Сергей Викторович Шумихин
Сегодня в Москве хоронят Сергея Шумихина.
С Сергеем я познакомился в ЦГАЛИ в начале 1990-х, а первый раз видел его на Кузминской конференции в мае 1990 года.
Не сомневаюсь, что кто-то сможет написать о нем лучше и полнее, позволю себе только эти беглые заметки.
И в докладах, и тем более в своих печатных работах (а он войдет в историю литературы прежде всего именно как историк и публикатор ценнейших документов) он всегда производил впечатление человека, прекрасно и полно знающего предмет своего исследования. (И пусть это звучит несколько банально, но такая особенность водится не за всеми, обилием точных ссылок не заменить точного знания). Потом мы общались редко, но довольно регулярно и у нас, и в Москве. Дружить с ним было нелегко, он был закрыт, несколько нелюдим, все время как будто торопился вернуться к своим делам, подготовке текстов или поиску необходимой информации.
Интересы за пределами этой сферы были у нас тоже разными: к музыке он был довольно глух (это вообще отличительная черта многих гуманитариев), к сценическим искусствам не питал живого интереса, быть же с ним на равных в историко-архивном деле я не дерзал, слишком большой задел уже тогда был у него в этой области, и рядом с ним я ощущал некоторую мелочность что ли моих локальных интересов. Как следствие этой его сосредоточенности стала замкнутость, следствием замкнутости явилось одиночество, а за одиночеством пришла традиционная русская беда. Последние десять лет с ним стало совсем сложно, однако, мы по-прежнему встречались для недолгих бесед, строили совместные книжные планы (благо, что опыт такого сотрудничества уже был), а в журнале «Наше Наследие» регулярно выходили его большие комментированные публикации. Последнее его публичное выступление состоялось в октябре 2012 года на Кузминской конференции в Пушкинском Доме («имагинация замкнула круг», как сказал поэт, изучению биографии которого С. В. Шумихин посвятил добрых четверть века своей жизни).
Каким был Сергей за пределами профессионального общения мне почти не довелось знать и все же за некоторое время, проведенное вместе, я услышал от него несколько выразительных рассказов о его жизни, это были не только суждения о коллегах, как часто бывает в этой среде, но и просто воспоминания молодых лет итд. Один из таких рассказов я приведу здесь. Сегодня, как известно, состоится открытие второй в истории нашей страны Олимпиады. Сергей когда-то рассказал мне эпизод из истории первой Олимпиады 1980 года. Тем, кто тогда жил в Москве, памятны повышенные меры безопасности, введенные в столице: туда просто никого не пускали, выгнали приезжих, наслали дополнительной милиции - в общем, все как и сейчас делается. Далее повествование от первого лица.
«Я был тогда не такой как сейчас, носил длинные волосы, какие-то модные штаны. Помню в один день мы с приятелями допоздна гуляли, шумели прямо на улице и кончилось это тем, что нас забрали в отделение. Но я не унимался, все продолжал горланить, вырываться, что-то доказывать. Ну, мне сунули пару раз в физиономию и я затих, сидел там, утирая слезы. Потом, когда составляли протокол, рванулся к начальнику и горячо стал доказывать свою правоту, что я ничего такого не сделал. Тот слушал меня, продолжая что-то писать и не поднимал головы. Потом оторвался от листа, внимательно посмотрел на меня и сказал: - Родились здесь? Значит уже виноваты. - Эти слова я запомнил на всю жизнь».
Эта жизнь теперь пресеклась, мне будет очень не хватать его помощи, его внимания без двойного дна, его иронической беседы, его дружеской поддержки. Но о сохранении его памяти мы можем не беспокоиться, ее сохранят тома М. Кузмина, Б. Садовского, С. Есенина и многочисленные публикации.
С Сергеем я познакомился в ЦГАЛИ в начале 1990-х, а первый раз видел его на Кузминской конференции в мае 1990 года.
Не сомневаюсь, что кто-то сможет написать о нем лучше и полнее, позволю себе только эти беглые заметки.
И в докладах, и тем более в своих печатных работах (а он войдет в историю литературы прежде всего именно как историк и публикатор ценнейших документов) он всегда производил впечатление человека, прекрасно и полно знающего предмет своего исследования. (И пусть это звучит несколько банально, но такая особенность водится не за всеми, обилием точных ссылок не заменить точного знания). Потом мы общались редко, но довольно регулярно и у нас, и в Москве. Дружить с ним было нелегко, он был закрыт, несколько нелюдим, все время как будто торопился вернуться к своим делам, подготовке текстов или поиску необходимой информации.
Интересы за пределами этой сферы были у нас тоже разными: к музыке он был довольно глух (это вообще отличительная черта многих гуманитариев), к сценическим искусствам не питал живого интереса, быть же с ним на равных в историко-архивном деле я не дерзал, слишком большой задел уже тогда был у него в этой области, и рядом с ним я ощущал некоторую мелочность что ли моих локальных интересов. Как следствие этой его сосредоточенности стала замкнутость, следствием замкнутости явилось одиночество, а за одиночеством пришла традиционная русская беда. Последние десять лет с ним стало совсем сложно, однако, мы по-прежнему встречались для недолгих бесед, строили совместные книжные планы (благо, что опыт такого сотрудничества уже был), а в журнале «Наше Наследие» регулярно выходили его большие комментированные публикации. Последнее его публичное выступление состоялось в октябре 2012 года на Кузминской конференции в Пушкинском Доме («имагинация замкнула круг», как сказал поэт, изучению биографии которого С. В. Шумихин посвятил добрых четверть века своей жизни).
Каким был Сергей за пределами профессионального общения мне почти не довелось знать и все же за некоторое время, проведенное вместе, я услышал от него несколько выразительных рассказов о его жизни, это были не только суждения о коллегах, как часто бывает в этой среде, но и просто воспоминания молодых лет итд. Один из таких рассказов я приведу здесь. Сегодня, как известно, состоится открытие второй в истории нашей страны Олимпиады. Сергей когда-то рассказал мне эпизод из истории первой Олимпиады 1980 года. Тем, кто тогда жил в Москве, памятны повышенные меры безопасности, введенные в столице: туда просто никого не пускали, выгнали приезжих, наслали дополнительной милиции - в общем, все как и сейчас делается. Далее повествование от первого лица.
«Я был тогда не такой как сейчас, носил длинные волосы, какие-то модные штаны. Помню в один день мы с приятелями допоздна гуляли, шумели прямо на улице и кончилось это тем, что нас забрали в отделение. Но я не унимался, все продолжал горланить, вырываться, что-то доказывать. Ну, мне сунули пару раз в физиономию и я затих, сидел там, утирая слезы. Потом, когда составляли протокол, рванулся к начальнику и горячо стал доказывать свою правоту, что я ничего такого не сделал. Тот слушал меня, продолжая что-то писать и не поднимал головы. Потом оторвался от листа, внимательно посмотрел на меня и сказал: - Родились здесь? Значит уже виноваты. - Эти слова я запомнил на всю жизнь».
Эта жизнь теперь пресеклась, мне будет очень не хватать его помощи, его внимания без двойного дна, его иронической беседы, его дружеской поддержки. Но о сохранении его памяти мы можем не беспокоиться, ее сохранят тома М. Кузмина, Б. Садовского, С. Есенина и многочисленные публикации.