Гламурная Коммуна!
Как-то случайно и сразу написавшаяся заметка в жанре "альтернативой истории". За отправную точку своих измышлений возьму 1922 год. Почему так? А почему нет?
Итак, читать ВСЕМ! Тоесть, ВООБЩЕ ВСЕМ!!!
ГЛАМУРНАЯ КОММУНА (Опыты альтернативной истории)
( часть 1 ; часть 2 ; часть 3 ; часть 4 ; часть 5 ; часть 6 ; часть 7 ]
А я покамест размещу здесь бест-цЫтатник...
Важнейшая особенность эпохи - её предельно заострённая авангардная эстетика. Пролеткульт и всяческие «вхутемасы» становятся важнейшими государственными институциями, кажется, единственными, получающими финансирование в достаточном объеме.
Как следствие, Москва становится центром притяжения для мировой богемы и вообще художественной и интеллектуальной элиты. Привлечение её на свою сторону считается важнейшей задачей, совершенно необходимым условие для подготовки Мировой революции. Это находит отражение даже в официальной марксисткой идеологии - левая интеллигенция провозглашается столь же революционным классом, что и пролетариат. Особенно подчёркивается, что у неё так же нет отечества. В реальности это «обогащение Марксова учения» оборачивается существенным ограничением возможности вступить в партию для всех непричастных к политико-художественной элите, не исключая и рабочих.
Итак, мировая богема в Москву валит валом. Здесь её ждёт разнообразие артистической жизни, дешёвый антиквариат, шикарные отели авангардной архитектуры, беспрецедентная свобода нравов и лучший в Европе кокаин. При таком раскладе не быть коммунистом и не съездить в Москву - это крест на карьере любого художника.
Неофициальная мода советской верхушки поражает своей порочной парадоксальностью. В ходу перстни из гаек с крупными бриллиантами, броши-шестерёнки из платины и прочая дребедень, которая, впрочем, истолковывается как символы презрения к ценностям «старого мира».
Вообще, сильно меняется вся эстетика революции: теперь символ эпохи не молотобоец с винтовкой в руках, а демонически-изящный комиссар в элегантной кожанке, с нервным и тонким лицом.
Московские выставки - это сливки мирового авангарда, привлекающие не только художников, но и арт-дилеров и откровенных буржуа. Впрочем, последние так же считаются потенциальными агентами влияния. К тому же им очень удобно сбывать церковное золото и вообще произведения искусства «отживших эпох».
Линия на развитие «коллегиальности» и «внутрипартийной демократии» находит своё воплощение в политической системе, которую Ильин назвал «шляхетской республикой вчерашних провизоров». В социальном и правом (а всё чаще и в материальном) плане между членом ВКП(б) и обычном гражданином лежит пропасть. Первые пользуются беспрецедентной свободой, вторые, по сути, бесправны.
Съезды партии проходят с всё большей пышностью. Оттуда в моду входит «стиль победителей»: развевающиеся на ветру шинели с атласной подкладкой, френчи дорогого шитья стального цвета «с переливом», элегантные плащи особого кроя из кожи тончайшей выделки, прозванные «пьедестальными». Маршалы республики вводят обычай появляться на заседаниях с шашкой и сидеть, опираясь на её рукоять, большинство делегатов-военных им охотно подражает. Мировую прессу обходит снимок фотокора английской «Монинг стар»: длинный ряд краскомов, одинаково надменные и строгие лица, десятки рук, возложенных на эфесы тонкой ручной работы.
Ромен Роллан, один из немногих эволюционировавший вправо, напишет, комментируя фото: «Это не освободители, это - покорители».
Одна особенность - это было оружие постоянной гражданской войны. Для той самой «коммунизации территорий».
Термин этот возник ещё в середине 20-х во время подавления крестьянских мятежей, подобных Тамбовскому и со временем стал означать примерно следующее.
Сначала мятежная территория блокировалась: посты, заставы, проверки на дорогах, если возможно - сплошное оцепление. Все приметы т.н. «особой зоны». Войска внутрь зоны не входят, ведётся интенсивная агентурная и авиаразведка.
По результатам разведки наносятся авиационные и артиллерийские удары, как по скоплениям повстанцев, так и по крупнейшим населённым пунктам, вне зависимости, есть там мятежники или нет, для демонстрации того, что всё население «зоны» является заложниками. Удары, как правило, с использованием химических мин и снарядов. Преимущества химического оружия тут налицо: высокая эффективность газов «смеврап» («смерть врагам пролетариата») и «кармер» («карающий меч революции») делала некритичной точность ударов; люди гибнут, а постройки и инвентарь не страдают; о психологическом воздействии и говорить нечего. Сразу после удара с воздуха разбрасывались листовки со списком условий, по исполнению которых блокада могла быть снята, а жителям гарантировалась жизнь.
Условия эти были следующие:
1. Выдать в руки властей (живыми или мёртвыми):
- организаторов и активных участников мятежа - всех (вместе с семьями)
- священнослужителей - всех (вместе с семьями);
- бывших офицеров, полицейских, царских чиновников - всех (вместе с семьями);
- представителей старой интеллигенции - половину (вместе с семьями);
- нэпманов и буржуа - две трети (вместе с семьями);
- кулаков - одну треть (вместе с семьями).
2. Все дети, у которых хотя бы один из родителей погиб во время мятежа (вне зависимости от личного участия в нём) передаются в обязательном порядке в «школы юных коммунаров» («юков»), без права когда-либо увидеть своих родных. (Школы «юков» - закрытые учебные заведения, нечто среднее между детской колонией и суворовским училищем)
3. Жители в каждом населённом пункте самостоятельно должны провести подготовительные мероприятия к учреждению коммуны, а именно:
- собрать в общем складе половину из находящегося в личной собственности сельскохозяйственного и/или ремесленного инвентаря;
- изъять из церковного здания всё, имеющее материальную ценность, и складировать в установленном местн, саму церковь закрыть;
- собрать с каждого двора определённую сумму деньгами или натурпродуктом в «фонд радиофикации» (тарелка репродуктора - обязательный атрибут домов «коммунизированных», в народных толках - «печать антихриста»);
- выделить достойное помещение для размещения будущей администрации коммуны и местных органов ОГПУ (если таковые помещения пострадали в ходе подавления мятежа);
- объявить об отказе от института брака с провозглашением существующих семей «свободными временными союзами». (Мера, вроде бы, пустая и формальная, но производившая какое-то особенно гнетущее впечатление. В известных мемуарах атамана Усольцева описывается, как сошедший с ума от боли крестьянин, поднявший к небу, где гудели моторы аэропланов, невидящие, выжженные газом глаза кричал: «Не жена она мне, нету у меня жены!»)
Если вышеупомянутые условия не выполнялись, самолеты вылетали снова. Сами должны захотеть, «коммуна дело добровольное».
Самолёты, кстати, были разработаны весьма примечательные. Неуклюжие большегрузные КОМТА-3 и гигантские шестимоторные ЦКБ-13 были тихоходны и абсолютно беззащитны перед ПВО и истребителями. Ну да откуда ПВО у тамбовских или воронежских крестьян? Зато эти машины брали на борт невиданное по тем врнменам колличество бомб.
При попытках прорыва блокады, мобильные отряды, при поддержки танков МС-2 («малый сопровождения», лёгкий двухместный пулемётный дотик на гусеницах) отбрасывали восставших в глубь «зоны» на поля, густо засеянные минами, разбросанными с бомбардировщиков.
Несколько таких «процедур» и войска могли входить в «особую зону» не боясь встретить сопротивления. Практически, дистанционная война. РККА для такой миссии не годилась, не стоит «крестьянам в солдатских шинелях» видеть, что с такими как они сделал «смеврап», их оставляли во внешнем оцеплении. Для этой работы больше подходили батальоны Интеркорпуса и отряды 14-17-летних «юных коммунаров», тех самых «юков», янычар нового мира.
