(no subject)
К вопросу о фактической доказательной базе "Дела Врачей", в своё время не доведённого до суда и вердикта.
«Совершенно секретно.
Товарищу СТАЛИНУ И.В.
При этом представляю Вам заявление заведующего кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы - врача ТИМАШУК Л.Ф. в отношении состояния здоровья товарища Жданова А.А.
Как видно из заявления ТИМАШУК, последняя настаивает на своем заключении, что у товарища Жданова - инфаркт миокарда в области передней стенки левого желудочка и межжелудочковой перегородки, в то время как начальник Санупра Кремля Егоров и академик Виноградов предложили ей переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда.
Приложение: заявление т. Тимашук и электрокардиография товарища Жданова.
Абакумов.
30 августа 1948 года».
«29 августа 1948 г.
НАЧАЛЬНИКУ ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ ОХРАНЫ МГБ СССР Н.С. ВЛАСИКУ.
28/VШ-с/г. я была вызвана нач. ЛСУК профессором Егоровым к тов. Жданову В.А. для снятия ЭКГ.
В этот же день вместе с профессором Егоровым, академиком Виноградовым и профессором Василенко я вылетела из Москвы на самолете к месту назначения. Около 12 часов дня сделала А.А. ЭКГ, по данным которой мною диагностирован «инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочковой перегородки», о чем тут же поставила в известность консультанта.
Пр. Егоров и д-р Майоров заявили мне, что это ошибочный диагноз и они с ним не согласны, никакого инфаркта у А.А. нет, а имеется «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни» и предложили мне переписать заключение, не указывая на «инфаркт миокарда», а написать «осторожно» так, как это сделала д-р Карпай на предыдущих ЭКГ.
29/VШ у А.А. повторился (после вставания с постели) сердечный припадок, и я вторично была вызвана из Москвы, но по распоряжению акад. Виноградова и пр. Егорова ЭКГ 29/VШ в день сердечного приступа не была сделана, а назначена на 30/VШ, а мне вторично было в категорической форме предложено переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда, о чем я поставила в известность т. Белова А.М.
Считаю, что консультанты и лечащий врач Майоров недооценивают безусловно тяжелое состояние А.А., разрешая ему подниматься с постели, гулять по парку, посещать кино, что и вызвало вторичный приступ и в дальнейшем может привести к роковому исходу.
Несмотря на то, что я по настоянию своего начальника переделала ЭКГ, не указав в ней «инфаркт миокарда», остаюсь при своем мнении и настаиваю на соблюдении строжайшего постельного режима для А.А.
29/VШ-48 г.
Зав. кабинетом.
Передано майору Белову А.М. 29/VШ-48 г. в собственные руки»
[ . . . ]
27 августа, примерно через месяц после прибытия первой комиссии, у Жданова случился новый приступ. Вновь вылетели в «Валдай» П. Егоров, В. Виноградов и В. Василенко, и на этот раз в роли кардиографа при них была не доктор Карпай, ушедшая в августе в очередной отпуск, а заменившая ее сравнительно молодая специалистка - кардиограф Лидия Тимашук.
Знаменитые профессора, как я понял, тоже не очень-то умели читать тогдашнюю новинку - электрокардиограмму. Во всяком случае, троица консультантов поставила ему старый диагноз: «Функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни». Не хотели отказываться от сложившегося у старцев авторитетного мнения... Но более молодая специалистка, Лидия Тимашук, вглядываясь в записи прибора, констатировала у больного «инфаркт миокарда с области передней стенки левого желудочка».
Маститые консультанты не желали поменять свое авторитетное мнение в угоду молодой выскочке с ее странными закорючками на бумажных лентах, выскакивавших из прибора. Они заставили ее переписать заключение в соответствии с ранее поставленным ими диагнозом («функциональное расстройство на почве склероза и гипертонии»). На следующий день главный босс Кремлевской медицины профессор-генерал Егоров записал в историю болезни Жданова: «Рекомендовано... увеличение движения. С 1 сентября (т. е. через три дня - прим. авт.) разрешить поездки, 9 сентября решить вопрос о поездке в Москву».
Увы, на следующий день гулявшего Жданова настиг новый сердечный приступ. И вот тут, видимо, Тимашук по-настоящему испугалась...
Может, быть, я не прав и слишком плохо думаю о советских людях, может, ее как врача-профессионала лишь взволновала судьба пациента и нарушение ею заповедей врача, капитуляция профессиональной совести перед давлением именитых начальников... Как бы ни было, но ей угрожала в тот момент подлинная смертельная опасность: если бы впоследствии выяснилось, что у больного был инфаркт (мои знакомые врачи, видевшие в Израиле копии лент той кардиограммы Жданова, говорят, что «инфаркт не вызывал сомнения»!), ей угрожал бы арест, следствие и казнь - за «вредительство». Слава Богу, уроки доктора Казакова, лечившего Куйбышева, или доктора Левина, врача председателя ГПУ Менжинского, оба казнены в 1938 году, во врачебных кругах не забывались.
