Конец сезона.
Вместо эпиграфа - стихотворение Александра Бутягина, одноименное данному посту, вызывающее у меня массу собственных ассоциаций, как археологического, так и чисто личного порядка:
Конец сезона
Деревья в лесу поменяли привычное «хаки»
На красный мундир, как положено перед сраженьем.
В соседней деревне простужено воют собаки,
Предчувствуя горький и тягостный вкус пораженья.
Срываются птицы на юг, словно серые крысы,
Не веря ни то, что в победу, а даже в спасенье,
И череп луны, как всегда пожелтевший и лысый,
Висит, будто смерть, за которою нет воскресенья.
Но боя не будет, на это надеяться глупо.
Все сменится ночью, зима проползет тихой сапой,
И даже деревья - застывшие черные трупы
Сочтут снегопад не разгромом, а новым этапом.
О Фанагории-3
Попытки осмыслить себя в Фанагории и Фанагорию в себе (звучит идиотски постмодерново, аж противно… )
Во время вечерних сборищ и застолий, обычно - на отвалах, реже - просто от лиричности настроения, звучат на склонах холмов и на берегу тосты «За Фанагорию», что, мол, это необыкновенное место, что тут все совершенно особенное, что энергетика сильная, или что это как намоленная церковь, или что эта земля столько людей видела, столько их полили ее своим потом и кровью, прикасались к ней босыми ногами, грызли ее лопатами, - все это правда.
Но… Вот тут я и пытаюсь сформулировать это самое «но», которое не то, чтобы меня смущает, но которое все равно есть, - и нельзя закрывать на него глаза.
Так сложилось, что я за свою жизнь видел много разных экспедиций (две-три в сезон - обычное дело, а бывало и больше), причем больше даже неантичных. Поэтому, я знаю, что Фанагорийская экспедиция - не единственная экспедиция, ее начальник - не единственный начальник, а само место - не единственное замечательное место на белом свете. Поэтому не поворачивается у меня язык, чтобы сказать что-то вроде: «Здесь и только здесь…..», «Нет ничего лучше, чем…», «Самая…».
Я видел разные закаты, и каждый из них был глотком вечности, где бы оно не происходило (тут можно было бы перечислить - не буду). И звезды видны тоже не только тут. И ветер. И лес во всех отношениях мало чем уступает степи (скорее наоборот…).
И разве бывают неинтересные памятники? Фанагория - жемчужина, спору нет, она столица, там всегда есть интересные находки, но своя прелесть была и на Береговом, и в Приазовском, и в Зачатьево, и в Радонеже, и в Новгороде на Троицком-11, и на Балчуге в 1995, и в Поречье, на Романовом дворе, в Шерне… (все-таки сбился на перечисления, хотя тут как нигде nomima sunt odiosa).
Пантикапей для меня всегда останется далекой заветной целью - гостеприимной гаванью, уютным пританеем, пением Окуджавы за круглым столом глубоко заполночь, живыми беседками из винограда и плюща, прохладой каменных стен, водой Аполлона Врача…
И Неаполь Скифский - ветер гуляет на высоком плато над долиной Салгира, пасущиеся козы, заспанный подпасок, безмолвие,.. - и вдруг - резкое осознание зова земли, городища, и мгновение, за которое приходит - не осознание - ощущение осмысленности всего…
Фанагория - это не Галич, где я вырос год за годом, где я все было с чистого листа, все маленькое, домашнее, «склеенное на коленке», где все стороны жизни выкристаллизовывались в причудливую мифологию, причастность которой позволяла смириться со многими сторонами тамошнего быта-бытия, где все как бы понарошку - и одновременно - удивительное рядом, и от великого до смешного один шаг, и кругом намешано столько эпох, и мистика самая взаправдашняя, но и ощущение постоянного военного положения - тоже там было, и творчество - нигде не было столько творческих прорывов и нетленок, как там…
Фанагория - не подмосковные экспедиции, где все, с одной стороны, такое маленькое и камерное, а за этим скрывается академическая серьезность, а кругом по преимуществу дети, часто не подозревающие или, во всяком случае, несколько смутно представляющие отведенное им место в научном Проекте. И при этом поистине великие вещи происходят в двухнедельный срок.