Все эти «мероприятия» могли бы привести к быстрому падению режима, если бы не одно обстоятельство - гиперэффективная работа спецслужб, сумевших создать ситуацию, в которой не возможным оказалось создание сколько-нибудь крупной антибольшевицкой организации. Десятки операций типа известного всем «Треста», умелые провокации, стравливание, вброс компромата, работа агентов создали положение, которое Блюмкин описал коротко: «Мы добились такой степени деморализованности и разобщенности наших противников, что при встрече любые два контрреволюционера сразу начинают стрелять друг в друга.
Ленинская формула экономического сотрудничества «что угодно за исключением концессий» была сокращена до «что угодно». Это выглядело бы глупостью или капитуляцией, и именно так по началу воспринималось капиталистами, рискнувшими инвестировать в эти, сулящие огромные прибыли, проекты. Выяснилось, что, не смотря на баснословно выгодные условия и небрежно в большинстве своем составленные контракты, большевики умеют продиктовать капиталу свою волю. При малейшем недовольстве со стороны советских властей, «буржуи» получали чувствительный удар от профсоюзов у себя на родине. Если же забастовку или демонстрацию рабочих организовать не удавалось (например, из-за слабости позиций левых в данной стране или на данном предприятии), в дело включались транспортные профсоюзы, а уж среди моряков, докеров, железнодорожников и т.д. авторитет Коминтерна был непререкаем.
«Это была настоящая русская рулетка» - вспоминал Арманд Хаммер, один из пионеров экономического сотрудничества с СССР.
Беда пришла откуда не ждали. Почувствовав себя не иждивенцами, а благодетелями СССР, устроили фронду несколько левых партий Запада. Их платформа, изложенная в манифесте «Не только Россия» заключалась в следующем:
1. Коминтерн имеет «слишком русское лицо», это даёт возможность его критикам называть коммунизм «русским экспериментом» и препятствует распространению левых идей. Необходимо распределять руководящие посты в Коминтерне пропорционально численности входящих в него партий. Бухарина нужно сместить с поста Председателя.
2. Коминтерн должен стоять выше Совнаркома, вообще, выше властей СССР. Советский Союз - это тыловая база Мировой революции и забывать об этом не надо. Это в том числе касается и контроля Коминтерна за госбюджетом СССР.
3. СССР должен превратиться из федеративного государства в блок независимых республик с идентичными идеологией и государственным устройством. К такому блоку легче присоединиться, соответственно, шансы на революцию возрастут во многих странах.
Понятно, что руководство ВКП(б) такой сценарий развития событий "устраивал не вполне". VI Всемирный конгресс Коминтерна обещал быть мероприятием нескучным...
И вот, исключительной, доминирующей роли ВКП(б) «комреформистами» (сторонниками радикальных перемен в Коминтерне) был прошен вызов. Сюрприз неприятный, но сдаваться без боя никто не собирался.
Первый ответный удар был нанесён с довольно неожиданной стороны: проснулся в своём курортном «далёко» Троцкий, давно воспринимавшийся скорее как европейский, а не советский левак, к тому же, отошедший «на покой». Что заставило его выступить на стороне ЦК, история умалчивает, некоторые источники говорят о тайном визите к «патриарху большевизма» Коллонтай и Зиновьева, но достоверных сведений об этом нет. Его статья «К вопросу о первенстве», напечатанная во многих изданиях заставила иначе посмотреть на поставленные «комреформистами» вопросы. Тезисы этой, довольно неожиданной для автора теории «перманентной революции», работы сводились к следующему: СССР - не тыловая база Мировой революции, он её боевой штаб, её укреплённая цитадель; все остальные коммунистические группировки это партизанские отряды на вражеской территории; сначала надо устроить у себя революцию и победить в гражданской войне, а потом уж говорить с большевиками на равных. Статья произвела двойственное впечатление: с одной стороны буржуазная печать была наводнена карикатурами, на которых Свердлов и Троцкий ставят западных левых в угол и оставляют без сладкого, как нашкодивших детей. Получилось, что жесткий отпор «реформе» спровоцировал на Западе активизацию правых. Но с другой - поддержка «комреформистов» в левом движении пошла на убыль, многие говорили о несвоевременности реформы, «буржуазном перерождении легальных коммунистов», слышались и упрёки в предательстве «рабочего дела».
Претензии на лидерство в Коминтерне деликатно отвергались.
- Наши товарищи на Западе ежеминутно подвергают себя опасности со стороны реакционных буржуазных режимов, и взвалить на них груз руководящей работы, а, тем более, передать им некоторые функции центрального аппарата есть предательство общего дела! - «мягко стелил» с трибуны Каменев.
Давно обзаведшиеся респектабельным статусом, а то и депутатской неприкосновенностью английские и французские леваки скрежетали зубами, что поделаешь: худшего момента для того, что бы отбросить миф об отважных подпольщиках «ежеминутно подвергающих себя опасности», нельзя было придумать.
Зато в руководящие органы обильно кооптировались натурализованные иностранцы, а так же представители компартий Азии, Африки и Латинской Америки (закулисный торг с которыми принёс богатые плоды). В отчаяние часть «реформистов» решила предложить неподготовленный проект перемен схемы представительства, по которому делегации должны представлять не каждую левую партию в отдельности, а страну в целом. Т.е., скажем, делегация Британской империи включала бы в себя как английских так и индийских, новозеландских и т.д. левых, при доминирующей роли первых. Это было политическое самоубийство (сам проект реформы некоторые считали ловкой провокацией ОГПУ). Арабские, индийские, африканские коммунисты наперебой выступали с критикой «неоколониальной» политики «комреформистов» и готовы были поддержать руководство СССР обеими руками.
«Беловский мятеж» (названный так по фамилии номинального главы повстанцев), иначе называемый «Рожновское восстание» оказался одним из переломных моментов в истории Коммуны.
Изначально ничего необычного не ожидалось. Тухачевский, под чьим патронажем было разработано совершенно новое оружие - управляемые химические ракеты - искал случая проверить их «в деле». Для чего и обратился к руководству ОГПУ с предложением о проведении совместной акции в рамках какой-нибудь «операции по вскрытию нарыва». Нужно отметить что, Первый Маршал поддерживал неплохие отношения, как со спецслужбами, так и с командованием Интеркорпуса (как говорили его недоброжелатели, часто в ущерб интересам РККА, но к собственной пользе).
Без лишней шумихи ОГПУ совместно с Интеркорпусом проводило до трех десятков разномасштабных мероприятий такого рода в год.
Потому, собственно, никто не считал намеченную над Рожновской волостью Горьковской области «экзекуцию» чем-то из ряда вон выходящим. В течение примерно года внедрённая группа ОГПУ собирала сведения, завязывала контакты с недовольными Советской властью элементами. Нашли и идеального «атамана» - полного Георгиевского кавалера, получившего 8 ранений на «Империалистической» войне Платона Белова (по имени которого и назвали «мятеж»). Сложно достоверно судить о роли этого человека, скорее всего, чекисты использовали израненного солдата, что называется, «в тёмную». Некоторые факты говорят о том, что он не просто позволил им действовать от своего имени, но и поддерживал идеи сопротивления Советской власти. Во всяком случае, протокол осмотра его дома, где погибший от химического оружия Платон Михайлович был найден вооруженным и в гимнастёрке с солдатскими «Георгиями» на груди, не вызывает особых сомнений в подлинности.
Организация, получившаяся в результате чекисткой разработки, была довольно куцей: три десятка активных штыков плюс примерно столько же сочувствующих. Однако, лёгкость, с какой она взяла под контроль в считанные часы всю волость заставила позднее власти насторожиться. В сущности, было сделано совсем не много: на рыночной площади села Советская власть была объявленной низложенной на территории волости, на церковную колокольню был поднят православный крест, все коммунисты и милиционеры из числа «пришлых» (т.е. присланных из области) были арестованы и заперты в помещении волисполкома. Со «своих» большевиков повстанцы взяли честное слово «больше против мира не идти и жить по совести» и распустили по домам. Впоследствии некоторые из «помилованных» погибнут во время химической атаке карателей, а вот заключенные в бывшем волостном правлении во главе с главой волкома Львом Стальновым выживут все, что явно указывает на детальную проработку операции: актив заранее запасся противогазами, зная, где именно чекисты из числа заговорщиков предложат «заточить» их.
