"Давайте прихлопнем его, что он нам не даёт выпить"
Интересный документ 1934 года, когда сам Юровский, который расстреливал бывшего царя с семьей, рассказывает, чем он занимался в Екатеринбурге после Февральской Революции до середины лета 1918-го года.
Особенно понравился момент про отношение к Брестскому миру в Екатеринбурге, фрагмент про борьбу с пьянством в результате попыток уничтожить запасы спирта и вина и история с коварным эстонцем, которого в результате расследования Юровского расстреляли за попытку подвести под расстрел других людей с целью завладения их деньгами. Суровый Екатеринбург 1917-1918.
Совещание участников революционной работы 1917 - 1918 г.г. в Екатеринбурге
<...>
ЮРОВСКИЙ: Я бы начал с первых дней - кто у нас был в организации. В первые дни были: Вайнеры двое, Линде, Лепа, Яков Шейнкман, Жилинский, Уфимцева Мария Николаевна, Кривоногов (Невский), Сосновский, Клавдия Завьялова, Горохов, Парамонов, Пиньжаков Василий, Быков Павел, Медведко, Бартенев, Давыдов, Авдеев (с Злоказовского завода), Ермаков, Иван Мрачковский, Малышев, М. Юровская, Я. Юровский, Украинцев. Первый подпольный комитет был на Фетисовской ул. д. №6. Там же был и подпольный комитет Союза печатников. Хозяином квартиры был тов. Медведко (член партии).
Обязанности партийного секретаря в этот период выполнял тов. Линде.
Партийная работа в этот период шла по линии собирания партийных сил путём митингов среди рабочих, солдат и митингов на вокзале при встрече возвращавшихся ряда товарищей из ссылки.
Позднее до моему предложению тов. Быковым (тогда уже председателем Солдатского совета Депутатов), был занят дом Поклевского (бывшего тогда посланником в Румынии), где и поместился наш партийный комитет и комитет с.-р.
Примерно через месяц-полтора (точно не помню) организовался к-т меньшевиков, который также поместился здесь. Здесь же разместился и Исполнительный Комитет объединившихся первого Екатеринбургского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов.
В этот период чёткого разделения между большевиками и меньшевиками-интернационалистами не было. Только с приездом Якова Михайловича Свердлова, примерно в апреле 1917 года, который, кстати сказать, явившись в комитет, сразу стал у товарищей спрашивать: «бэк, мэк?».
В тот же день состоялось совещание комитета и узкого актива, на котором тов. Свердлов резко поставил вопрос о чётком разделении и оформлении большевистской организации и подготовки конференции, а также выбора делегатов на Всероссийскую большевистскую конференцию.
Вскоре состоялась Областная Уральская конференция, на которой (насколько мне помнится) тогда тов. Сосновский (бывший лидером Екатеринбургских большевиков) высказывался против раздельного жительства большевиков и меньшевиков, тоже был за объединённую организацию.
Нужно сказать,что на практике в массовых выступлениях проводилась большевистская линия, даже такой, как Пиньжаков (бывший интернационалистом) выступал как большевик. Находило это отражение, например, в выступлениях по вопросу о пораженчестве и других большевистских установок.
Рабочие массы заводов г. Екатеринбурга и близ лежащих заводов (Нижне-Исетский, Сысертский, Полевской, Северский, Кыштым, Касли, Карабаш и др.) были под явным влиянием большевиков. Так, например, Сысертский завод, где первым секретарём партийной организации и председателем первого совета был тов. Антропов. Весь завод 1700 человек - все записались в партию (при оставлении Екатеринбурга этот же Сысертский завод целиком выступил на фронт). Тоже проделал (насколько помню) Ирбитский завод. Когда комитет перешёл в дом Поклевского, здесь обязанность секретаря нёс тов. Лепа.
В этот период началась более оформленная, организационная работа. Ряд товарищей, исключительно известных, как крепкие большевики, направлялись на заводы, как Екатеринбургские, так и другие заводы вне Екатеринбурга для организации партийных ячеек.
В частности в этой работе принимал участие и я.
Для партийно-массовой работы среди солдат Екатеринбургского гарнизона, в котором к тому моменту были следуете части: 108-й, 149-й, 126-й, 124-й полки. Отдельные части - конский запас, инженерная часть и другие. Войск к тому времени в Екатеринбурге было несколько десятков тысяч и примерно с лишком 2000 офицеров и больше, четырёх тысяч эвакуированных. Для этой работы было организовано военное бюро, куда входили т.т. Парамонов (партийный работник тогда), Килин (солдат инженерной части), я и друг. товарищи, которых не помню. За весь период, насколько помню, оформленных партийных организаций среди солдат ни до, ни после Октября не было.
