Царица Мира: Г. К. Честертон и Мария.
Сэм Гусман.
Г. К. Честертон был, по любым оценкам, весьма плодовит. Имея на своем счету более сотни книг и тысячи эссе, этот человек был настоящим источником словесности. Он никогда не переставал писать. И все же, несмотря на свою огромную продуктивность, Честертон по иронии судьбы хранил глубокое молчание о некоторых вещах, которые являлись для него наиболее важными.
Он редко писал о своей жене Фрэнсис, хотя из частной переписки и личных стихов мы видим, что он был глубоко и безумно влюблен в нее. Он никогда не упоминает ее в своей автобиографии, хотя, по общему признанию, сделано это было, по крайней мере, частично из-за ее скромной просьбы.
Он писал о своей католической вере прямо гораздо меньше, чем можно было бы ожидать, и обычно по просьбе других - странная вещь, учитывая ее монументальное значение для него. Он почти никогда не упоминает о Евхаристии, кроме как в частной переписке, хотя она была для него превосходящей все ослепительно грандиозной реальностью.
И, как ни странно, будучи известным как один из самых влиятельных христианских апологетов, он редко пишет об Иисусе или Боге напрямую, обычно упоминая их косвенно через намеки и предложения, хотя и потрясающие. О нем рассказывают историю, возможно, апокрифическую, что его однажды спросили, почему он больше не пишет о Боге, и он просто ответил, что всегда пишет о Боге - а именно, когда пишет обо всем остальном.
Откуда взялось это относительное молчание? Это почти как если бы существовала священная завеса благоговения над вещами, которыми Честертон больше всего дорожил. Они были слишком дороги ему, чтобы осквернять их публичностью, и поэтому он скрывал их с некоторой застенчивостью. Конечно, его сердце всегда было полно почти разрываясь от преданности вещам, которые он любил больше всего. Но, как и в его знаменитой шутке о Христе в «Ортодоксии», в нем было тайное веселье, которое даже он, самый буйный из людей, чувствовал, что должен скрывать от мира.
Одной такой тайной и лелеемой любовью, которая не была тайной ни для кого, кто знал его, была его великая преданность Пресвятой Деве Марии. Хотя его любовь к ней была прочной и глубокой, он редко писал о ней прямо - хотя было бы неверно сказать, что он вообще не писал о ней. Она чаще всего появляется в его стихах, ибо даже его блестящая проза вряд ли была адекватна такой большой любви.
И все же, можно спросить, почему Честертон так любил Марию? Если мы будем читать Честертона, мы откроем кое-какие намеки по этому поводу. Но, основываясь на том, что я читал о нем, я считаю, что можно выделить одну причину. Честертон любил Марию, потому что она принадлежала земле. Честертон любил эту близость к земле, потому что любил мир, дом, домашний очаг и все обычные вещи, какие только встречаются в жизни. Когда он заговаривает о ней, довольно часто разговор протекает в контексте истины Воплощения - ибо сама она составляет тот яркий фон, на котором совершилось это чудо. И мало было истин более поразительных и значимых для Честертона, чем Воплощение.
В Воплощении Христа Честертон видел освящение всего, даже самого обыкновенного в жизни. Бог вступил во временность, облекся в материю, тем самым навсегда сделав материальные вещи причастными высшему таинству. Итак, не было ничего на земле, что не было бы в какой-то степени священным для Честертона. За завесой обыденных вещей, от фонарных столбов и экипажей до лиц на улицах, он видел пылающий огонь вечности.
Дэ, Честертон любил мир. И в то время как некоторые святые восходили к Богу апофатическим путем, via negativa, в безмолвии чувств и глубокой темноте разума, Честертон возносился к Богу в ликовании над сотворенными вещами. Честертон находил в мире не бессмысленную суматоху отвлекающих факторов, которую нужно было превзойти, а опьяняющий мир символов, раскрывающих лик Божий.