Это не Радонеж, где мое Место силы, «Великий Пан жив!», Дикая Охота со «славным парнем Робин Гудом» в отвальную ночь 1998, мистика и другая мистика, температура во время разведки на Семьдесят-каком-то километре, установка палатки с полуживым Темой, стояние на одной ноге вокруг костра, нож-осётр, канун Купалы и летний энглин…
Наверно, я никогда не смогу сказать, как Завойкин, что влюбился в Фанагорию, как влюбляются в женщину (очень архетипическое сравнение). Эта экспедиция слишком большая (Монахов сравнивает ее с конвейером и гордится этим сравнением, в чем-то он прав, но всякий конвейер грозит отчужденностью, а это не вдохновляет…), 200 человек, две (а то и три) кухни, один комсосотав с добрый десяток человек, отсутствие общих посиделок и собраний… Чтобы прочувствовать Фанагорию, постоянно приходится держать себя в двух измерениях сразу: вот ты на раскопе среди рабочих и участвуешь в процессе, и тут включаются чисто социально-коммуникативные механизмы, «мы делаем общее дело, я вот что, ребята, умею, знаю, что надо, и вы молодцы…», и тут же - вот она, Фанагория без моих современников, вот ты стоишь посреди степи, вглядываешься в очертания холмов, в рисунок профиля борта или подошвы штыка - и ничегошеньки не знаешь, «молчи, Шарапов, твой номер шестнадцатый - смотреть и слушать», можно пытаться спрашивать - не факт, что ответ будет, не факт, что тот, какой нужно, гораздо вернее просто наблюдать. Смотреть и слушать…
И там действительно по-своему красиво. Гуси-лебеди (порой даже черные) над лагерем, а иногда плавают прямо возле берега поутру. Дельфины в заливе. «Фанагорийский закат, море в багряных цветах…» (с). Море горит в августе - проверено - никакие это не байки - натурально горит!
Если анализировать человеческие отношения в Фанагорийской экспедиции, получился бы либо трактат по психологии и /или международным отношениям, либо - «Журнал Печорина», в нашем случае ни то, ни другое не подходит, а посему умолчим.
Вот что, наверно, важно для меня в Фанагории. Мое становление как археолога происходило с специфических условиях, в экспедиции, где мы изначально были самыми взрослыми парнями, и после начальника и не считая вменяемых взрослых девушек - вообще самыми взрослыми. С некоторыми поправками эта картина повторялась много лет в разных экспедициях (даже если объективно картина была иной, субъективное ощущение оставалось таким же, а отдельные эпизоды только оттачивали это чувство собственной значимости - Новгород - единственное исключение, скорее подтверждающее правило).
Когда я впервые попал в экспедицию к Завойкину, имея за плечами девять полевых сезонов и под двадцать экспедиций точно, я почувствовал себя «помолодевшим» - впервые оказалось, что тут все давно и очень хорошо устроено, что «можно расслабиться и закурить», что вне зависимости от моего существования ситуация и так под контролем - это ощущение было настолько необычным и забавным, а главное, окружающие, похоже, не подозревали, что я чувствую, потому что для них-то там все было знакомо и привычно. И хотя в значительной мере это ощущение обязано личности Алексея Андреевича, от которого исходит аура надёжности, в Фанагории, с ее более сложным политическим раскладом сил внутри научного и административного штата, это чувство своей отдельности от огромного налаженного механизма сохранилось поначалу, да и теперь я там в числе самых младших из старших научных сотрудников (о чем не все догадываются порой). Но за последние два года, когда Завойкин вернулся в Фанагорию (для него это вообще очень-очень значимо), а я пришел вместе с ним, мое место под этим солнцем оказалось именно моим - и ничьим другим, и что бы теперь не случилось, я свой след уже там оставил. И теперь - будто снова как с чистого листа, как первый раз в первый класс, как ощущение, которое должно быть у дерева, пересаженного из оранжереи в открытый грунт - рррраз! - и горизонт разбегается во все стороны и небо высоко-высоко… и дух захватывает, и радостно, хотя и стрёмно.
Как-то раз, лет 5-6 назад, после одного из полетов во сне, я просёк, на что похоже, когда летаешь во сне - моторика та же, что и во время плаванья в воде наяву, мозг воспроизводит эти же ощущения, проецируя на сон о полете. А в Таманском заливе я плавал в течение двух месяцев по три-четыре раза на дню…
Но при этом я никогда не забываю, что когда мы сидим на берегу под звездами, под этим же самым небом - на Тамани горят костры еще как минимум семи-восьми экспедиций, и в это же время народ есть и в Галиче, и в Пантикапее, и в Мирмекии, Новогороде и области, и на Соловках....