В любом варианте развития событий Тимашук могла попробовать спасти себе жизнь!
И она написала 29 августа тот самый «донос», который сделал потом ее всемирно известной, персонажем истории Государства Российского. В нем сообщалось по начальству о несогласии с диагнозом Егорова, Виноградова и лечащего врача Жданова - Майорова, в нем она настаивала на своей первой версии («инфаркт») и просила, и требовала у Кремля... нет, вовсе не ареста и разоблачения виновных, как можно заподозрить, исходя из знания советской криминальной истории! Или из того, что документ до сих пор называют доносом... Она просила у Кремлевского начальства постельного режима для инфарктного больного. Все! Повторяю, я читал документ своими глазами!
Естественно, никаких еврейских фамилий там не было, уже хотя бы потому, что никаких врачей-евреев к Жданову не допускали (за исключением д-ра Карпай, которая тогда находилась, напоминаю, в отпуске на юге). Все упомянутые Тимашук врачи - те самые «русские фамилии», что впоследствии в знаменитом сообщении ТАСС от 13 января 1953 года шли в списке не как «агенты Джойнта», а как «лица, завербованные английской разведкой» (Виноградов, Егоров, Майоров. Василенко тоже был арестован, но почему-то в «Сообщение ТАСС» не попал. Возможно, чтобы процент еврейских фамилий в списке для публики выглядел повнушительней).
Почему бумага была адресована генералу МГБ Власику, начальнику охраны Сталина, а не во врачебные инстанции, как вроде бы полагалось сделать? Вот какой компрометирующий вопрос можно задать мне в ответ.
Но ответ прост, как правда. Потому что куратором кремлевской медицины считалось ведомство госбезопасности, а не минздрав, вопреки формально-бюрократическому подчинению. И еще потому, что по медицинской линии верховным начальником Тимашук считался как раз тот профессор-генерал медслужбы Егоров, диагноз которого она в своем документе опровергала...
«Донос» был передан в руки начальника личной охраны Жданова майора МГБ А. Белова, но доставлен им не адресату, Власику, а вышнему начальству Белова - министру госбезопасности В. Абакумову. На другой день Виктор Семенович представил бумагу непосредственно пред Святейшие очи - вождю народов.
А т. Сталин, который тогда доверял своим академикам и профессорам, а вовсе не безвестной Тимашук, наложил на важную бумагу резолюцию: «В архив». Чем сердце и успокоил...
На следующий день Жданов умер.
Естественно, вскрытие, организованное Егоровым, подтвердило официальный диагноз. Естественно, на заочном консилиуме все подчиненные генерала, «оставаясь верными принципам корпоративной солидарности» (Г. Костырченко), подтвердили правильность выводов профессоров кремлевской больницы. В конце концов, врачей тоже можно понять: больному уже не поможешь, а с коллегами дальше жить да работать... Так появились во врачебном заключении вместо рубцов на сердце Жданова, следов перенесенных и незамеченных инфарктов, - «фокусы некроза», «некротические очажки», «очаги миомализации» (кесь ке се? - как говорят французы).
Через неделю произошло событие, которое убедило меня в том, что Л. Тимашук стукачкой не была - т. е., во всяком случае, в общепринятом значении этого термина - доносчицей на коллег в органы. Генерал Власик передал ее «донос» в Лечсанупр Кремля, тому самому Егорову, на которого он был написан. Если бы этот документ считался «служебно-оперативной информацией», никогда органы так не поступили бы. Какое бы высокое положение в номенклатуре человек ни занимал, оперативная информация на него самого ему никогда не доводилась! Не было такого случая в истории, даже если речь заходила о членах Политбюро... Власик поступил именно так, как поступал обычный советский бюрократ, получая обычный, а не оперативный «сигнал»: жалобу переслали как раз тем, на кого информатор пожаловался. «Для принятия мер».
Меры приняли - недели не прошло! 6 сентября Егоров собрал совещание, которое заклеймило жалобщицу как «чужого», «опасного» человека. Виноградов поставил ультиматум министру здравоохранения: «Или я работаю в Кремлевской больнице, или она». И 7 сентября Тимашук перевели из Кремлевки во второстепенный филиал. Так что единственной пострадавшей от всей этой истории - сначала на четыре года, до лета 1952 года, а потом, начиная с апреля 1953 года, до конца своей жизни оказалась сама Лидия Тимашук.