Собственно, на этом вся «реставрация старых порядков» в отдельно взятой волости была закончена за исчерпанием повестки дня. Оставив двух караульных у импровизированной тюрьмы, контрреволюционеры разошлись по избам, с тем что бы на завтра собраться и обсудить план дальнейших действий. Большинству из них уже не суждено было проснуться.
Вечером того же дня в маленьком номере гостиницы местного дома красных командиров собрались четверо. Поскольку их беседа считалась некоторыми современниками да и исследователями событием, в известном роде, знаковым, остановимся на ней поподробнее. Нужно заметить, что сложность заключается в том, что ни один из участников той встречи не оставил о ней письменных воспоминаний. Всё, что у нас есть - это несколько рассказов о ней «со слов», т.е., скажем так, «мемуаров второго порядка» и один донос человека, подслушавшего «разговор о разговоре». Попытаемся на основе этих сведений реконструировать интересующую нас встречу с учетом того, что мы знаем о её участниках.
[Пару слов о движении «Долой стыд!». Будучи в начале невнятной структурой, чем-то средним между сетью нудистких клубов и экстремальным эротик-шоу, оно опекалось главой комсомола Костровым, за что последний подвергался иногда ворчливой критике товарищей. Ворчуны замолчали в конце 20-х, когда Блюмкин нашел этой структуре неожиданное применение. ОГПУ распустило слух по своей технологии о том, что церкви, в которых «долойстыдовцы» проводили свои «акции» переосвящать бесполезно: даже земля под храмом становиться проклятой на 12 аршин в глубь. Говорят, "легендарный чекист" был совершенно счастлив, когда ему принесли письмо одной крестьянки (корреспонденция в СССР выборочно перлюстрировались с целью мониторинга настроений), в котором было написано:
«Охальники эти непотребство своё в церкви нашей устроили. Батюшка хотел освятить её заново, но мы не дали. Верные люди сказали: прокляты теперь стены эти, а батюшка всё своё гнёт. Может, и не зря говорят, что попам лишь до брюха своего дело есть. Так что нету у нас больше в селе церкви».]
Последним в комнату вошел, точнее, влетел Джулиано Террачини, политкомиссар 71-го (итальянского) батальона. Он был в совершеннейшем восторге и прямо с порога прокричал на плохом французском (единственный язык, которым владели все присутствующие): «Наш малыш Умберто великолепен!» Речь шла об Умберто Леви, летнабе 4-й эскадрильи, маленьком, смуглолицем человеке с большими и всегда чуть испуганными тёмными глазами, это именно его ракета, начинённая взрывчаткой, до основания разрушила ту самую колокольню, на которой установили крест повстанцы. Умберто в одночасье стал звездой, его выстрел считался решающим аргументом в споре между сторонниками и противниками высокоточного оружия, а Джулиано был беспечно рад за него, не отходил полдня от нового героя и, как шутили сослуживцы, вёл себя так будто это он, Террачини, выносил и выкормил «ракетного снайпера» (хотя, строго говоря, они даже служили в разных частях). За глаза (а иногда в глаза) политкомиссара называли Одуванчик. Он и правда чем-то напоминал цветок: пышная кудрявая шевелюра, тонкая шея, странные как бы ассиметричные глаза-маслины, полупрозрачные лепестки ноздрей. Джулиано был известен как художник, его выставка недавно прошла во Дворце пролетарского искусства (огромной ступенчатой пирамиде из стекла, построенной на месте снесённого Зарядья). Об одной из его картин («Джордано Бруно»), с одобрением отозвался сам Пикассо. На огромном, 4 на 3 метра холсте, грубо и «плоско» был изображен костер, благодаря килограммам краски смотревшийся почти как барельеф; один из языков пламени плавно переходил в изломанную и несколько схематичную фигурку человека, с лицом искаженным столь нездешней болью и мукой, что нельзя было взглянуть на него, внутренне не содрогнувшись. Критически настроенный по отношению к левому искусству художественный обозреватель «Таймс», тем не менее, не мог не отдать должное работе, назвав автора «странным магом», а впечатление от полотна сравнивая то с ударом бича, то с разрядом тока.
Та артистическая нервность, которую многие левые интеллектуалы культивировали в себе искусственно, была для Террачини органична. Даже когда он был счастлив, в этом сквозило что-то страшноватое, казалось, ещё немного, и он перегорит как лампочка. А сегодня он был решительно счастлив, и ему всё нравилось. Едва поделившись впечатлениями о подвиге Леви, он переключился на другой объект восторгов:
- Первый маршал великолепен!.. Я только что проходил мимо дома, который он занимает, и что вы думаете, я услышал?! Он играет на скрипке! И как играет!
- Человек только что отправивший на тот свет одним кивком головы 8000 крестьян, конечно, должен играть по-особенному… - тихо сказал сидевший за столом Экзюпери.
- Да, именно так! - улыбнулся Джулиано и тут же осёкся - Что ты имеешь ввиду?
Сент-Экзюпери сидел за столом вполоборота, положив локоть на край, и недвижно глядел куда-то в низ.
- Я был там, в этом селе, Сукнино, Суконино, не важно… Я там был. Больше тысячи человек отравлены газом, когда мы въехали на площадь некоторые еще были живы, шевелились, а солдаты из монгольского батальона ходили прямо по телам. Больше тысячи человек, почти нет мужчин… Женщины, дети, старухи, очень много старух. Ни у кого нет оружия, совсем нет, я не видел ни одной винтовки… Кого мы победили? Ты можешь сказать, кого победил твой полк, Джулиано? В соседней деревне (ракетами по ней не стреляли) «юки» изнасиловали всех женщин, всех, даже пятилетнюю девочку… Я хочу, что бы мне объяснили, что мы здесь делаем? Что здесь делаю я?!
Хемингуэй, стоял у окна и молча рассматривал авиационную эмблему на воротнике его френча. На выпуклый диск, испещренный бороздками, был наложен словно порубленный на куски, «кубистский» стилизованный пропеллер. Говорили, что эскизы этих знаков отличий рисовал то ли Маяковский, то ли Родченко. В обиходе их называли русским словом «блямбы» за довольно приличный размер и служили они одновременно для обозначения и звания и рода войск. Для каждого чина эмблема отличалась чуть заметными деталями. Считалось, что это должно подчёркивать отсутствие сословных барьеров между офицером и рядовым в Интеркорпусе. На деле, у офицеров в большинстве случаев эмблемы были серебряными, у генералов - платиновыми (золото популярностью не пользовалось). У этого капитана «блямба» была из простого белого метала, как у рядового, такие детали кое о чем говорят. И вообще, Экзюпери был симпатичен Хему, но эту тихую истерику надо было прекращать.
- Тонио - Эрнест как то узнал, что так Антуана звали в детстве, и с тех пор называл его этим именем, когда хотел обезоружить - Ты солдат, и не хуже меня знаешь, что живых там не было. «Кармер-бис» разрушает мышечные ткани трупа в течение шести часов после смерти вот они и шевелятся. А что касается той деревни, где порезвились «юки»… Мальчишкам по 16 лет, в этом возрасте не знают жалости. Кстати, как ты думаешь, почему в столь любимом тобой средневековье на такие забавы войскам выделяли три дня? Что бы у воинов было время добиться взаимного согласия своей галантностью?
Террачини переводил свои внимательные черные глаза с одного собеседника на другого.
- Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать - капитан вскинул голову - Мы убиваем людей, которые не могут защититься за то, что у нас нет слов, что бы объяснить, чего именно мы от них хотим. Это не освобождение, это - насилие ради насилия, в лучшем случае межвидовая борьба …
Эрнест его перебил:
- Ты с кем-нибудь уже говорил об этом?
- Да, с Мехлисом.
- И что же он ответил?
- Посмотрел внимательно и сказал: «У вас очень сложное имя» и произнёс по слогам, медленно «Антуан де Сент-Экзюпери»…
Хемингуэй расхохотался:
- Ну, можно ли не восхищаться большевиками!... Ты понимаешь, что именно он имел ввиду?