В первый период февральской революции до начала Октября и, в особенности, в период созывов І-го и ІІ-го Екатеринбургских советов, влияние большевиков было меньше, чем влияние, главным образом, эсеров и частью анархистского влияния. К моменту выборов 3-го в канун Октябрьской революции большевистское влияние было почти безраздельное. 126-й полк в своём большинстве оставался эсеровским. Там было сильно влияние эсерствовавшего офицерства и, очевидно, соответственно подобранного низшего комсостава. Среди эвакуированных во главе их комитета стоял бывш. унтер-офицер (тоже эвакуированный) - эсер Панов (большой демагог). Одним из эсеровских демагогов [был] совершенно беспринципный солдат Савельев. В период июньских дней 1917 года у вас происходило соглашение с эсерами и меньшевиками для отпора Корнилову, такое соглашение продолжалось 2-3 дня.
<...>
Здесь же нужно сказать о Брестском мире. Лично я, будучи занят всё время массовой партийно-советской работой, а затем и работой на отдельных участках организации Советской власти, мало успевал следить за происходящими политическими событиями, не относящимися непосредственно к моей работе в данный момент. Помню по этому вопросу следующее: не то в конце 1917 или в начале 1918 года в бывшем общественном собрании внизу происходила как будто бы областная конференция, на которой лидеры партий того времени, в особенности Е. Преображенский, Г. Сафаров, Толмачев Н. и другие выступали определённо против заключения Брестского мира. Выступавших за, таких я не помню. Однако, знаю отдельных товарищей, в том числе как будто Е. Вайнер, которые очевидно, не разделяли этой точки зрения, но всё же выступавших не было.
Позже, примерно в марте в помещении Облисполкома, который помешался тогда на Главном проспекте (ул. Ленина) за Атамановской гостиницей в сторону В. Исетска, было совещание как будто в составе Бюро Обкома с узким активом, на котором обсуждался вопрос о мерах борьбы против Брестского мира и защиты революции. На этом совещании, помню, присутствовали т.т. Сафаров, Белобородов, Сыромолотов и другие (кто именно, не помню). Докладчиком был Сафаров.
На этом совещании т. Сыромолотов было заикнулся о том, что следовало бы этот вопрос обсудить серьёзнее и, насколько помню, мысль сводилась к тому, что надо пойти на Брестский мир. Но, выражаясь грубо, ему быстро заткнули рот. Было принято решение против Брестского мира, о необходимости организации воинских частей, нужных и для Дутовского фронта и посылки как будто в центр таких частей.
<...>
Моё настроение на узком заседании бюро с активом было примерно такое, как выше сказано - массовую работу среди солдат, а потом и в качестве члена военного отдела, а позже и Зам. Председателя проводил и я. И настроение солдат к вопросу о мире и стремлении домой я знал хорошо, тем более, что мы сами в своей агитации среди солдат до октября призывали сами, особенно за роспуск по домам таких частей, как эвакуированные и старших годов.
В своём докладе Г. Сафаров и другие указали, что и левые эсеры, которые входили тогда в наше Областное Уральское правительство, также крепко стоят за Брестский мир. То обстоятельство, что эсеры стоят за Брестский мир и ссылка в мотивировке наших «левых» коммунистов показало мне, что раз они за мир, то значит мы стоим на ложном пути. Выступать же с открытой борьбой я просто не сумел бы.
На мою долю выпало отправиться на бывш. Макаровскую текстильную фабрику, выступая с призывом вступать в организующиеся воинские части, а следовательно в то же время и против Брестского мира, я буквально, не мог говорить. Обычно, я выступал только по вопросам, в правоте которых и правильности с точки зрения партии бывал твёрдо убеждён. С этого собрания я ушёл в тяжелом состоянии и сказал себе, что по этому вопросу, главным образом, по вопросу о Брестском мире, т.е. против него я выступать не могу и не буду. Организацию воинских сил для борьбы на местных фронтах против Дутова, в частности, я, конечно, считал необходимым и за агитацию, и вербовку за организацию таких частей, я конечно, выступал бы и выступал бы с твёрдым убеждением необходимости этого дела. На следующий день, я зайдя в комитет, застал там тов. Малышева, который читал «Правду» и о какой-то статье (которая, как позже я узнал, принадлежала тов. Ленину, за подписью Карпов) неодобрительно отзывался. Я взял эту газету, прочитал указанную статью, в которой излагался вопрос об отношении к Брестскому миру в составе ЦК и в партии. Прочитав эту статью, я впервые твёрдо разобрался в вопросе, и необходимость заключения мира, несмотря на его тяжесть, стала для меня совершенно ясна.