В защиту доктора Виноградова следует сказать: задним числом он признал свою тогдашнюю вину. Перед освобождением из тюрьмы в конце марта 1953 года писал на имя министра Л. Берия: «Все же необходимо признать, что у А. А. Жданова имелся инфаркт, и отрицание его мною, профессорами Василенко, Егоровым, докторами Майоровым и Карпай было с нашей стороны ошибкой. При этом злого умысла в постановке диагноза и методов лечения у нас не было».
"Удивительная драма врача Тимашук"
. . .
Из эксклюзивного интервью, данного автору сыном Л.Ф. Тимашук, бывшим боевым летчиком Юрием Александровичем Кураевым:
- Моя мама Лидия Феодосьевна Тимашук все время работала в Кремлевской больнице. По специальности была гинеколог, но переквалифицировалась и стала терапевтом, училась с уклоном в ЭКГ у профессора Фогельсона. Окончила 1-й Московский медицинский институт…
По долгу службы она, как я понимаю, не должна была рассказывать о работе. Но когда ее убрали из 1-й поликлиники, когда ей пришлось перейти с понижением в должности и с понижением в окладе, конечно, она об этом говорила. У мамы не было другой поддержки, кроме семьи, и поэтому мы многое знаем.
Да, мама писала, но мы не знали об этом. Она писала непосредственно в Валдае, обращалась в ЦК и передала это письмо охраннику Жданова, поскольку ей не к кому было больше обратиться.
На Валдай ее пригласили на консилиум в составе профессоров. Ей позвонили ночью и вызвали как опытного специалиста - моя мама делала ЭКГ всем членам Политбюро: и Калинину, и Жданову, знала ЭКГ всех больных наизусть. Семью Жданова она все время наблюдала, так что она знала все ЭКГ Жданова. Она была убеждена, что у него инфаркт. В составе консилиума были Майоров, лечащий врач Жданова, Виноградов, Василенко, Егоров и моя мама.
После консилиума семья Ждановых пригласила всех медработников не на банкет, а просто в столовую пообедать, мама там не присутствовала, но она рассказывала, что стол был с выпивкой. Вернулась она в полной растерянности и, конечно, сразу начала рассказывать, что с ней произошло. А произошло вот что: Жданову стало плохо, и мама по своей специальности стала его обследовать - оказалось, что у Жданова - инфаркт. Когда она стала докладывать об этом, другие консультанты ее предложение сразу же отвергли и сказали, что никакого инфаркта у Жданова нет, а есть сердечная недостаточность. Мать на них смотрит и думает: то ли она сходит с ума, то ли они - сумасшедшие… Причем она сдавала в институте экзамен Виноградову, это ее учитель…
Она говорит: как же так, они утверждают, что ничего подобного нет… Ей ничего не оставалось делать, как действовать самой. Но действовать как? Обратиться к самому больному? К семье обратиться неэтично…
И она решила обратиться к охраннику, майору Белову, написала письмо, письмо сугубо медицинское. Письмо было адресовано, я помню, в ЦК. У мамы не было возможности посоветоваться, она была расстроена. Гражданский подвиг она совершила: не побоялась своего непосредственного начальника, Егорова, а это величина была. Ее просто обстоятельства вынудили это делать. Если бы она была в Москве, я думаю, она побежала бы лично, не знаю куда, но побежала бы спасать человека. Начала хлопотать, но Валдай далеко от Москвы.
48-летняя врач С.Е. Карпай, выпускница медицинского факультета МГУ, была арестована в вестибюле Центральной поликлиники Минздрава СССР. Сравнивая подпись арестованной под «Протоколом обыска» с последующими подписями под многочисленными протоколами допросов, можно сделать вывод: расписался потрясенный, растерявшийся человек.
Вот первый ночной допрос (23:00 24.05.1950 - 4:50 24.05.1950):
«К работе я относилась добросовестно и никаких замечаний не имела. Правда, я должна показать о своих отношениях с врачом Тимашук Л.Ф., которая с первых дней моей работы в электрокардиографическом кабинете относилась ко мне с неприязнью, подавала в отношении меня заявления о том, что я даю неправильный анализ по снимкам ЭКГ. Однако каждый раз при проверке ее заявлений факты не подтверждались. Наиболее характерный случай произошел в 1948 году, когда Тимашук заявила о том, что я дала неправильное заключение по электрокардиограммам Жданова, а лечащие врачи в связи с этим организовали неправильное лечение»
Так в деле по обвинению Карпай и в начинающемся «деле врачей» впервые появилась фамилия Тимашук. Следователь насторожился: «Откуда вам известно о заявлении Тимашук?».
Ответ: «О заявлении Тимашук мне рассказал Виноградов… Созданная комиссия подтвердила правильность моих заключений, кроме того, это также было подтверждено при вскрытии тела Жданова».
Следователя интересует состав комиссии.
Ответ: «Насколько мне известно, Виноградов, Зеленин, Этингер, Незлин».