Он хотел ещё что-то добавить, но тут в разговор вмешался Вертэ, хотя в этой компании интеллектуалов его мнение вряд ли кого-то сильно интересовало.
- Что касается меня, то я скажу так: русские могут делать у себя всё что хотят, но если кто-нибудь решит устроить нечто подобное в Бретани, я буду сражаться с ним, будь он трижды коммунист.
Повисла неловкая пауза. Террачини всё заметнее волновался, и молча кусал губы, зло посверкивая глазами.
Вертэ счёл, что лучшее, что он может сейчас сделать, это уйти. Едва он направился к двери, поднялся с табурета Экзюпери и несколько театрально произнес:
- Леон, постой, я с тобой!..
Дверь захлопнулась, Хемингуэй повернулся к окну и стал раскуривать трубку, политкомиссар забегал по комнате.
- Антуан просто устал, - Террачини словно уговаривал себя, - но он не прав, он совершенно не прав…
- Быть может, в чём-то и прав…. - глухо отозвался «Хем».
- Но ты же возражал ему?!.
- Я же не говорю, что мне нравиться то обстоятельство, что он прав...
- Но если это так, если он прав, значит, наше дело обречено, и враги рано или поздно задушат Революцию?..
- Враги? Ну, смотря что ты имеешь ввиду… Победу лорда Керзона или кого-то в этом роде? Не знаю, не знаю…. Ты обратил внимание на этого Вертэ? Я видел его в деле, он очень не плох, и таких у нас много, и с ними не так легко справиться.
- Я не совсем понимаю, Эрнесто, к чему ты клонишь?
- Дослушай. Только что мы неожиданно убедились, что у этого парня есть не только его женщина и его винтовка [оба ухмыльнулись], но и его родина. Завтра окажется, что него есть и его семья, его дом, его дети и его собственность. Если таких будет много среди наших, а я подозреваю, что их будет очень много, Революцию можно считать законченной, даже если флаг будет красным, а лорда Керзона вздёрнут.
- Ты хочешь сказать, что мы поторопились? Что для революции не подходит эта эпоха? Страна?
Хем криво улыбнулся и покачал головой.
- Человечество?
Террачини остановился, взгляд его стал злым и чуть безумным. Хем знал, что Одуванчик добровольно принимал участие в расстрелах и подумал, что комиссар смотрит на него с тем самым выражением, с каким смотрел на приговоренных. Это длилось всего несколько секунд, потом Джулиано беспомощно улыбнулся и выдал свою знаменитую фразу:
- Ведь ты не думаешь так, правда?
- Конечно, нет…
Хемингуэй закашлялся и отвернулся к окну.
Первой ласточкой этого вторжения должен был стать запущенный в производство на Центрокинофабрике ещё в конце 1928 года фильм Эйзенштейна «Освобождение Европы» (в ряде стран шедший под названием «Победивший Спартак»). Огромное полотно с невероятным количеством массовых батальных сцен, невиданными для того времени трюками и спецэффектами и новаторским подходом к монтажу и операторской работе. Едва ли не первый в мировом кинематографе фильм в жанре альтернативной истории, однако, принято считать образцовым примером провального проекта. Режиссерская группа («творческие бригады» - одна из примет того времени), куда кроме Эйзенштейна, входили Дзига Вертов и Лео Арнштам сняла, по мнению многих кинокритиков и историков кино, двухчасовой «рекламный ролик» революции с «ходульными героями, лишенными и тени рефлексии». С этим, отчасти, можно согласиться. Не считать же «глубокой проработкой образа» круглые глаза Николая Черкасова (исполнителя роли Спартака), озирающего горы изрубленных трупов членов римского сената. Как зло заметил Михаил Чехов: «Хоть у кого глаза повылезут при виде 100 центнеров сочащегося человеческого фарша». Кстати, идея раскрасить в ручную (эра цветного кино ещё не началась) кровь на черно-белых кадрах принадлежит к числу находок Д. Вертова, находок, впрочем, весьма спорных. Современным зрителям лента и запоминается преимущественно из-за этой ярко-красной крови, да фантастических по накалу батальных сцен. Особенно впечатляют кадры, снятые с низколетящих аэропланов, почти не верится, что это не результат компьютерной графики.
Меж тем, по моему скромному суждению, фильм этот не является столь пустым и картонным, как может показаться нам сегодня. Не случайно, многие из достойных людей того времени не жалели ярких красок, описывая свои впечатления от этого фильма. У ленты есть герой. И это не Спартак и уж точно не Лукреция (любовная линия в фильме вообще изумляет беспомощностью замысла и исполнения).
Этот герой - дух мятежа, волнующий, манящий, беспощадный, всепоглощающий. Это фильм о том, как сладостно и страшно уйти из дома в ночь, переступив через жалкую, плачущую мать, стать волком среди волков, убивать людей и уничтожать святыни и, почти обезумев от восторга, нестись на врага в конной лаве (не удивляйтесь, массовкой работала, в числе прочих, и Первая конная; лента вообще грешит самым свободным обращением с историческими деталями). Вот это-та шальная, волчья свобода и играет в каждой сцене, каждом эпизоде свою и самую главную роль.
Большинство персонажей фильма очень мало говорит, да это и не нужно. Говорят их глаза и, особенно, тела, которые так любил снимать Дзига Вертов. Эта кино-ода хищной пластике людей-кентавров до сих пор считается одним из эталонов операторской работы.
Совершенно фантастичны по силе сцены ночных факельных плясок в поверженном Риме. Эти танцы Эйзенштейн снимал на протяжении двух недель, добившись того, что действо на экране стало, без преувеличения, магическим, трансовым. Некоторым исследователям хочется видеть в этом зловещем танце толи прозрение, толи протест художника, оставим это утверждение на их совести.
Не смотря на все выше перечисленные достоинства, картина в целом получилась несколько бесфабульной, «рыхлой», с явным недостатком сюжетной занимательности. Всё это крайне беспокоило организаторов «культурного наступления».
Меж тем, оставалось чуть менее года до открытия организуемого левыми Первого международного Марсельского кинофестиваля, намеченного на сентябрь 1930-го. Именно этот фестиваль должен был стать местом блистательного дебюта нового советского кино в Европе. Более чем неплохо разбиравшиеся в вкусах европейской публики функционеры Коминтерна, находившиеся по обе стороны границы, справедливо опасались, что триумфа не получится. Допустить же провала было нельзя - слишком много средств и усилий было вложено, слишком велики были ажиотажные настроения вокруг появления «красного кино».
Тут-то на сцену и вышел Жувьен Девивье, предложивший Коминтерну профинансировать съемки фильма «Децимация», над замыслом которого уже работали писатель Пьер Мак Орлан и сценарист Жак Превер….
Ремаркс фром Comrade_Voland: Фильм «Децимация» - ЭТАПЯТЬ!!! Я просто упалпацтул и плакаль атсмеху... Даже «Инверсная децимация» было бы не так зачОтно - патамучта слишкамдлинна.
Однако в мозгах башки всё упорнее встаёт вопрос, крайне чётко сформулированный дас-камраденом von_sumkin:
Вопрос стоит так - Пилсудский сам эту шарашкину контору задавит, или дождется Гудериана?
...и ещё. На фоне такого суперрейхсгламура реальность правления Сталина представляется примерно как правление Тимура в его команде на фоне детсада младшей группы для маниакально-тихопомешанных детей высшей расы времён зоологичного апартеида или феодального крепостничества. Типа, есть дети-недоумки, неспособные ни к чему кроме как пузырицца красочным гламуром, ссорицца друг с дружкой и отрывать ручки-ножки детёнышам низших сословий и рас - просто в порядке эксперимента, чтоп посмотреть что будет... а есть Тимур и Его Команда - где есть Идея, есть Честь, есть Дисциплина и есть Активное Слаженное Действие.
...однако гламурный Брежнев, спокойный как гранит и тихий как морской бриз, выглядит едва ли не привлекательнее Тимура и Его Команды. Смотрите, впрочем, сами:
...такой Генсек мне сто процентов по душе, наверное Сталин-Тимур в старости, в пенсионном возрасте, должен был бы быть именно таким. Хотя бы, время от времени. Чтобы отдохнуть, и прийти в равновесие с прошлым и с собой...