Нужно сказать ещё, что заседание Бюро с узким активом, о котором сказано выше, на широкий актив, состоявшийся ночью того же дня, я шёл с товарищем Сафаровым, который обращаясь ко мне, говорил примерно так: «Юровский, а ведь верно, пусть лучше погибнут вожди, а идея и революция останутся живы».
Дальше я помню собрание, очевидно в апреле или в мае, где были все наши лидеры, кроме как будто Крестинского и Сосновского, где был, очевидно, доклад о решениях 7-го съезда. На этом собрании с открытой защитой необходимости заключения Брестского мира выступал, насколько помню, один только тов. Филипп Голощёкин. Кстати сказать, все бывшие тогда в Екатеринбурге лидеры относились к Филиппу неприязненно, ругая его «верноподданным» Ленина. С места был единственный голос рабочего бывш. фабрики Макарова, тогда члена партии Матафонова, который подал реплику: «Что ж, значит, мы теперь против Ленина?»
Между прочим, вспоминаю такой факт. Тов. Е.Е. Вайнер примерно в эти дни, придя ко мне, тоже вызвав меня на улицу, т.к. моя жена в это время болела сыпным тифом, разговаривая что-то о Брестском мире, где очевидно, я высказывался за Брестский мир, она выразила удивление: «Вы как будто, Я.М., были против Брестского мира». Я ей тут рассказал о своём исцелении после прочтения статьи Карпова и как будто предложил ознакомиться с этой статьёй. Вот как будто всё, что я помню о Брестском мире в нашей Уральской парторганизации.
<...>
Первый большой митинг 3 марта в Большом театре состоял исключительно из солдат. Театр был настолько переполнен, что угрожало обвалом ярусов.
Из т.т. членов партии, руководивших этим митингом, были т.т. Сосновский, Горохов, Клавдия Завьялова, Мрачковский, Малышев и др. Выступали Сосновский, Клавдия Завьялова, как будто анархист Жебенёв и [от] солдат выступал я, т.к. был тогда на военной службе. Там я говорил о правах солдат и отношении между офицерством, используя как материал закон №1 в отношении армии за подписью, кажется тогда, военного министра Временного Правительства Гучкова.
На этом митинге я обратился с призывом к солдатам, чтобы они на следующий день утром собрались на Фетисовской ул. (где был подпольный Комитет). Утром собралось около 150 человек солдат в этом же доме вверху, где т. Медведко достал нам комнату. На этом собрании я обратился к солдатам с речью о значении революции, о необходимости борьбы за неё с точки зрения большевиков. Тут же после речи все солдаты, встав на колени, дали клятву бороться за дело революции и тут же приняли моё предложение о выборе в этот же день представителей от солдат от разных частей, от рот и т.д. в организовавшийся тогда Комитет Общественной Безопасности. В момент, когда солдаты на коленях давали клятву, явились два офицера. Один из них, насколько помню, уже революционный командир 26-го полка, как будто Бегишев. Оба торжественно заявили о своём сочувствии и готовности бороться за дело революции. Этим же вечером в помещении Городской Думы собирались отцы города организовать К-т общественной безопасности. Я явился с депутатами от солдат в Комитет общественной безопасности, тут же я попросил внеочередное слово и сделал заявление о прибывших делегатах в Комитет общественной безопасности [от] солдат, а также о заявлении вышеуказанных двух офицеров, давших клятву о верности революции.
Комитет Общественной безопасности оформлялся, насколько помню, в музыкальном зале Маклецкого на Клубной улице (Первомайской ныне). Не помню, на этом ли или на другом заседании Комитета общественной безопасности было принято решение потребовать от начальника гарнизона полковника Марковец прекратить порку солдат, которая тогда проводилась.