«Кем были приглашены в комиссию Этингер и Незлин?»
Ответ: «Могу предположить, что Этингер мог быть приглашен по рекомендации Виноградова, так как они находились между собой в приятельских отношениях».
. . .
Арестованный в 1953 г. врач-терапевт Майоров на одном из допросов показал: «Вместе с Егоровым (начальник Лечсанупра Кремля. - А.М.), Виноградовым, Василенко 28 августа прилетела врач-кардиографист Тимашук. Проведя электрокардиографические исследования, Тимашук сообщила мне, что она считает, что у Жданова инфаркт. Я ответил, что, согласно клиническим данным, непохоже… Однако она продолжала утверждать, что у Жданова все-таки инфаркт. Это озадачило не только меня, но и Егорова, Виноградова, Василенко. <…> Все четверо единодушно пришли к выводу, что Тимашук не права, и диагноз инфаркта миокарда не подтвердили, продолжая лечить Жданова от прежнего заболевания. Однако она продолжала отстаивать свою точку зрения, потребовала строгого постельного режима для больного. Пытаясь застраховаться, 29 августа она написала жалобу на имя начальника Главного управления охраны МГБ СССР Н.С. Власика, в которой сообщила о своих разногласиях в оценке состояния здоровья Жданова»
ОСОБАЯ ПАПКА. АРЕСТОВАННАЯ МЕДИЦИНА
=======
Через два года [т.е. в 1947 году - прим. comrade_voland] у пятидесятилетнего Жданова начались сильнейшие сердечные приступы, возможно, из-за постоянных стрессов, вызванных общением с вождем. Жданов пытался снять жуткое напряжение традиционным русским способом - алкогольными возлияниями, что, естественно, ухудшало здоровье и мешало работать тоже. Наконец, к лету 1948 года Сталин не вытерпел и сменил своего больного «альтер эго» на нового преемника - возвратил из опальной ссылки Маленкова. Огорченного Жданова настиг новый приступ. Непосредственной причиной явился какой-то тяжелый телефонный разговор в том санатории, где Жданов отдыхал: секретарь ЦК говорил с Москвой, с завотделом агитации и пропаганды ЦК Д. Шепиловым, молодым и талантливым «выдвиженцем». О чем партлидеры говорили, точно неизвестно, но ночью после беседы у босса наступил тяжелый припадок.
В санаторий «Валдай» вылетела из Москвы бригада сановных врачей Кремля - профессора В. Виноградов и В. Василенко и начальник Лечсанупра Кремля генерал-профессор П. Егоров. В консилиуме участвовали также лечащий врач Жданова Г. Майоров и диагност-кардиограф доктор С. Карпай.
Врачи зафиксировали у пациента застарелый кардиосклероз и приступ сердечной астмы. В процесс лечения они не стали вносить серьезных изменений.
Профессор П. Егоров, например, летом 1952 года направил бывшего министра госконтроля Л. Мехлиса, страдавшего от сердечной недостаточности, в Крым - что, конечно, противопоказано при такой болезни. Через несколько месяцев Мехлис умер (было ему - 63 года). Ту же ошибку совершил профессор М. Вовси, направивший на лечение в Сочи страдавшего болезнью сердца главного маршала бронетанковых войск Н. Федоренко - тот умер в возрасте 51 года. К списку... можно присоединить профессора Р. Рыжикова, который 9 мая 1945 года подчинился желанию своего пациента, начглавПУРа Щербакова, и разрешил ему выехать на день из санатория в Москву - посмотреть салют Победы (с другой стороны, как и не войти «в положение» человека, сгоревшего в войну - в его желании отметить «день торжества моего»...) На завтра Щербаков умер!
. . .
Вот маршал Жуков: по воспоминаниям доктора Чазова, в Кремлевку привезли полководца полутрупом, консилиум профессоров единодушно приговорил его к неизбежной кончине, и только поэтому начинающему кардиохирургу Чазову разрешили рискнуть и применить особый способ лечения (все равно маршал умрет, так что риска ни для кого особого нет!) - и молодой врач вытащил Жукова с того света!
Вот генсек Брежнев: по мемуарам президента Франции Валери Жискар д’Эстена, он поделился с французским гостем нечаянной радостью - теперь много легче говорить, ибо сделали вождю новую челюсть... Над ним вся страна смеялась, анекдоты сочиняли, мол, лидер говорит «сиськи-масиськи» вместо «систематически», а у немолодого человека, оказывается, просто-напросто был поврежден рот - и врачи Кремлевки годами не могли сделать ему приличный зубной протез...
"Удивительная драма врача Тимашук"
НУ ВОТ... А дерьмократы говорят, что мол это всё сталинский произвол, ярчайший пример государственного антисемитизма...
А по-моему, ТАКИМ врачам-палачам меры наказания, мягше 25 лет расстрела без права перезарядки переписки присуждать не положено.