Итак, читать ВСЕМ! Тоесть, ВООБЩЕ ВСЕМ!!!
ГЛАМУРНАЯ КОММУНА (Опыты альтернативной истории)
( часть 1 ; часть 2 ; часть 3 ; часть 4 ; часть 5 ; часть 6 ; часть 7 ]
А я покамест размещу здесь бест-цЫтатник...
Важнейшая особенность эпохи - её предельно заострённая авангардная эстетика. Пролеткульт и всяческие «вхутемасы» становятся важнейшими государственными институциями, кажется, единственными, получающими финансирование в достаточном объеме.
Как следствие, Москва становится центром притяжения для мировой богемы и вообще художественной и интеллектуальной элиты. Привлечение её на свою сторону считается важнейшей задачей, совершенно необходимым условие для подготовки Мировой революции. Это находит отражение даже в официальной марксисткой идеологии - левая интеллигенция провозглашается столь же революционным классом, что и пролетариат. Особенно подчёркивается, что у неё так же нет отечества. В реальности это «обогащение Марксова учения» оборачивается существенным ограничением возможности вступить в партию для всех непричастных к политико-художественной элите, не исключая и рабочих.
Итак, мировая богема в Москву валит валом. Здесь её ждёт разнообразие артистической жизни, дешёвый антиквариат, шикарные отели авангардной архитектуры, беспрецедентная свобода нравов и лучший в Европе кокаин. При таком раскладе не быть коммунистом и не съездить в Москву - это крест на карьере любого художника.
Неофициальная мода советской верхушки поражает своей порочной парадоксальностью. В ходу перстни из гаек с крупными бриллиантами, броши-шестерёнки из платины и прочая дребедень, которая, впрочем, истолковывается как символы презрения к ценностям «старого мира».
Вообще, сильно меняется вся эстетика революции: теперь символ эпохи не молотобоец с винтовкой в руках, а демонически-изящный комиссар в элегантной кожанке, с нервным и тонким лицом.
Московские выставки - это сливки мирового авангарда, привлекающие не только художников, но и арт-дилеров и откровенных буржуа. Впрочем, последние так же считаются потенциальными агентами влияния. К тому же им очень удобно сбывать церковное золото и вообще произведения искусства «отживших эпох».
Линия на развитие «коллегиальности» и «внутрипартийной демократии» находит своё воплощение в политической системе, которую Ильин назвал «шляхетской республикой вчерашних провизоров». В социальном и правом (а всё чаще и в материальном) плане между членом ВКП(б) и обычном гражданином лежит пропасть. Первые пользуются беспрецедентной свободой, вторые, по сути, бесправны.
Съезды партии проходят с всё большей пышностью. Оттуда в моду входит «стиль победителей»: развевающиеся на ветру шинели с атласной подкладкой, френчи дорогого шитья стального цвета «с переливом», элегантные плащи особого кроя из кожи тончайшей выделки, прозванные «пьедестальными». Маршалы республики вводят обычай появляться на заседаниях с шашкой и сидеть, опираясь на её рукоять, большинство делегатов-военных им охотно подражает. Мировую прессу обходит снимок фотокора английской «Монинг стар»: длинный ряд краскомов, одинаково надменные и строгие лица, десятки рук, возложенных на эфесы тонкой ручной работы.
Ромен Роллан, один из немногих эволюционировавший вправо, напишет, комментируя фото: «Это не освободители, это - покорители».
Одна особенность - это было оружие постоянной гражданской войны. Для той самой «коммунизации территорий».
Термин этот возник ещё в середине 20-х во время подавления крестьянских мятежей, подобных Тамбовскому и со временем стал означать примерно следующее.
Сначала мятежная территория блокировалась: посты, заставы, проверки на дорогах, если возможно - сплошное оцепление. Все приметы т.н. «особой зоны». Войска внутрь зоны не входят, ведётся интенсивная агентурная и авиаразведка.
По результатам разведки наносятся авиационные и артиллерийские удары, как по скоплениям повстанцев, так и по крупнейшим населённым пунктам, вне зависимости, есть там мятежники или нет, для демонстрации того, что всё население «зоны» является заложниками. Удары, как правило, с использованием химических мин и снарядов. Преимущества химического оружия тут налицо: высокая эффективность газов «смеврап» («смерть врагам пролетариата») и «кармер» («карающий меч революции») делала некритичной точность ударов; люди гибнут, а постройки и инвентарь не страдают; о психологическом воздействии и говорить нечего. Сразу после удара с воздуха разбрасывались листовки со списком условий, по исполнению которых блокада могла быть снята, а жителям гарантировалась жизнь.
Условия эти были следующие:
1. Выдать в руки властей (живыми или мёртвыми):
- организаторов и активных участников мятежа - всех (вместе с семьями)
- священнослужителей - всех (вместе с семьями);
- бывших офицеров, полицейских, царских чиновников - всех (вместе с семьями);
- представителей старой интеллигенции - половину (вместе с семьями);
- нэпманов и буржуа - две трети (вместе с семьями);
- кулаков - одну треть (вместе с семьями).
2. Все дети, у которых хотя бы один из родителей погиб во время мятежа (вне зависимости от личного участия в нём) передаются в обязательном порядке в «школы юных коммунаров» («юков»), без права когда-либо увидеть своих родных. (Школы «юков» - закрытые учебные заведения, нечто среднее между детской колонией и суворовским училищем)
3. Жители в каждом населённом пункте самостоятельно должны провести подготовительные мероприятия к учреждению коммуны, а именно:
- собрать в общем складе половину из находящегося в личной собственности сельскохозяйственного и/или ремесленного инвентаря;
- изъять из церковного здания всё, имеющее материальную ценность, и складировать в установленном местн, саму церковь закрыть;
- собрать с каждого двора определённую сумму деньгами или натурпродуктом в «фонд радиофикации» (тарелка репродуктора - обязательный атрибут домов «коммунизированных», в народных толках - «печать антихриста»);
- выделить достойное помещение для размещения будущей администрации коммуны и местных органов ОГПУ (если таковые помещения пострадали в ходе подавления мятежа);
- объявить об отказе от института брака с провозглашением существующих семей «свободными временными союзами». (Мера, вроде бы, пустая и формальная, но производившая какое-то особенно гнетущее впечатление. В известных мемуарах атамана Усольцева описывается, как сошедший с ума от боли крестьянин, поднявший к небу, где гудели моторы аэропланов, невидящие, выжженные газом глаза кричал: «Не жена она мне, нету у меня жены!»)
Если вышеупомянутые условия не выполнялись, самолеты вылетали снова. Сами должны захотеть, «коммуна дело добровольное».
Самолёты, кстати, были разработаны весьма примечательные. Неуклюжие большегрузные КОМТА-3 и гигантские шестимоторные ЦКБ-13 были тихоходны и абсолютно беззащитны перед ПВО и истребителями. Ну да откуда ПВО у тамбовских или воронежских крестьян? Зато эти машины брали на борт невиданное по тем врнменам колличество бомб.
При попытках прорыва блокады, мобильные отряды, при поддержки танков МС-2 («малый сопровождения», лёгкий двухместный пулемётный дотик на гусеницах) отбрасывали восставших в глубь «зоны» на поля, густо засеянные минами, разбросанными с бомбардировщиков.
Несколько таких «процедур» и войска могли входить в «особую зону» не боясь встретить сопротивления. Практически, дистанционная война. РККА для такой миссии не годилась, не стоит «крестьянам в солдатских шинелях» видеть, что с такими как они сделал «смеврап», их оставляли во внешнем оцеплении. Для этой работы больше подходили батальоны Интеркорпуса и отряды 14-17-летних «юных коммунаров», тех самых «юков», янычар нового мира.
Все эти «мероприятия» могли бы привести к быстрому падению режима, если бы не одно обстоятельство - гиперэффективная работа спецслужб, сумевших создать ситуацию, в которой не возможным оказалось создание сколько-нибудь крупной антибольшевицкой организации. Десятки операций типа известного всем «Треста», умелые провокации, стравливание, вброс компромата, работа агентов создали положение, которое Блюмкин описал коротко: «Мы добились такой степени деморализованности и разобщенности наших противников, что при встрече любые два контрреволюционера сразу начинают стрелять друг в друга.
