению, чтобы успеть черкнуть в блокнотик. Трусь носами с мужниной сиамской кошкой, пригревшейся когтями на плече, а другой рукой держу книжку про токсоплазмоз.
И просыпаюсь от воздушных поцелуев полуторагодовалой девочки...
Ближайшая подруга студенчества, уже замужняя и с ребёнком на руках, играла в соседней комнате на моём фортепиано, чёрном, резном и советских лет. Мы с ней категорически не общались уже год. По разным причинам. Через час принципиально не взяли зонтик, болтали ногами и качались на кленовой ветке, спасаясь от ливня, через два - надрывно, с повизгиваниями и хватательством за животы, стучанием по столу (как на борьбе, когда невыносимо больно) и растиранием лиц смеялись во весь голос с третьего до первого этажа торгово-развлекательного центра и вспоминали, вспоминали... (Чувствую себя сегодня менструирующей женщиной с подташниванием на каждый запах!) Претензий и оправданий не было - только новое знакомство. А когда-то - по очереди были влюблены друг в друга, мотали нервы, били лазерные диски об пол, мотались по ночным улицам, пили крымский портвейн, хаживали во все новомодные тогда суши-бары, выделывали слоёности на танцполах, состояли в любовном треугольнике с общим другом... Столько всего! Она помнила, что я уже забыл или чего никогда не знал, и наоборот. Мы ждали страшных глаз официанта, с которым так договорились сообщить о готовности блюда. А страх в его глазах всё не появлялся и не появлялся... Мы тоже не боялись, но есть хотелось.
Потом был поворот налево в первый же двор и чудеснейший фасад дома, которому полвека и который ты ещё никогда не видел ровно половину его жизни; разговор через форточку с мужчиной, прожившим здесь сорок лет. Кто-то постукивает по плечу в пивном отделе: трое бывших учеников, только что постригших друг друга "под расчёску" и измазавшихся воском для волос - рыжий, чёрный и русый - тоже покупают традиционно отечественное. Короткая дистанция по проливненному асфальту (взявшись за руки) навстречу Другу, протирание насухо забора палисадника (угадайте чем), одинаковые свитера у него и у неё, приподъездная лавочка, куда по очереди поднимаемся для прочтения стихов:
Мне снились чёрные лакеи,
катились белые рояли,
а мы с тобою постарели,
купили свитер в Монреале,
и этот золотистый свитер
с наивным золотым листочком
вином закапан, невоспитан
и рвётся в клочья, рвётся в клочья.
Прокурен крепко, пахнет псиной
и намагничен светом лунным,
зачем под тёплым кокаином
он видит мачты и лагуны?
Было небо, рвущееся невидимым салютом по случаю праздника, объятия, откровение, что Друг - не просто сердешный и ставший уже сердечным, но - болезный, в коем не чаешь души. Господи, к чему так много поэзии?! Снова крыша дома, рубероид, мытый водами поднебесья, карниз, сладко пахнущий прошедшим ливнем. Народ матерится тротаурами...
Друг живёт прямо этажом ниже, провожая, вбегает в лифт, наживает все кнопки сверху донизу, целует и убегает восвояси по лестнице вниз. Подруга боится лифтов и кнопки "Stop", поэтому предпочитаем смеясь распознать номер каждого этажа в раскрывающихся дверях лифта и вместо "2" понять, что мы, оказывается, на 22 этаже девятиэтажного дома.
Извиняемся перед мужем подруги, что опоздали на два часа: у обоих летаргичны телефоны. Её дочка ещё не спит, встречает нас радостными агуканьями и распростёртыми ручонками. Щекочу ребенку стопы, та зовёт меня "Лётя", играем в ладонно-рукавные прятки. До 5:00 черчу подруге спирали золотого сечения, рисую витрувианских людей и проповедую модулёры ле Корбюзье. Сижу после душа на закрытом унитазе совсем не по назначению, чтобы успеть черкнуть в блокнотик. Трусь носами с мужниной сиамской кошкой, пригревшейся когтями на плече, а другой рукой держу книжку про токсоплазмоз.
И просыпаюсь от воздушных поцелуев полуторагодовалой девочки...