«Совершенно секретно.
Товарищу СТАЛИНУ И.В.
При этом представляю Вам заявление заведующего кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы - врача ТИМАШУК Л.Ф. в отношении состояния здоровья товарища Жданова А.А.
Как видно из заявления ТИМАШУК, последняя настаивает на своем заключении, что у товарища Жданова - инфаркт миокарда в области передней стенки левого желудочка и межжелудочковой перегородки, в то время как начальник Санупра Кремля Егоров и академик Виноградов предложили ей переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда.
Приложение: заявление т. Тимашук и электрокардиография товарища Жданова.
Абакумов.
30 августа 1948 года».
«29 августа 1948 г.
НАЧАЛЬНИКУ ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ ОХРАНЫ МГБ СССР Н.С. ВЛАСИКУ.
28/VШ-с/г. я была вызвана нач. ЛСУК профессором Егоровым к тов. Жданову В.А. для снятия ЭКГ.
В этот же день вместе с профессором Егоровым, академиком Виноградовым и профессором Василенко я вылетела из Москвы на самолете к месту назначения. Около 12 часов дня сделала А.А. ЭКГ, по данным которой мною диагностирован «инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочковой перегородки», о чем тут же поставила в известность консультанта.
Пр. Егоров и д-р Майоров заявили мне, что это ошибочный диагноз и они с ним не согласны, никакого инфаркта у А.А. нет, а имеется «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни» и предложили мне переписать заключение, не указывая на «инфаркт миокарда», а написать «осторожно» так, как это сделала д-р Карпай на предыдущих ЭКГ.
29/VШ у А.А. повторился (после вставания с постели) сердечный припадок, и я вторично была вызвана из Москвы, но по распоряжению акад. Виноградова и пр. Егорова ЭКГ 29/VШ в день сердечного приступа не была сделана, а назначена на 30/VШ, а мне вторично было в категорической форме предложено переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда, о чем я поставила в известность т. Белова А.М.
Считаю, что консультанты и лечащий врач Майоров недооценивают безусловно тяжелое состояние А.А., разрешая ему подниматься с постели, гулять по парку, посещать кино, что и вызвало вторичный приступ и в дальнейшем может привести к роковому исходу.
Несмотря на то, что я по настоянию своего начальника переделала ЭКГ, не указав в ней «инфаркт миокарда», остаюсь при своем мнении и настаиваю на соблюдении строжайшего постельного режима для А.А.
29/VШ-48 г.
Зав. кабинетом.
Передано майору Белову А.М. 29/VШ-48 г. в собственные руки»
[ . . . ]
27 августа, примерно через месяц после прибытия первой комиссии, у Жданова случился новый приступ. Вновь вылетели в «Валдай» П. Егоров, В. Виноградов и В. Василенко, и на этот раз в роли кардиографа при них была не доктор Карпай, ушедшая в августе в очередной отпуск, а заменившая ее сравнительно молодая специалистка - кардиограф Лидия Тимашук.
Знаменитые профессора, как я понял, тоже не очень-то умели читать тогдашнюю новинку - электрокардиограмму. Во всяком случае, троица консультантов поставила ему старый диагноз: «Функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни». Не хотели отказываться от сложившегося у старцев авторитетного мнения... Но более молодая специалистка, Лидия Тимашук, вглядываясь в записи прибора, констатировала у больного «инфаркт миокарда с области передней стенки левого желудочка».
Маститые консультанты не желали поменять свое авторитетное мнение в угоду молодой выскочке с ее странными закорючками на бумажных лентах, выскакивавших из прибора. Они заставили ее переписать заключение в соответствии с ранее поставленным ими диагнозом («функциональное расстройство на почве склероза и гипертонии»). На следующий день главный босс Кремлевской медицины профессор-генерал Егоров записал в историю болезни Жданова: «Рекомендовано... увеличение движения. С 1 сентября (т. е. через три дня - прим. авт.) разрешить поездки, 9 сентября решить вопрос о поездке в Москву».
Увы, на следующий день гулявшего Жданова настиг новый сердечный приступ. И вот тут, видимо, Тимашук по-настоящему испугалась...
Может, быть, я не прав и слишком плохо думаю о советских людях, может, ее как врача-профессионала лишь взволновала судьба пациента и нарушение ею заповедей врача, капитуляция профессиональной совести перед давлением именитых начальников... Как бы ни было, но ей угрожала в тот момент подлинная смертельная опасность: если бы впоследствии выяснилось, что у больного был инфаркт (мои знакомые врачи, видевшие в Израиле копии лент той кардиограммы Жданова, говорят, что «инфаркт не вызывал сомнения»!), ей угрожал бы арест, следствие и казнь - за «вредительство». Слава Богу, уроки доктора Казакова, лечившего Куйбышева, или доктора Левина, врача председателя ГПУ Менжинского, оба казнены в 1938 году, во врачебных кругах не забывались.