Ленинская формула экономического сотрудничества «что угодно за исключением концессий» была сокращена до «что угодно». Это выглядело бы глупостью или капитуляцией, и именно так по началу воспринималось капиталистами, рискнувшими инвестировать в эти, сулящие огромные прибыли, проекты. Выяснилось, что, не смотря на баснословно выгодные условия и небрежно в большинстве своем составленные контракты, большевики умеют продиктовать капиталу свою волю. При малейшем недовольстве со стороны советских властей, «буржуи» получали чувствительный удар от профсоюзов у себя на родине. Если же забастовку или демонстрацию рабочих организовать не удавалось (например, из-за слабости позиций левых в данной стране или на данном предприятии), в дело включались транспортные профсоюзы, а уж среди моряков, докеров, железнодорожников и т.д. авторитет Коминтерна был непререкаем.
«Это была настоящая русская рулетка» - вспоминал Арманд Хаммер, один из пионеров экономического сотрудничества с СССР.
Беда пришла откуда не ждали. Почувствовав себя не иждивенцами, а благодетелями СССР, устроили фронду несколько левых партий Запада. Их платформа, изложенная в манифесте «Не только Россия» заключалась в следующем:
1. Коминтерн имеет «слишком русское лицо», это даёт возможность его критикам называть коммунизм «русским экспериментом» и препятствует распространению левых идей. Необходимо распределять руководящие посты в Коминтерне пропорционально численности входящих в него партий. Бухарина нужно сместить с поста Председателя.
2. Коминтерн должен стоять выше Совнаркома, вообще, выше властей СССР. Советский Союз - это тыловая база Мировой революции и забывать об этом не надо. Это в том числе касается и контроля Коминтерна за госбюджетом СССР.
3. СССР должен превратиться из федеративного государства в блок независимых республик с идентичными идеологией и государственным устройством. К такому блоку легче присоединиться, соответственно, шансы на революцию возрастут во многих странах.
Понятно, что руководство ВКП(б) такой сценарий развития событий "устраивал не вполне". VI Всемирный конгресс Коминтерна обещал быть мероприятием нескучным...
И вот, исключительной, доминирующей роли ВКП(б) «комреформистами» (сторонниками радикальных перемен в Коминтерне) был прошен вызов. Сюрприз неприятный, но сдаваться без боя никто не собирался.
Первый ответный удар был нанесён с довольно неожиданной стороны: проснулся в своём курортном «далёко» Троцкий, давно воспринимавшийся скорее как европейский, а не советский левак, к тому же, отошедший «на покой». Что заставило его выступить на стороне ЦК, история умалчивает, некоторые источники говорят о тайном визите к «патриарху большевизма» Коллонтай и Зиновьева, но достоверных сведений об этом нет. Его статья «К вопросу о первенстве», напечатанная во многих изданиях заставила иначе посмотреть на поставленные «комреформистами» вопросы. Тезисы этой, довольно неожиданной для автора теории «перманентной революции», работы сводились к следующему: СССР - не тыловая база Мировой революции, он её боевой штаб, её укреплённая цитадель; все остальные коммунистические группировки это партизанские отряды на вражеской территории; сначала надо устроить у себя революцию и победить в гражданской войне, а потом уж говорить с большевиками на равных. Статья произвела двойственное впечатление: с одной стороны буржуазная печать была наводнена карикатурами, на которых Свердлов и Троцкий ставят западных левых в угол и оставляют без сладкого, как нашкодивших детей. Получилось, что жесткий отпор «реформе» спровоцировал на Западе активизацию правых. Но с другой - поддержка «комреформистов» в левом движении пошла на убыль, многие говорили о несвоевременности реформы, «буржуазном перерождении легальных коммунистов», слышались и упрёки в предательстве «рабочего дела».
Претензии на лидерство в Коминтерне деликатно отвергались.
- Наши товарищи на Западе ежеминутно подвергают себя опасности со стороны реакционных буржуазных режимов, и взвалить на них груз руководящей работы, а, тем более, передать им некоторые функции центрального аппарата есть предательство общего дела! - «мягко стелил» с трибуны Каменев.
Давно обзаведшиеся респектабельным статусом, а то и депутатской неприкосновенностью английские и французские леваки скрежетали зубами, что поделаешь: худшего момента для того, что бы отбросить миф об отважных подпольщиках «ежеминутно подвергающих себя опасности», нельзя было придумать.
Зато в руководящие органы обильно кооптировались натурализованные иностранцы, а так же представители компартий Азии, Африки и Латинской Америки (закулисный торг с которыми принёс богатые плоды). В отчаяние часть «реформистов» решила предложить неподготовленный проект перемен схемы представительства, по которому делегации должны представлять не каждую левую партию в отдельности, а страну в целом. Т.е., скажем, делегация Британской империи включала бы в себя как английских так и индийских, новозеландских и т.д. левых, при доминирующей роли первых. Это было политическое самоубийство (сам проект реформы некоторые считали ловкой провокацией ОГПУ). Арабские, индийские, африканские коммунисты наперебой выступали с критикой «неоколониальной» политики «комреформистов» и готовы были поддержать руководство СССР обеими руками.
«Беловский мятеж» (названный так по фамилии номинального главы повстанцев), иначе называемый «Рожновское восстание» оказался одним из переломных моментов в истории Коммуны.
Изначально ничего необычного не ожидалось. Тухачевский, под чьим патронажем было разработано совершенно новое оружие - управляемые химические ракеты - искал случая проверить их «в деле». Для чего и обратился к руководству ОГПУ с предложением о проведении совместной акции в рамках какой-нибудь «операции по вскрытию нарыва». Нужно отметить что, Первый Маршал поддерживал неплохие отношения, как со спецслужбами, так и с командованием Интеркорпуса (как говорили его недоброжелатели, часто в ущерб интересам РККА, но к собственной пользе).
Без лишней шумихи ОГПУ совместно с Интеркорпусом проводило до трех десятков разномасштабных мероприятий такого рода в год.
Потому, собственно, никто не считал намеченную над Рожновской волостью Горьковской области «экзекуцию» чем-то из ряда вон выходящим. В течение примерно года внедрённая группа ОГПУ собирала сведения, завязывала контакты с недовольными Советской властью элементами. Нашли и идеального «атамана» - полного Георгиевского кавалера, получившего 8 ранений на «Империалистической» войне Платона Белова (по имени которого и назвали «мятеж»). Сложно достоверно судить о роли этого человека, скорее всего, чекисты использовали израненного солдата, что называется, «в тёмную». Некоторые факты говорят о том, что он не просто позволил им действовать от своего имени, но и поддерживал идеи сопротивления Советской власти. Во всяком случае, протокол осмотра его дома, где погибший от химического оружия Платон Михайлович был найден вооруженным и в гимнастёрке с солдатскими «Георгиями» на груди, не вызывает особых сомнений в подлинности.
Организация, получившаяся в результате чекисткой разработки, была довольно куцей: три десятка активных штыков плюс примерно столько же сочувствующих. Однако, лёгкость, с какой она взяла под контроль в считанные часы всю волость заставила позднее власти насторожиться. В сущности, было сделано совсем не много: на рыночной площади села Советская власть была объявленной низложенной на территории волости, на церковную колокольню был поднят православный крест, все коммунисты и милиционеры из числа «пришлых» (т.е. присланных из области) были арестованы и заперты в помещении волисполкома. Со «своих» большевиков повстанцы взяли честное слово «больше против мира не идти и жить по совести» и распустили по домам. Впоследствии некоторые из «помилованных» погибнут во время химической атаке карателей, а вот заключенные в бывшем волостном правлении во главе с главой волкома Львом Стальновым выживут все, что явно указывает на детальную проработку операции: актив заранее запасся противогазами, зная, где именно чекисты из числа заговорщиков предложат «заточить» их.