Примерно за месяц или полтора до февральской революции командующим Казанским военным округом генералом Сандецким (кстати сказать, расстрелянного в 1924 году в Москве) был издан приказ, по которому запрещалось отпуск солдат из казармы, при чём были организованы постоянно действующие патрули в количестве до 10 человек с офицером во главе. Приказ требовал ареста и увода в бригаду задержанных, где производилась порка солдат не только не имевших отпускных записок, но подлежали задержанию и имевшие такие записки.
<...>
Нужно здесь прибавить, что уже в тот период начинала проявляться травля, правда ещё глухая, против частей войск, находившихся в тыловых частях. В этой связи я помню, хотя и не очень точно, требование, поддерживавшееся несомненно эсерами и меньшевиками, об отправке на фронт товарищей Быкова и большевика Анучина, тоже бывшего офицера, которого впоследствии отправлявшаяся на фронт часть взяла его силою на квартире. Отдельные товарищи напоминали мне, что Быков решительно отказался ехать на фронт как председатель совета (а нужно сказать, что имелось постановление, по которому члены Исполкомов снимаемыми быть не могут именно этим, и мотивировал твёрдо свой отказ Быков), а Анучин, очевидно, не твёрдо вёл свой отказ и этим объясняется, что его все-таки увезли. Как будто постановлением солдатской секции совета 124-й полк должен был отправиться в Камышлов.
Среди эсеровских лидеров, кроме Моксунова, Успенского, Баробошкина, Доброклонского, Тарабукина и др., в этот период появился эсер Хотимский, являвшимся главным лидером эсеров. Как-то так совпало, что в день отправки 124-го полка было заседание Совета. Нужно думать, что это не было случайным совпадением, а что это эсеры или подготовили, или использовали это заседание. Вместо того, чтобы полку отправиться на вокзал для посадки в вагоны, он в полном вооружении во время заседания совета явился к Большому театру, где совет заседал. С появлением полка Хотимский взял слово, произнёс длинную речь и потребовал роспуска Совета, т.к. де совет в большинстве не большевистский, а руководство большевистское, они требуют роспуска Совета и назначение новых выборов. В самом совете создалось очень бурное настроение. Наши товарищи вышли на балкон, чтобы выслушать требования 124-го полка, а также заверить их, что Совет эти требования рассмотрит, в частности выступал и я. Помню, Доброклонский и меньшевик Шапиро во время моего выступления, кто-то один из них, кто именно не помню, предложил: «Давайте бросимте Юровского на штыки солдатам». Это показывает, как вели свою работу эсеры.
<...>
Примерно, через месяц не больше, он обязанности председателя совета с себя сложил и председателем совета был избран Павел Быков. Здесь, кстати нужно сказать, что и анархисты во главе с Жебенёвым выкидывали разные штучки, в том числе захват ими коммерческого собрания, где они обобрали всех там бывших в тот момент и засели в этом собрании. Помню, как приглашённый Жебенёв и другие анархисты товар. Быковым, который предлагал им немедленно очистить захваченное помещение. Однако, анархисты и Жебенёв упорствовали, считая, что они поступили правильно, обобрав дескать картёжников, и очищать собрание отказывались. Нужно сказать, что тов. Быков, выполняя тогда свою роль председателя, довольно крепко, совершенно спокойно и твёрдо заявил Жебенёву, что если он к такому-то часу не очистит помещение, то он сделает это силою. И действительно, пришлось направить воинские части с пулемётами и тогда анархистов выбили и, очевидно, точно я этого не помню, разоружили. Как выше уже было сказано, после знаменитой коалиции, власть уже твёрдо оставалась в руках совета.
<...>
В связи с тревожным состоянием первого периода октябрьских дней, которое угрожало вылиться в кровавое столкновение, залы совета в доме Поклевского были превращены в лагерь вооружённой силы. Примерно в течение, вероятно не менее 10 дней, красногвардейцы и солдаты несли постоянное дежурство. Кроме упоминавшихся уже причин, вызывавших тревожное настроение, опасаясь, что солдаты ,а вместе с тем с ними и другие, захватят винные склады, в которых было как будто тысяч девять вёдер вина, хотя там и была поставлена охрана, тем не менее однако, напор становился всё больше и больше и поэтому решено было вино, точнее спирт спустить в пруд Ольховку, но ухитрились это сделать так, что весь спирт пошел до льду. Солдаты и население стали этот спирт собирать, возили кадками, бочками. Я тогда, помню, с другим товарищем отправился на завод Ятеса, чтобы потребовать спустить воду, подняв шлюзы плотины. Это встретило не мало затруднения со стороны администраций, но в конце концов сделать это нам удалось. В течение трех суток нам пришлось вести эту тяжелую борьбу. День и ночь все были на ногах, охрана солдат, поставленная на пруду, сами частью спивались и, таким образом, пьянство принимало угрожающие размеры. Помню, ночью я с солдатом Ивановым, членом Исполкома, отправились объехать, осмотреть, что творится. Мы на всём своём пути встречали группы солдат, которые шли шинель внакидку, пряча под шинелью чайники с вином. Мы тут же тем или иным путем заставляли их выливать на землю спирт и уговорить солдат отправляться в казармы, а трезвых из них убеждали удерживать других солдат от таскания водки.