В любом варианте развития событий Тимашук могла попробовать спасти себе жизнь!
И она написала 29 августа тот самый «донос», который сделал потом ее всемирно известной, персонажем истории Государства Российского. В нем сообщалось по начальству о несогласии с диагнозом Егорова, Виноградова и лечащего врача Жданова - Майорова, в нем она настаивала на своей первой версии («инфаркт») и просила, и требовала у Кремля... нет, вовсе не ареста и разоблачения виновных, как можно заподозрить, исходя из знания советской криминальной истории! Или из того, что документ до сих пор называют доносом... Она просила у Кремлевского начальства постельного режима для инфарктного больного. Все! Повторяю, я читал документ своими глазами!
Естественно, никаких еврейских фамилий там не было, уже хотя бы потому, что никаких врачей-евреев к Жданову не допускали (за исключением д-ра Карпай, которая тогда находилась, напоминаю, в отпуске на юге). Все упомянутые Тимашук врачи - те самые «русские фамилии», что впоследствии в знаменитом сообщении ТАСС от 13 января 1953 года шли в списке не как «агенты Джойнта», а как «лица, завербованные английской разведкой» (Виноградов, Егоров, Майоров. Василенко тоже был арестован, но почему-то в «Сообщение ТАСС» не попал. Возможно, чтобы процент еврейских фамилий в списке для публики выглядел повнушительней).
Почему бумага была адресована генералу МГБ Власику, начальнику охраны Сталина, а не во врачебные инстанции, как вроде бы полагалось сделать? Вот какой компрометирующий вопрос можно задать мне в ответ.
Но ответ прост, как правда. Потому что куратором кремлевской медицины считалось ведомство госбезопасности, а не минздрав, вопреки формально-бюрократическому подчинению. И еще потому, что по медицинской линии верховным начальником Тимашук считался как раз тот профессор-генерал медслужбы Егоров, диагноз которого она в своем документе опровергала...
«Донос» был передан в руки начальника личной охраны Жданова майора МГБ А. Белова, но доставлен им не адресату, Власику, а вышнему начальству Белова - министру госбезопасности В. Абакумову. На другой день Виктор Семенович представил бумагу непосредственно пред Святейшие очи - вождю народов.
А т. Сталин, который тогда доверял своим академикам и профессорам, а вовсе не безвестной Тимашук, наложил на важную бумагу резолюцию: «В архив». Чем сердце и успокоил...
На следующий день Жданов умер.
Естественно, вскрытие, организованное Егоровым, подтвердило официальный диагноз. Естественно, на заочном консилиуме все подчиненные генерала, «оставаясь верными принципам корпоративной солидарности» (Г. Костырченко), подтвердили правильность выводов профессоров кремлевской больницы. В конце концов, врачей тоже можно понять: больному уже не поможешь, а с коллегами дальше жить да работать... Так появились во врачебном заключении вместо рубцов на сердце Жданова, следов перенесенных и незамеченных инфарктов, - «фокусы некроза», «некротические очажки», «очаги миомализации» (кесь ке се? - как говорят французы).
Через неделю произошло событие, которое убедило меня в том, что Л. Тимашук стукачкой не была - т. е., во всяком случае, в общепринятом значении этого термина - доносчицей на коллег в органы. Генерал Власик передал ее «донос» в Лечсанупр Кремля, тому самому Егорову, на которого он был написан. Если бы этот документ считался «служебно-оперативной информацией», никогда органы так не поступили бы. Какое бы высокое положение в номенклатуре человек ни занимал, оперативная информация на него самого ему никогда не доводилась! Не было такого случая в истории, даже если речь заходила о членах Политбюро... Власик поступил именно так, как поступал обычный советский бюрократ, получая обычный, а не оперативный «сигнал»: жалобу переслали как раз тем, на кого информатор пожаловался. «Для принятия мер».
Меры приняли - недели не прошло! 6 сентября Егоров собрал совещание, которое заклеймило жалобщицу как «чужого», «опасного» человека. Виноградов поставил ультиматум министру здравоохранения: «Или я работаю в Кремлевской больнице, или она». И 7 сентября Тимашук перевели из Кремлевки во второстепенный филиал. Так что единственной пострадавшей от всей этой истории - сначала на четыре года, до лета 1952 года, а потом, начиная с апреля 1953 года, до конца своей жизни оказалась сама Лидия Тимашук.
В защиту доктора Виноградова следует сказать: задним числом он признал свою тогдашнюю вину. Перед освобождением из тюрьмы в конце марта 1953 года писал на имя министра Л. Берия: «Все же необходимо признать, что у А. А. Жданова имелся инфаркт, и отрицание его мною, профессорами Василенко, Егоровым, докторами Майоровым и Карпай было с нашей стороны ошибкой. При этом злого умысла в постановке диагноза и методов лечения у нас не было».