Собственно, на этом вся «реставрация старых порядков» в отдельно взятой волости была закончена за исчерпанием повестки дня. Оставив двух караульных у импровизированной тюрьмы, контрреволюционеры разошлись по избам, с тем что бы на завтра собраться и обсудить план дальнейших действий. Большинству из них уже не суждено было проснуться.
Вечером того же дня в маленьком номере гостиницы местного дома красных командиров собрались четверо. Поскольку их беседа считалась некоторыми современниками да и исследователями событием, в известном роде, знаковым, остановимся на ней поподробнее. Нужно заметить, что сложность заключается в том, что ни один из участников той встречи не оставил о ней письменных воспоминаний. Всё, что у нас есть - это несколько рассказов о ней «со слов», т.е., скажем так, «мемуаров второго порядка» и один донос человека, подслушавшего «разговор о разговоре». Попытаемся на основе этих сведений реконструировать интересующую нас встречу с учетом того, что мы знаем о её участниках.
[Пару слов о движении «Долой стыд!». Будучи в начале невнятной структурой, чем-то средним между сетью нудистких клубов и экстремальным эротик-шоу, оно опекалось главой комсомола Костровым, за что последний подвергался иногда ворчливой критике товарищей. Ворчуны замолчали в конце 20-х, когда Блюмкин нашел этой структуре неожиданное применение. ОГПУ распустило слух по своей технологии о том, что церкви, в которых «долойстыдовцы» проводили свои «акции» переосвящать бесполезно: даже земля под храмом становиться проклятой на 12 аршин в глубь. Говорят, "легендарный чекист" был совершенно счастлив, когда ему принесли письмо одной крестьянки (корреспонденция в СССР выборочно перлюстрировались с целью мониторинга настроений), в котором было написано:
«Охальники эти непотребство своё в церкви нашей устроили. Батюшка хотел освятить её заново, но мы не дали. Верные люди сказали: прокляты теперь стены эти, а батюшка всё своё гнёт. Может, и не зря говорят, что попам лишь до брюха своего дело есть. Так что нету у нас больше в селе церкви».]
Последним в комнату вошел, точнее, влетел Джулиано Террачини, политкомиссар 71-го (итальянского) батальона. Он был в совершеннейшем восторге и прямо с порога прокричал на плохом французском (единственный язык, которым владели все присутствующие): «Наш малыш Умберто великолепен!» Речь шла об Умберто Леви, летнабе 4-й эскадрильи, маленьком, смуглолицем человеке с большими и всегда чуть испуганными тёмными глазами, это именно его ракета, начинённая взрывчаткой, до основания разрушила ту самую колокольню, на которой установили крест повстанцы. Умберто в одночасье стал звездой, его выстрел считался решающим аргументом в споре между сторонниками и противниками высокоточного оружия, а Джулиано был беспечно рад за него, не отходил полдня от нового героя и, как шутили сослуживцы, вёл себя так будто это он, Террачини, выносил и выкормил «ракетного снайпера» (хотя, строго говоря, они даже служили в разных частях). За глаза (а иногда в глаза) политкомиссара называли Одуванчик. Он и правда чем-то напоминал цветок: пышная кудрявая шевелюра, тонкая шея, странные как бы ассиметричные глаза-маслины, полупрозрачные лепестки ноздрей. Джулиано был известен как художник, его выставка недавно прошла во Дворце пролетарского искусства (огромной ступенчатой пирамиде из стекла, построенной на месте снесённого Зарядья). Об одной из его картин («Джордано Бруно»), с одобрением отозвался сам Пикассо. На огромном, 4 на 3 метра холсте, грубо и «плоско» был изображен костер, благодаря килограммам краски смотревшийся почти как барельеф; один из языков пламени плавно переходил в изломанную и несколько схематичную фигурку человека, с лицом искаженным столь нездешней болью и мукой, что нельзя было взглянуть на него, внутренне не содрогнувшись. Критически настроенный по отношению к левому искусству художественный обозреватель «Таймс», тем не менее, не мог не отдать должное работе, назвав автора «странным магом», а впечатление от полотна сравнивая то с ударом бича, то с разрядом тока.
Та артистическая нервность, которую многие левые интеллектуалы культивировали в себе искусственно, была для Террачини органична. Даже когда он был счастлив, в этом сквозило что-то страшноватое, казалось, ещё немного, и он перегорит как лампочка. А сегодня он был решительно счастлив, и ему всё нравилось. Едва поделившись впечатлениями о подвиге Леви, он переключился на другой объект восторгов:
- Первый маршал великолепен!.. Я только что проходил мимо дома, который он занимает, и что вы думаете, я услышал?! Он играет на скрипке! И как играет!
- Человек только что отправивший на тот свет одним кивком головы 8000 крестьян, конечно, должен играть по-особенному… - тихо сказал сидевший за столом Экзюпери.
- Да, именно так! - улыбнулся Джулиано и тут же осёкся - Что ты имеешь ввиду?
Сент-Экзюпери сидел за столом вполоборота, положив локоть на край, и недвижно глядел куда-то в низ.
- Я был там, в этом селе, Сукнино, Суконино, не важно… Я там был. Больше тысячи человек отравлены газом, когда мы въехали на площадь некоторые еще были живы, шевелились, а солдаты из монгольского батальона ходили прямо по телам. Больше тысячи человек, почти нет мужчин… Женщины, дети, старухи, очень много старух. Ни у кого нет оружия, совсем нет, я не видел ни одной винтовки… Кого мы победили? Ты можешь сказать, кого победил твой полк, Джулиано? В соседней деревне (ракетами по ней не стреляли) «юки» изнасиловали всех женщин, всех, даже пятилетнюю девочку… Я хочу, что бы мне объяснили, что мы здесь делаем? Что здесь делаю я?!
Хемингуэй, стоял у окна и молча рассматривал авиационную эмблему на воротнике его френча. На выпуклый диск, испещренный бороздками, был наложен словно порубленный на куски, «кубистский» стилизованный пропеллер. Говорили, что эскизы этих знаков отличий рисовал то ли Маяковский, то ли Родченко. В обиходе их называли русским словом «блямбы» за довольно приличный размер и служили они одновременно для обозначения и звания и рода войск. Для каждого чина эмблема отличалась чуть заметными деталями. Считалось, что это должно подчёркивать отсутствие сословных барьеров между офицером и рядовым в Интеркорпусе. На деле, у офицеров в большинстве случаев эмблемы были серебряными, у генералов - платиновыми (золото популярностью не пользовалось). У этого капитана «блямба» была из простого белого метала, как у рядового, такие детали кое о чем говорят. И вообще, Экзюпери был симпатичен Хему, но эту тихую истерику надо было прекращать.
- Тонио - Эрнест как то узнал, что так Антуана звали в детстве, и с тех пор называл его этим именем, когда хотел обезоружить - Ты солдат, и не хуже меня знаешь, что живых там не было. «Кармер-бис» разрушает мышечные ткани трупа в течение шести часов после смерти вот они и шевелятся. А что касается той деревни, где порезвились «юки»… Мальчишкам по 16 лет, в этом возрасте не знают жалости. Кстати, как ты думаешь, почему в столь любимом тобой средневековье на такие забавы войскам выделяли три дня? Что бы у воинов было время добиться взаимного согласия своей галантностью?
Террачини переводил свои внимательные черные глаза с одного собеседника на другого.
- Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать - капитан вскинул голову - Мы убиваем людей, которые не могут защититься за то, что у нас нет слов, что бы объяснить, чего именно мы от них хотим. Это не освобождение, это - насилие ради насилия, в лучшем случае межвидовая борьба …
Эрнест его перебил:
- Ты с кем-нибудь уже говорил об этом?
- Да, с Мехлисом.
- И что же он ответил?
- Посмотрел внимательно и сказал: «У вас очень сложное имя» и произнёс по слогам, медленно «Антуан де Сент-Экзюпери»…
Хемингуэй расхохотался:
- Ну, можно ли не восхищаться большевиками!... Ты понимаешь, что именно он имел ввиду?
Он хотел ещё что-то добавить, но тут в разговор вмешался Вертэ, хотя в этой компании интеллектуалов его мнение вряд ли кого-то сильно интересовало.