ЗЫ: а еще в этом сезоне исполнилось два года как я не был в Галиче и четыре года как не был там по существу…
Конец сезона
Деревья в лесу поменяли привычное «хаки»
На красный мундир, как положено перед сраженьем.
В соседней деревне простужено воют собаки,
Предчувствуя горький и тягостный вкус пораженья.
Срываются птицы на юг, словно серые крысы,
Не веря ни то, что в победу, а даже в спасенье,
И череп луны, как всегда пожелтевший и лысый,
Висит, будто смерть, за которою нет воскресенья.
Но боя не будет, на это надеяться глупо.
Все сменится ночью, зима проползет тихой сапой,
И даже деревья - застывшие черные трупы
Сочтут снегопад не разгромом, а новым этапом.
О Фанагории-3
Попытки осмыслить себя в Фанагории и Фанагорию в себе (звучит идиотски постмодерново, аж противно… )
Во время вечерних сборищ и застолий, обычно - на отвалах, реже - просто от лиричности настроения, звучат на склонах холмов и на берегу тосты «За Фанагорию», что, мол, это необыкновенное место, что тут все совершенно особенное, что энергетика сильная, или что это как намоленная церковь, или что эта земля столько людей видела, столько их полили ее своим потом и кровью, прикасались к ней босыми ногами, грызли ее лопатами, - все это правда.
Но… Вот тут я и пытаюсь сформулировать это самое «но», которое не то, чтобы меня смущает, но которое все равно есть, - и нельзя закрывать на него глаза.
Так сложилось, что я за свою жизнь видел много разных экспедиций (две-три в сезон - обычное дело, а бывало и больше), причем больше даже неантичных. Поэтому, я знаю, что Фанагорийская экспедиция - не единственная экспедиция, ее начальник - не единственный начальник, а само место - не единственное замечательное место на белом свете. Поэтому не поворачивается у меня язык, чтобы сказать что-то вроде: «Здесь и только здесь…..», «Нет ничего лучше, чем…», «Самая…».
Я видел разные закаты, и каждый из них был глотком вечности, где бы оно не происходило (тут можно было бы перечислить - не буду). И звезды видны тоже не только тут. И ветер. И лес во всех отношениях мало чем уступает степи (скорее наоборот…).
И разве бывают неинтересные памятники? Фанагория - жемчужина, спору нет, она столица, там всегда есть интересные находки, но своя прелесть была и на Береговом, и в Приазовском, и в Зачатьево, и в Радонеже, и в Новгороде на Троицком-11, и на Балчуге в 1995, и в Поречье, на Романовом дворе, в Шерне… (все-таки сбился на перечисления, хотя тут как нигде nomima sunt odiosa).
Пантикапей для меня всегда останется далекой заветной целью - гостеприимной гаванью, уютным пританеем, пением Окуджавы за круглым столом глубоко заполночь, живыми беседками из винограда и плюща, прохладой каменных стен, водой Аполлона Врача…
И Неаполь Скифский - ветер гуляет на высоком плато над долиной Салгира, пасущиеся козы, заспанный подпасок, безмолвие,.. - и вдруг - резкое осознание зова земли, городища, и мгновение, за которое приходит - не осознание - ощущение осмысленности всего…
Фанагория - это не Галич, где я вырос год за годом, где я все было с чистого листа, все маленькое, домашнее, «склеенное на коленке», где все стороны жизни выкристаллизовывались в причудливую мифологию, причастность которой позволяла смириться со многими сторонами тамошнего быта-бытия, где все как бы понарошку - и одновременно - удивительное рядом, и от великого до смешного один шаг, и кругом намешано столько эпох, и мистика самая взаправдашняя, но и ощущение постоянного военного положения - тоже там было, и творчество - нигде не было столько творческих прорывов и нетленок, как там…
Фанагория - не подмосковные экспедиции, где все, с одной стороны, такое маленькое и камерное, а за этим скрывается академическая серьезность, а кругом по преимуществу дети, часто не подозревающие или, во всяком случае, несколько смутно представляющие отведенное им место в научном Проекте. И при этом поистине великие вещи происходят в двухнедельный срок.