Немногие святые, за исключением, быть может, великого св. Франциска, наслаждались миром в такой полноте. Честертон радовался каждой травинке, восклицая в растерянном изумлении по поводу того, что каждая из них является зеленой. Он радовался каждому ручью, каждой птице и каждому дереву, простирающему свои ветви к небу. Каждый нищий был для него Христом, а каждый кузнец - источником глубочайшей тайны. Сам факт существования был для него чудом, и все существующее являлось для него волнующим сюрпризом.
А Мария? Она рассказывала ему обо всех этих воплощенных истинах. Она представляла ему все домашнее, земное и обычное, и одновременно все святое, высокое и возносящееся к небу. Ибо эти реальности были для Честертона одним и тем же, и Мария была местом их встречи. Он любил Марию, потому что она была ослепительной связью между небом и землей, между временем и вечностью. Она была полным расцветом творения. И он любил ее более всего за то, что ее величие скрывалось за глубочайшим смирением. Ибо он видел Марию не столько увенчанной великолепием и окруженной хорами ангелов, сколько простой крестьянской девушкой среди горшков и сковородок на своей кухне; или же прогуливающейся по пыльным улицам Назарета.
Мария была смиренной, а слово «смирение» (humilitas), как и слово «гуманнный», человеческий, происходит от слова humus - земля. Мария была смиренна, как земля, прах, из которого было создано человечество, и этот факт наполнял детское сердце Честертона восхищением. Она была для него, без сомнения, Царицей Небесной, но еще больше Царицей Земли и всех обыденных вещей, которые любило его простое и большое сердце.
И поскольку Честертон любил мир и любил Марию, которая олицетворяла собой все самое лучшее и яркое в творении, он хотел бороться за нее. Он хотел быть ее солдатом, ее доблестным рыцарем. Ибо, как он сам сказал, «вы не можете любить нечто, если у вас нет желания бороться за это. Вы не можете сражаться, если вам не за что сражаться». Таким образом, реальность Марии, как и мир, была для него реальностью, за которую стоит бороться. Вся любовь Честертона к Богоматери была связана с его любовью к рыцарству, и он поклялся сражаться за нее насмерть, владея не оружием, а словами.
Можно сказать, что вся карьера Честертона, даже задолго до того, как он стал католиком, являлась одним долгим крестовым походом ради Богоматери и всего, что она представляла для него. Защищая достоинство женщины, он защищал ее Женственность. Когда он боролся за права матерей, он защищал ее Материнство. Когда он вступал в борьбу ради очага и дома, он защищал домашний огонь Назарета. И когда он дрался на дуэли за простого человека на улице, он в каком-то смысле сражался за достоинство ее Сына, который был одновременно заурядным, зачастую презираемым людьми за то, что родился в захолустном городке, и в то же время самым необычным Человеком, который когда-либо жил.
Честертон любил Богоматерь, потому что любил мир. И он любил мир, потому что любил Богоматерь. Он тянулся к ней - и видел всю тайну Воплощения, а может быть, и судьбу творения в его возвращении к своему Творцу. Он видел в ней всю тайну плодородия, плодовитости и всего, что относится к жизни. Он видел в ней вселенскую Мать, к которой стремился каждый человечек в своем внутреннем устремлении. Она была для него тем, кто воплощал в себе все самое истинное, что Католическая церковь должна была сказать миру. Она значила для него все смиренное, святое и прекрасное, и ее юное лицо скрыто за всеми словами, которые он выпускал из-под своего пера, прежде всего в своей поэзии.
Многое занимало мысли его огромного и обширного ума, но ничто и никто не имел такого притязания на его сердце и его привязанности. Да, он был рыцарем Марии, но еще больше ее акробатом, ее шутом, ее трубадуром, стоящим на голове, старающимся доставить ей удовольствие с одной стороны и увидеть мир в истинном свете - с другой.
В одно мгновение в неподвижном свете огней
Увидал он тогда лик Богоматери,
Как западное небо была мягкой материя Ее платья,
Королевой была она вечной женственности -
Королева она всех людей.
- Баллада о Белой Лошади.
G.K. Chesterton and Our Lady. Readings and Essays on Chesterton’s Spiritual Life, 2022/Ch.8. Sam Guzman. Queen of the Earth: G.K. Chesterton and Mary
Перевод М.И. Костылева