После этого я взял десять человек конных, отправился в Мелькову, расположенную вблизи пруда, и целую ночь работали, выливая наполненные кадки, почти в каждом доме в кадках, корчагах, везде всё было наполнено спиртом. Нужно сказать, что и солдаты моего отряда нет-нет, а схлёбывали понемногу. Помню, в одном доме, мне сказали, что хранится бочонок чистого спирта, ключ найти не удалось, и я решил спуститься через сеновал в погребушку. Тут и мои люди никак не могли равнодушно отнестись к вину и, когда я выливал из бочонка спирт, они подставляли ладони и выпивали, а когда я этому помешал, то уже начали раздаваться голоса: «Давайте прихлопнем его, что он нам не даёт выпить». Мне с трудом удалось вылезти из этой ловушки и пришлось под каким, точно не помню предлогом, отряд отвести, заменив его другим.
Здесь я, разумеется, рассказал очень немногое, т.к. борьба из-за этого спирта была очень тяжёлая и очень длительная, и эпизодов всяческих, конечно, было не мало. Помню также, как около Окружного суда лошадь тов. Иванова наступила на ногу одному из группы солдат, с большим трудом нам тогда удалось уехать от этой группы целыми и невредимыми.
<...>
Нужно сказать, что наряду с роспуском солдат по домам, мы организовывали отдельные части из бывших солдат. Так из конского запаса мы организовала своя конный отряд, во главе которого имели неосторожность в качестве командира поставить прапорщика Ардашева, сына нотариуса Александра Ардашева, кстати сказать, племянника Ленина по линии матери. Примерно в мае, мы имели в Екатеринбурге восстание фронтовиков, они явились в тогда уже организованный военный комиссариат по организации Красной Армии, согласно декрета об этом, их раскусили и оружие им, разумеется, не дали, тогда они устроили восстание, подбив и отсталую часть рабочих В.-Исетского завода, увязав это дело с вывозом ценностей банков из Екатеринбурга. Помню, как сейчас, примерно часов в 6-7 вечера, в этот день отправлялись в Пермь два поезда - один поезд с золотом, платиной и др. ценностями и другой поезд с архивами нашим и эсеровским, между прочим, в этом поезде по предложению Голощёкина эвакуировалась и моя семья. На В.-Исетской площади собрался огромный митинг из солдат и частью рабочих. Туда выехал Голощёкин, поехал и я туда.
Митинг был угрожающий. Мы вынуждены были приготовить на случай пулемёты, вооружённые силы. Митинг требовал ответа, почему, куда и зачем увозятся ценности, митинг удалось закончить, если так можно сказать, тов. Филипп твёрдо, как военный комиссар, заявил, что вывоз ценностей диктуется наличием чехо-словацкого фронта и что мы не считаем возможным оставлять ценности здесь и что ценности будут вывезены куда следует, в безопасное место. К отходу поезда я отправился на вокзал. Поезда имели направление сначала по Горно-заводской линии, но в последний момент, когда в связи с подготовлявшимся восстанием в Екатеринбурге, стало известно о неблагополучии в Невьянске. Там было человек 200 приехавших из центра автомобилистов, они готовили там восстание, очевидно, им было известно об отправке поезда с ценностям и они готовились его захватить. В этот день, кстати сказать, по требованию из Невьянска готовилась отправка двух цистерн бензина, без которого были тогда машины Невьянска. Отправку эту, узнав о готовящемся восстании, они, конечно, задержали. Поэтому, в последний момент, было принято решение отправить ценности по Кунгурской линии, где он благополучно и прибыл в Пермь. Поезд же, в составе которого был вагон, где ехала моя семья с архивом и эсеры тоже с архивом, и ряд других товарищей с разными поручениями, был захвачен в Невьянске восставшими уже тогда, и в поисках золота в этом поезде, вагон этот был отцеплен и уведён на заводской двор в Невьянске, где он и пробыл до момента освобождения, примерно около недели. Здесь, кстати сказать, потребовали у всех сдать оружие, у жены тоже был револьвер, однако она решила револьвера не отдавать, спрятав его где-то временно, а потом позже мой старший сын Шура, которому было