"Удивительная драма врача Тимашук"
. . .
Из эксклюзивного интервью, данного автору сыном Л.Ф. Тимашук, бывшим боевым летчиком Юрием Александровичем Кураевым:
- Моя мама Лидия Феодосьевна Тимашук все время работала в Кремлевской больнице. По специальности была гинеколог, но переквалифицировалась и стала терапевтом, училась с уклоном в ЭКГ у профессора Фогельсона. Окончила 1-й Московский медицинский институт…
По долгу службы она, как я понимаю, не должна была рассказывать о работе. Но когда ее убрали из 1-й поликлиники, когда ей пришлось перейти с понижением в должности и с понижением в окладе, конечно, она об этом говорила. У мамы не было другой поддержки, кроме семьи, и поэтому мы многое знаем.
Да, мама писала, но мы не знали об этом. Она писала непосредственно в Валдае, обращалась в ЦК и передала это письмо охраннику Жданова, поскольку ей не к кому было больше обратиться.
На Валдай ее пригласили на консилиум в составе профессоров. Ей позвонили ночью и вызвали как опытного специалиста - моя мама делала ЭКГ всем членам Политбюро: и Калинину, и Жданову, знала ЭКГ всех больных наизусть. Семью Жданова она все время наблюдала, так что она знала все ЭКГ Жданова. Она была убеждена, что у него инфаркт. В составе консилиума были Майоров, лечащий врач Жданова, Виноградов, Василенко, Егоров и моя мама.
После консилиума семья Ждановых пригласила всех медработников не на банкет, а просто в столовую пообедать, мама там не присутствовала, но она рассказывала, что стол был с выпивкой. Вернулась она в полной растерянности и, конечно, сразу начала рассказывать, что с ней произошло. А произошло вот что: Жданову стало плохо, и мама по своей специальности стала его обследовать - оказалось, что у Жданова - инфаркт. Когда она стала докладывать об этом, другие консультанты ее предложение сразу же отвергли и сказали, что никакого инфаркта у Жданова нет, а есть сердечная недостаточность. Мать на них смотрит и думает: то ли она сходит с ума, то ли они - сумасшедшие… Причем она сдавала в институте экзамен Виноградову, это ее учитель…
Она говорит: как же так, они утверждают, что ничего подобного нет… Ей ничего не оставалось делать, как действовать самой. Но действовать как? Обратиться к самому больному? К семье обратиться неэтично…
И она решила обратиться к охраннику, майору Белову, написала письмо, письмо сугубо медицинское. Письмо было адресовано, я помню, в ЦК. У мамы не было возможности посоветоваться, она была расстроена. Гражданский подвиг она совершила: не побоялась своего непосредственного начальника, Егорова, а это величина была. Ее просто обстоятельства вынудили это делать. Если бы она была в Москве, я думаю, она побежала бы лично, не знаю куда, но побежала бы спасать человека. Начала хлопотать, но Валдай далеко от Москвы.
48-летняя врач С.Е. Карпай, выпускница медицинского факультета МГУ, была арестована в вестибюле Центральной поликлиники Минздрава СССР. Сравнивая подпись арестованной под «Протоколом обыска» с последующими подписями под многочисленными протоколами допросов, можно сделать вывод: расписался потрясенный, растерявшийся человек.
Вот первый ночной допрос (23:00 24.05.1950 - 4:50 24.05.1950):
«К работе я относилась добросовестно и никаких замечаний не имела. Правда, я должна показать о своих отношениях с врачом Тимашук Л.Ф., которая с первых дней моей работы в электрокардиографическом кабинете относилась ко мне с неприязнью, подавала в отношении меня заявления о том, что я даю неправильный анализ по снимкам ЭКГ. Однако каждый раз при проверке ее заявлений факты не подтверждались. Наиболее характерный случай произошел в 1948 году, когда Тимашук заявила о том, что я дала неправильное заключение по электрокардиограммам Жданова, а лечащие врачи в связи с этим организовали неправильное лечение»
Так в деле по обвинению Карпай и в начинающемся «деле врачей» впервые появилась фамилия Тимашук. Следователь насторожился: «Откуда вам известно о заявлении Тимашук?».
Ответ: «О заявлении Тимашук мне рассказал Виноградов… Созданная комиссия подтвердила правильность моих заключений, кроме того, это также было подтверждено при вскрытии тела Жданова».
Следователя интересует состав комиссии.
Ответ: «Насколько мне известно, Виноградов, Зеленин, Этингер, Незлин».
«Кем были приглашены в комиссию Этингер и Незлин?»
