Чингиз Байбурди
В среду, 28 ноября утром в Будапеште скончался Чингиз Байбурди.
Тем, кто учился в 1960-1980-е годы на востфаке (или филфаке) ленинградского университета наверняка памятна высокая фигура с царственной осанкой в коридорах этого здания. Написав «царственная», вдруг поймал себя на мысли, что это слово настолько облипло в советское время каким-то комом наносных значений (чванства, спеси и т.п.), что как-то потеряло свой изначальный смысл - мифологический, безусловный. Чингиз Байбурди был царственен именно в этом, чистом, беспримесном, мифологическом значении слова. Древняя ли иранская кровь тому причиной, военное происхождение по отцовской линии, отторжение чуждых ему черт советского быта? - неизвестно, но впечатление было именно такое.
Он родился в Табризе в 1925 году, учился во Франции. В конце 1940-х молодым человеком примкнул к народной партии Ирана и почти сразу был схвачен. Нескольких человек казнили, нескольких (и его в том числе) вызволили из плена и перебросили через границу советские разведслужбы. В Иране осталась семья, две сестры. Их именами (Валия и Азам) он назовет потом своих дочерей. Чингиз оказался в Сталинабаде (Душанбе), затем попал в Ленинград, поступил в университет, где учился на кафедре иранской филологии. С начала 1960-х и до 1995 преподавал на той же кафедре.
В 1966 году вышла его книга «Жизнь и творчество Низари, персидского поэта XIII-XIV веков». Этого поэта Чингиз Байбурди открыл еще в Душанбе, и его текстами продолжал заниматься и после, а оказавшись с семьей в Будапеште, успел подготовить к печати критическое издание его стихов.
Первый раз я увидел Чингиза Байбурди летом 1974 или 1975 года, когда со своей дочерью Азам он гостил на даче у кинорежиссера Надежды Николаевны Кошеверовой в Комарово. (О Н. Н. Кошеверовой - особый рассказ, скажу пока только, что моя бабушка работала на Ленфильме монтажером, в том числе и на картинах Кошеверовой, и они дружили еще с довоенных времен). Потом я видел Чингиза в конце 1970-х, когда лелеял мечту - поступить на востфак, учить персидский и посвятить жизнь изучению средневековых персидских поэтов. (Я говорю «Чингиз», но, конечно, все звали его на русский манер с отчеством «Чингизом Гулам-Алиевичем» или просто «Чингиз-Алиевичем»). Я был допущен в семью и одно время довольно часто бывал в квартире на улице Энергетиков, где хозяин дома занимал пеналообразную комнату, в которой по одной стороне был стол и диван, а другая вся была заполнена книгами. Я тогда только что прочел замечательную книгу академика И. Ю. Крачковского «Над арабскими рукописями», а персидские рукописи представлялись мне еще прекраснее, нежели арабские. Но, конечно, никакие книги (тем более, что книга «над персидскими рукописями» еще не написана) не смогли бы дать мне такого представление об иранской истории и культуре, как общение с живым их носителем.
Надо сказать, что иранская эмиграция была неоднородна по своему, скажем так, «сословному» составу. Чингиз Байбурди принадлежал к высшему ее слою и, конечно, мог дать студентам гораздо больше, нежели только чтение курса «Современный персидский язык». Несмотря на долгую жизнь в России, большой круг знакомых среди ленинградской интеллигенции той поры, семью, учеников и друзей из персидской диаспоры, Чингиз Байбурди иногда производил впечатление внутренне одинокого человека. Наверное, это судьба всех людей с чувством собственного достоинства, а тем более в условиях эмиграции. К тому же сокровища персидской изящной словесности (буквально - в виде книг) обступали его, не давали ему забыть откуда он родом, он и в России постоянно находился в своей культурной среде (в том смысле, что физику, химику или математику, наверное, легче перенести переселение в другую страну). Смена режимов в Иране в 1979 году ничего не изменила в его судьбе - железный занавес сменился бетонным. Родная земля была потеряна для него навсегда, и он это понимал, но ее беспрестанный зов переживался им подчас мучительно.
Надеюсь, что среди его учеников (а это все ленинградские выпускники кафедры иранистики 1960-80-х) найдется кто-нибудь, кто даст более объемный портрет. Мне же хотелось передать только свои ощущения от соприкосновения с человеком, долгое время бывшим для меня недосягаемым образцом как носитель лучших человеческих качеств: достоинства, чести (по-персидски «абру» («блеск лица»)), мужества (о которых так много было толку в советских учебниках по литературе, и которых так недоставало в настоящей жизни). Наши беседы были иногда долгие, благо все крутилось вокруг Ирана, а это имя звучало для меня как Грааль. Конечно, говорили и обо всем на свете, и здесь Чингиз обнаруживал взгляд человека «со стороны»: критический, иногда саркастический, но всегда точный. И еще одно. С возрастом я стал лучше видеть (и ценить) подлинную мужскую красоту. Чингиз Байбурди был красив красотой мудреца и воина, а восточные черты придавали этому сочетанию особое качество.
Теперь думаешь, что он вовремя (хотя и не совсем по своей воле) уехал за границу, в сегодняшнем постсоветском неконвенциональном обществе, где только усилились худшие черты общества советского, ему было бы просто невыносимо. Не говоря о том, что последние пятнадцать лет он плохо ходил, так что переселение на запад очевидно продлило ему жизнь. И уже там, почти затворником, он смог довершить труд всей своей жизни - «Диван» Низари, опубликовать который теперь необходимо.
Светлая Вам память, дорогой Чингиз Алиевич!
http://www.youtube.com/watch?v=ApN31QRqgIk