Это не Радонеж, где мое Место силы, «Великий Пан жив!», Дикая Охота со «славным парнем Робин Гудом» в отвальную ночь 1998, мистика и другая мистика, температура во время разведки на Семьдесят-каком-то километре, установка палатки с полуживым Темой, стояние на одной ноге вокруг костра, нож-осётр, канун Купалы и летний энглин…
Наверно, я никогда не смогу сказать, как Завойкин, что влюбился в Фанагорию, как влюбляются в женщину (очень архетипическое сравнение). Эта экспедиция слишком большая (Монахов сравнивает ее с конвейером и гордится этим сравнением, в чем-то он прав, но всякий конвейер грозит отчужденностью, а это не вдохновляет…), 200 человек, две (а то и три) кухни, один комсосотав с добрый десяток человек, отсутствие общих посиделок и собраний… Чтобы прочувствовать Фанагорию, постоянно приходится держать себя в двух измерениях сразу: вот ты на раскопе среди рабочих и участвуешь в процессе, и тут включаются чисто социально-коммуникативные механизмы, «мы делаем общее дело, я вот что, ребята, умею, знаю, что надо, и вы молодцы…», и тут же - вот она, Фанагория без моих современников, вот ты стоишь посреди степи, вглядываешься в очертания холмов, в рисунок профиля борта или подошвы штыка - и ничегошеньки не знаешь, «молчи, Шарапов, твой номер шестнадцатый - смотреть и слушать», можно пытаться спрашивать - не факт, что ответ будет, не факт, что тот, какой нужно, гораздо вернее просто наблюдать. Смотреть и слушать…
И там действительно по-своему красиво. Гуси-лебеди (порой даже черные) над лагерем, а иногда плавают прямо возле берега поутру. Дельфины в заливе. «Фанагорийский закат, море в багряных цветах…» (с). Море горит в августе - проверено - никакие это не байки - натурально горит!
Если анализировать человеческие отношения в Фанагорийской экспедиции, получился бы либо трактат по психологии и /или международным отношениям, либо - «Журнал Печорина», в нашем случае ни то, ни другое не подходит, а посему умолчим.
Вот что, наверно, важно для меня в Фанагории. Мое становление как археолога происходило с специфических условиях, в экспедиции, где мы изначально были самыми взрослыми парнями, и после начальника и не считая вменяемых взрослых девушек - вообще самыми взрослыми. С некоторыми поправками эта картина повторялась много лет в разных экспедициях (даже если объективно картина была иной, субъективное ощущение оставалось таким же, а отдельные эпизоды только оттачивали это чувство собственной значимости - Новгород - единственное исключение, скорее подтверждающее правило).
Когда я впервые попал в экспедицию к Завойкину, имея за плечами девять полевых сезонов и под двадцать экспедиций точно, я почувствовал себя «помолодевшим» - впервые оказалось, что тут все давно и очень хорошо устроено, что «можно расслабиться и закурить», что вне зависимости от моего существования ситуация и так под контролем - это ощущение было настолько необычным и забавным, а главное, окружающие, похоже, не подозревали, что я чувствую, потому что для них-то там все было знакомо и привычно. И хотя в значительной мере это ощущение обязано личности Алексея Андреевича, от которого исходит аура надёжности, в Фанагории, с ее более сложным политическим раскладом сил внутри научного и административного штата, это чувство своей отдельности от огромного налаженного механизма сохранилось поначалу, да и теперь я там в числе самых младших из старших научных сотрудников (о чем не все догадываются порой). Но за последние два года, когда Завойкин вернулся в Фанагорию (для него это вообще очень-очень значимо), а я пришел вместе с ним, мое место под этим солнцем оказалось именно моим - и ничьим другим, и что бы теперь не случилось, я свой след уже там оставил. И теперь - будто снова как с чистого листа, как первый раз в первый класс, как ощущение, которое должно быть у дерева, пересаженного из оранжереи в открытый грунт - рррраз! - и горизонт разбегается во все стороны и небо высоко-высоко… и дух захватывает, и радостно, хотя и стрёмно.
Как-то раз, лет 5-6 назад, после одного из полетов во сне, я просёк, на что похоже, когда летаешь во сне - моторика та же, что и во время плаванья в воде наяву, мозг воспроизводит эти же ощущения, проецируя на сон о полете. А в Таманском заливе я плавал в течение двух месяцев по три-четыре раза на дню…
Но при этом я никогда не забываю, что когда мы сидим на берегу под звездами, под этим же самым небом - на Тамани горят костры еще как минимум семи-восьми экспедиций, и в это же время народ есть и в Галиче, и в Пантикапее, и в Мирмекии, Новогороде и области, и на Соловках....
ЗЫ: а еще в этом сезоне исполнилось два года как я не был в Галиче и четыре года как не был там по существу…