Ответ: «Могу предположить, что Этингер мог быть приглашен по рекомендации Виноградова, так как они находились между собой в приятельских отношениях».
. . .
Арестованный в 1953 г. врач-терапевт Майоров на одном из допросов показал: «Вместе с Егоровым (начальник Лечсанупра Кремля. - А.М.), Виноградовым, Василенко 28 августа прилетела врач-кардиографист Тимашук. Проведя электрокардиографические исследования, Тимашук сообщила мне, что она считает, что у Жданова инфаркт. Я ответил, что, согласно клиническим данным, непохоже… Однако она продолжала утверждать, что у Жданова все-таки инфаркт. Это озадачило не только меня, но и Егорова, Виноградова, Василенко. <…> Все четверо единодушно пришли к выводу, что Тимашук не права, и диагноз инфаркта миокарда не подтвердили, продолжая лечить Жданова от прежнего заболевания. Однако она продолжала отстаивать свою точку зрения, потребовала строгого постельного режима для больного. Пытаясь застраховаться, 29 августа она написала жалобу на имя начальника Главного управления охраны МГБ СССР Н.С. Власика, в которой сообщила о своих разногласиях в оценке состояния здоровья Жданова»
ОСОБАЯ ПАПКА. АРЕСТОВАННАЯ МЕДИЦИНА
=======
Через два года [т.е. в 1947 году - прим. comrade_voland] у пятидесятилетнего Жданова начались сильнейшие сердечные приступы, возможно, из-за постоянных стрессов, вызванных общением с вождем. Жданов пытался снять жуткое напряжение традиционным русским способом - алкогольными возлияниями, что, естественно, ухудшало здоровье и мешало работать тоже. Наконец, к лету 1948 года Сталин не вытерпел и сменил своего больного «альтер эго» на нового преемника - возвратил из опальной ссылки Маленкова. Огорченного Жданова настиг новый приступ. Непосредственной причиной явился какой-то тяжелый телефонный разговор в том санатории, где Жданов отдыхал: секретарь ЦК говорил с Москвой, с завотделом агитации и пропаганды ЦК Д. Шепиловым, молодым и талантливым «выдвиженцем». О чем партлидеры говорили, точно неизвестно, но ночью после беседы у босса наступил тяжелый припадок.
В санаторий «Валдай» вылетела из Москвы бригада сановных врачей Кремля - профессора В. Виноградов и В. Василенко и начальник Лечсанупра Кремля генерал-профессор П. Егоров. В консилиуме участвовали также лечащий врач Жданова Г. Майоров и диагност-кардиограф доктор С. Карпай.
Врачи зафиксировали у пациента застарелый кардиосклероз и приступ сердечной астмы. В процесс лечения они не стали вносить серьезных изменений.
Профессор П. Егоров, например, летом 1952 года направил бывшего министра госконтроля Л. Мехлиса, страдавшего от сердечной недостаточности, в Крым - что, конечно, противопоказано при такой болезни. Через несколько месяцев Мехлис умер (было ему - 63 года). Ту же ошибку совершил профессор М. Вовси, направивший на лечение в Сочи страдавшего болезнью сердца главного маршала бронетанковых войск Н. Федоренко - тот умер в возрасте 51 года. К списку... можно присоединить профессора Р. Рыжикова, который 9 мая 1945 года подчинился желанию своего пациента, начглавПУРа Щербакова, и разрешил ему выехать на день из санатория в Москву - посмотреть салют Победы (с другой стороны, как и не войти «в положение» человека, сгоревшего в войну - в его желании отметить «день торжества моего»...) На завтра Щербаков умер!
. . .
Вот маршал Жуков: по воспоминаниям доктора Чазова, в Кремлевку привезли полководца полутрупом, консилиум профессоров единодушно приговорил его к неизбежной кончине, и только поэтому начинающему кардиохирургу Чазову разрешили рискнуть и применить особый способ лечения (все равно маршал умрет, так что риска ни для кого особого нет!) - и молодой врач вытащил Жукова с того света!
Вот генсек Брежнев: по мемуарам президента Франции Валери Жискар д’Эстена, он поделился с французским гостем нечаянной радостью - теперь много легче говорить, ибо сделали вождю новую челюсть... Над ним вся страна смеялась, анекдоты сочиняли, мол, лидер говорит «сиськи-масиськи» вместо «систематически», а у немолодого человека, оказывается, просто-напросто был поврежден рот - и врачи Кремлевки годами не могли сделать ему приличный зубной протез...
"Удивительная драма врача Тимашук"
НУ ВОТ... А дерьмократы говорят, что мол это всё сталинский произвол, ярчайший пример государственного антисемитизма...
А по-моему, ТАКИМ врачам-палачам меры наказания, мягше 25 лет расстрела без права перезарядки переписки присуждать не положено.