тогда 13 лет, разобрал револьвер и вместе с патронами спустил его в бак с водой и, таким образом, сохранил его. В момент освобождения Невьянска, несколько красноармейцев ворвавшись в заводской двор, стали обстреливать вагон. Тогда жена обратилась к прапорщику эсеру Горину, сопровождавшему свой архив, выйти крикнуть, предупредив, что здесь свои, однако он выйти не решился, а в этот период в доме заключения сидело человек 30 наших товарищей и жена хотела предупредить, чтобы поспешили освободить их, опасаясь за их жизнь. Она вышла и стала кричать, прося, чтобы не стреляли, заявив, что ежели мы чужие, то расстрелять вы нас успеете. Один из красноармейцев с расстёгнутой грудью крикнул: «Знаем мы вас сволочей, всех перестреляем». Однако, очевидно, видя это другие, что стоит женщина и кричит, прекратили стрельбу и выслушали её. Однако, когда они пришли в помещение, где были арестованные, помещение забрасывалось бомбами и, таким образом, там же в помещении погибли почти все, за исключением двух-трёх искалеченных товарищей, одного из них по фамилий Матвеев я помню, он с искалеченной рукой работал позже у меня в Москве в ВЧК фамилии других товарищей не помню.
Здесь же в Екатеринбурге, когда я вернулся с вокзала, через полчаса примерно, в В.-Исетском шло восстание, которое, насколько помню, продолжалось около 3-х суток. Командовал как будто одной из частей, если мне память не изменяет, поручик Браницкий, участвовал в этом подавлении также, насколько помню, и наша коммунистическая дружина, именовавшаяся тогда ЧОН. Конный отряд под командованием Ардашева перешёл на сторону восставших.
<...>
Кстати, вспомнил короткий разговор с нотариусом Александром Ардашевым, как будто в предиюльские дни. Было это, насколько помню, около его же дома на Главном проспекте, против нового гостинного двора, кажется, где я очень часто выступал на летучих митингах. Он мне сказал, примерно следующее: «Да, Ленина ведь я знаю, он даже мой племянник, человек он несомненно честный и бессеребрянник, но расстрелять его надо, т.к. он несёт несомненно зло России».
В этот же период, когда я еще был в военном отделе, мне пришлось вести работу по разоружению казачей сотни, командование которой осмеливалось показываться, насколько я помню отдельными казачьими выездами, демонстрациями. Ко мне от них явилась делегация, позднее для разговоров о том, что мы с ними намерены делать. Я предложил командованию организовать митинг, куда я приеду. На устроенном митинге я выступая, рассказывал казакам, что они, кто они, какие отношения должны быть к командному составу и т.д., какую гнусную роль отводили казакам и указывая на изменения в стране, доказывал им необходимость: отказаться от повиновения старому офицерству и ехать домой. Насколько помню, что слушая со скрежетом зубовным, командный состав всё же вёл себя спокойно внешне. Насколько помню, договорились на том, что мы им оставляем сёдла, а всё остальное от них отбираем и даем им возможность уехать к себе на Дон. Вот все, что я об этом помню.
<...>
Председатель Ревтрибунала Лобанов оказался не на высоте положения, совершал проступки, за которые решено было его снять и предать суду. Помню, заседание Исполкома, на которое был вызван Лобанов (председателем тогда уже был Сергей Егорович Чуцкаев) Тов. Голощёкин, тогда первый комиссар Юстиции Уральской области, доложил о действиях Лобанова и когда Голощёкин докладывал, Лобанов бросил реплику: «А что ж, ты меня, может быть, хочешь расстрелять». Филипп ответил: «Если нужно и расстреляю». Он тогда же был обезоружен, арестован и отправлен в тюрьму.
Позже, когда в Областное Уральское правительство были допущены левые эсеры, комиссаром Юстиции Уральской области был назначен эсер Поляков, товарищем комиссара я. Эвакуируясь, я распорядился (тогда комиссаром тюрьмы был назначен Челябинский товарищ Морозов) при отступлении уже и тюремного начальства Лобанова отпустить, снабдив его необходимы платьем, что и было исполнено. Но, как мне позже передавали, его белые обнаружили и расстреляли.