- Что касается меня, то я скажу так: русские могут делать у себя всё что хотят, но если кто-нибудь решит устроить нечто подобное в Бретани, я буду сражаться с ним, будь он трижды коммунист.
Повисла неловкая пауза. Террачини всё заметнее волновался, и молча кусал губы, зло посверкивая глазами.
Вертэ счёл, что лучшее, что он может сейчас сделать, это уйти. Едва он направился к двери, поднялся с табурета Экзюпери и несколько театрально произнес:
- Леон, постой, я с тобой!..
Дверь захлопнулась, Хемингуэй повернулся к окну и стал раскуривать трубку, политкомиссар забегал по комнате.
- Антуан просто устал, - Террачини словно уговаривал себя, - но он не прав, он совершенно не прав…
- Быть может, в чём-то и прав…. - глухо отозвался «Хем».
- Но ты же возражал ему?!.
- Я же не говорю, что мне нравиться то обстоятельство, что он прав...
- Но если это так, если он прав, значит, наше дело обречено, и враги рано или поздно задушат Революцию?..
- Враги? Ну, смотря что ты имеешь ввиду… Победу лорда Керзона или кого-то в этом роде? Не знаю, не знаю…. Ты обратил внимание на этого Вертэ? Я видел его в деле, он очень не плох, и таких у нас много, и с ними не так легко справиться.
- Я не совсем понимаю, Эрнесто, к чему ты клонишь?
- Дослушай. Только что мы неожиданно убедились, что у этого парня есть не только его женщина и его винтовка [оба ухмыльнулись], но и его родина. Завтра окажется, что него есть и его семья, его дом, его дети и его собственность. Если таких будет много среди наших, а я подозреваю, что их будет очень много, Революцию можно считать законченной, даже если флаг будет красным, а лорда Керзона вздёрнут.
- Ты хочешь сказать, что мы поторопились? Что для революции не подходит эта эпоха? Страна?
Хем криво улыбнулся и покачал головой.
- Человечество?
Террачини остановился, взгляд его стал злым и чуть безумным. Хем знал, что Одуванчик добровольно принимал участие в расстрелах и подумал, что комиссар смотрит на него с тем самым выражением, с каким смотрел на приговоренных. Это длилось всего несколько секунд, потом Джулиано беспомощно улыбнулся и выдал свою знаменитую фразу:
- Ведь ты не думаешь так, правда?
- Конечно, нет…
Хемингуэй закашлялся и отвернулся к окну.
Первой ласточкой этого вторжения должен был стать запущенный в производство на Центрокинофабрике ещё в конце 1928 года фильм Эйзенштейна «Освобождение Европы» (в ряде стран шедший под названием «Победивший Спартак»). Огромное полотно с невероятным количеством массовых батальных сцен, невиданными для того времени трюками и спецэффектами и новаторским подходом к монтажу и операторской работе. Едва ли не первый в мировом кинематографе фильм в жанре альтернативной истории, однако, принято считать образцовым примером провального проекта. Режиссерская группа («творческие бригады» - одна из примет того времени), куда кроме Эйзенштейна, входили Дзига Вертов и Лео Арнштам сняла, по мнению многих кинокритиков и историков кино, двухчасовой «рекламный ролик» революции с «ходульными героями, лишенными и тени рефлексии». С этим, отчасти, можно согласиться. Не считать же «глубокой проработкой образа» круглые глаза Николая Черкасова (исполнителя роли Спартака), озирающего горы изрубленных трупов членов римского сената. Как зло заметил Михаил Чехов: «Хоть у кого глаза повылезут при виде 100 центнеров сочащегося человеческого фарша». Кстати, идея раскрасить в ручную (эра цветного кино ещё не началась) кровь на черно-белых кадрах принадлежит к числу находок Д. Вертова, находок, впрочем, весьма спорных. Современным зрителям лента и запоминается преимущественно из-за этой ярко-красной крови, да фантастических по накалу батальных сцен. Особенно впечатляют кадры, снятые с низколетящих аэропланов, почти не верится, что это не результат компьютерной графики.
Меж тем, по моему скромному суждению, фильм этот не является столь пустым и картонным, как может показаться нам сегодня. Не случайно, многие из достойных людей того времени не жалели ярких красок, описывая свои впечатления от этого фильма. У ленты есть герой. И это не Спартак и уж точно не Лукреция (любовная линия в фильме вообще изумляет беспомощностью замысла и исполнения).
Этот герой - дух мятежа, волнующий, манящий, беспощадный, всепоглощающий. Это фильм о том, как сладостно и страшно уйти из дома в ночь, переступив через жалкую, плачущую мать, стать волком среди волков, убивать людей и уничтожать святыни и, почти обезумев от восторга, нестись на врага в конной лаве (не удивляйтесь, массовкой работала, в числе прочих, и Первая конная; лента вообще грешит самым свободным обращением с историческими деталями). Вот это-та шальная, волчья свобода и играет в каждой сцене, каждом эпизоде свою и самую главную роль.
Большинство персонажей фильма очень мало говорит, да это и не нужно. Говорят их глаза и, особенно, тела, которые так любил снимать Дзига Вертов. Эта кино-ода хищной пластике людей-кентавров до сих пор считается одним из эталонов операторской работы.
Совершенно фантастичны по силе сцены ночных факельных плясок в поверженном Риме. Эти танцы Эйзенштейн снимал на протяжении двух недель, добившись того, что действо на экране стало, без преувеличения, магическим, трансовым. Некоторым исследователям хочется видеть в этом зловещем танце толи прозрение, толи протест художника, оставим это утверждение на их совести.
Не смотря на все выше перечисленные достоинства, картина в целом получилась несколько бесфабульной, «рыхлой», с явным недостатком сюжетной занимательности. Всё это крайне беспокоило организаторов «культурного наступления».
Меж тем, оставалось чуть менее года до открытия организуемого левыми Первого международного Марсельского кинофестиваля, намеченного на сентябрь 1930-го. Именно этот фестиваль должен был стать местом блистательного дебюта нового советского кино в Европе. Более чем неплохо разбиравшиеся в вкусах европейской публики функционеры Коминтерна, находившиеся по обе стороны границы, справедливо опасались, что триумфа не получится. Допустить же провала было нельзя - слишком много средств и усилий было вложено, слишком велики были ажиотажные настроения вокруг появления «красного кино».
Тут-то на сцену и вышел Жувьен Девивье, предложивший Коминтерну профинансировать съемки фильма «Децимация», над замыслом которого уже работали писатель Пьер Мак Орлан и сценарист Жак Превер….
Ремаркс фром Comrade_Voland: Фильм «Децимация» - ЭТАПЯТЬ!!! Я просто упалпацтул и плакаль атсмеху... Даже «Инверсная децимация» было бы не так зачОтно - патамучта слишкамдлинна.
Однако в мозгах башки всё упорнее встаёт вопрос, крайне чётко сформулированный дас-камраденом von_sumkin:
Вопрос стоит так - Пилсудский сам эту шарашкину контору задавит, или дождется Гудериана?
...и ещё. На фоне такого суперрейхсгламура реальность правления Сталина представляется примерно как правление Тимура в его команде на фоне детсада младшей группы для маниакально-тихопомешанных детей высшей расы времён зоологичного апартеида или феодального крепостничества. Типа, есть дети-недоумки, неспособные ни к чему кроме как пузырицца красочным гламуром, ссорицца друг с дружкой и отрывать ручки-ножки детёнышам низших сословий и рас - просто в порядке эксперимента, чтоп посмотреть что будет... а есть Тимур и Его Команда - где есть Идея, есть Честь, есть Дисциплина и есть Активное Слаженное Действие.
...однако гламурный Брежнев, спокойный как гранит и тихий как морской бриз, выглядит едва ли не привлекательнее Тимура и Его Команды. Смотрите, впрочем, сами:
...такой Генсек мне сто процентов по душе, наверное Сталин-Тимур в старости, в пенсионном возрасте, должен был бы быть именно таким. Хотя бы, время от времени. Чтобы отдохнуть, и прийти в равновесие с прошлым и с собой...