Предан был мною суду и председатель Областной следственной комиссии по уголовным делам прапорщик Клевенский, который был также мною арестован, как с ним кончилось, этого я не помню, но арестован он был по заслугам.
<...>
Позже, по организации в центре чрезвычайной комиссии, была организована чрезвычайная комиссия и у нас. Первым председателем этой комиссии, как будто бы был «Финн» Ефремов уральский подпольный работник, в частности занимавшийся в подпольный период эксами, за что и отбывал, кажется, 10-ти летнюю каторгу. Затем был назначен председателем Иван Бобылёв и ещё позже был председателем Фёдор Лукоянов, это было уже примерно в начале июня месяца. Я также был назначен членом коллегии областной чрезвычайной комиссии, туда же входил членом коллегии и Сергей Егорович Чуцкаев.
Здесь я, между прочим, помню такой случай. Мы поймали с золотом и расстреляли руководителя, насколько помню, Невьянского восстания, как будто фамилия Васьков, но за точность фамилии не ручаюсь. И случай следующий - пользуясь напряжённым состоянием, один эсер металлист, Петроградский рабочий, эстонец Стенс привёл с собой в чрезвычайную комиссию, тогда она помещалась в быв. Американской гостинице на углу Покровского и Златоустовской улиц, финнов. Было это примерно часа в 2 дня в сопровождении двух рабочих и заявил, что эти финны организует белую армию, что у них имеется много денег, что он за ними давно уже наблюдает, что они часто его катали в лодке, угощали и кормили обедами где-то в ресторане около пруда что ли не помню, что у них имеется ещё и сестра.
Фамилия финнов, как после выяснились, одного Кусинен, а второго Палемфельд. Женщина была сестрой Кусинена. Контрреволюционным отделом ЧК ведал тогда бывш. студент Исай Родзинский, а борьбой со спекуляцией я саботажем тоже бывш. студент Горин. Тут же немедленно приступили к следствию по этому делу. Нужно сказать, что внешний вид финнов, а по тому времени это особенно (а кто-то из работников ЧК того времени говорил примерно так: «Ежели привели к тебе человека, посмотри на руки, если ногти чистые, значит контрреволюционер, а домой приедешь, посмотри в печку - если там варится мясо, то это тоже контрреволюционер», не знаю, может быть это и анекдот, но ходячее тогда мнение среди некоторых) был такой, что не внушал доверия - были они лощёные, выхоленные, очень хорошо одетые, как позже выяснилось - это были бывшие члены финского пролетарского правительства. В процессе следствия также выяснилось по заявлению финнов, что у них имеется телеграмма на имя председателя Екатеринбургского Исполкома тов. Чуцкаева от тов. Ленина об оказании им всяческого содействия, но в данный момент Чуцкаева или не было в городе, или где он был не помню, но я предложил тут же послать Ленину телеграмму для проверки их заявления.
В ходе следствия также выяснилось и подтвердилось, что у них имеется примерно тысяч 20 денег. В тоже время в ходе следствия, когда тов. Радзинский и Горин крепко наседая на финнов у меня появились сомнения в чистоплотности мотивов приведшего их эстонца, я внёс предложение, чтобы занялись допросом эстонца. Я отправился к нему на квартиру для производства обыска, когда я заявил сестре, что мы приехали сделать обыск, она возмущённо заявляла, как это можно чтобы у них, у социал-демократов делать обыск. Я, однако, указав на обстоятельства дела, обвинения Кусинена и Палемфельда об организации ими белой гвардии предварительно спросил, какие у них и в каком количестве имеются деньги. Оказалось, что у них не 20, а 25 тысяч рублей. Сделав обыск я вернулся в Чрезвычайную комиссию. Здесь я задал вопрос эстонцу почему и на какой предмет (а к этому моменту уже выяснилось, что у него находятся на руках 5 тыс. рублей денег, принадлежащих финнам) ему были даны деньги (здесь же нужно сказать, что финны почти по-русски не говорили, но немного умела говорить сестра). Он объяснил, что они, имея на руках крупные купюры просили его разменять эти купюры на мелкие денежные знаки, когда я его спросил, а где же деньги, он ответил, что он их в свою очередь отдал какому-то сотруднику датского посольства или консульства, точно не помню, для размена. Это было уже примерно около 12-ти часов ночи. Сомнения мои относительно его чистоплотности всё больше и больше увеличивались.
Тогда я взял его и приехал на квартиру, которую он указывал, было это насколько помню, где-то на Васенцовской улице, во дворе, в маленькой избушке. Мы постучались, разбудили хозяйку и я спросил, был ли у них вот этот человек. Она подтвердила - да, был. На вопрос, живёт ли у ней такой-то гражданин, ответила - да, и указала маленькую тёмную комнатку, где спал человек. Я его разбудил и спросил, знает ли он этого человека, указывая на эстонца. Ответил - да. На мой вопрос - видел ли он его сегодня, ответил - нет. На мой вопрос - а где 5000, которые он дал ему для размена, тот ответил, что таких денег не получал. Тогда я потребовал от эстонца, чтобы он достал деньги оттуда, где он их здесь спрятал. Он полез под матрас и вытащил оттуда деньги, по проверке которых оказалось 5000 рублей. Тут уже не оставалось сомнений, что всё дело сводилось к тому, что он хотел подвести под расстрел людей, чтобы завладеть их деньгами. Вернувшись в чрезвычайную комиссию, я тут же внес предложение, которое было принято, финнов освободить, деньги им вернуть, эстонца расстрелять, что в ту же ночь было исполнено.
Я выше забыл сказать, что когда по вопросу о Брестском мире, было принято решение Брестского мира не признавать, и кроме того, как будто бы в этот же период, было постановление о национализации банков и, в частности, золота, находящегося в частных руках. В соответствии с решением о непризнании Брестского мира и организации военных сил для борьбы в Германии, деньги были нужны. Помню тогда приступили мы к национализации банков и розыскам золота, в частности т. Хохряков тогда, не помню точно где, где-то вблизи вокзала, по указанию кажется кого-то, а он тогда был начальником центральной организации красногвардейцев, отправился в этот дом и проведя целую ночь, отыскал замурованными в стене около 10 пудов золота. Я тоже нашел у одного владельца ювелирного магазина, кажется Берха, если я не ошибаюсь, и отобрал у него несколько фунтов золота. Я также с отрядом отправился к одному из Агафуровых и потребовал предъявление золота и других ценностей. Агафуровых было в Екатеринбурге несколько братьев, все богатые. Когда мы пришли и нам удалось войти в квартиру, правда не сразу, то мы застали кого-то из них, говорящих по телефону. Я к телефону сейчас поставил красногвардейца, запретил разговаривать и отправил отдельных красногвардейцев в квартиры других Агафуровых. Провозившись пару часов, мы отыскали несколько слитков до двух пудов золота, а также массу ценностей в виде брильянтов, жемчуга, серебра и т.д. Всё это я сложил в один из несгораемых шкафов, взял ключи и на следующий день, насколько помню, передал эти ключи тов. Войкову, (т.к. тогда он, будучи комиссаром снабжения, как будто бы был и комиссаром государственного банка) на предмет изъятия ценностей. По части национализации банков, поскольку управляющие банков сопротивлялись, они были вызваны в Исполком, были арестованы до момента сдачи ими ключей и т.д. И тогда, насколько помню, банки нами были национализированы.
Ещё один эпизод. В доме, где был кажется краеведческий музей, в помещении как будто Горного училища, в связи с нашим требованием и проведения в жизнь выборности командного состава, собралось всё бывшее тогда в Екатеринбурге офицерство, а их было больше двух тысяч человек, для обсуждения вопроса, как им быть в связи с требованием выборности командного состава. Я тогда был заместителем председателя военного отдела. Я договорился с Филиппом Голощёкиным, что пойду послушаю о чём они говорят и что думают делать. Я пришёл, стараясь быть незамеченным, чтобы услышать, чего они хотят. Побыв с полчаса, я вышел, меня тут ожидал Филипп, потолковали мы с ним, что нам делать и что предпринять. И как будто, не то полушутя, не то полусерьезно, Филипп спросил: «А можно вызвать воинскую часть и пулемёты». Я говорю, что можно, но истолковав, решили, что делать этого не следует, и этим дело кончилось, т.к. по сути дела они пытались уяснить для себя своё положение и, конечно, то, что думали заправилы в душе, здесь не излагали.
https://prorivists.org/doc-urovsky/ - полностью по ссылке
Юровский умер от болезни в 1938 году. В истории династии Романовых останется последним "цареубийцей" (все таки убивал Юровский уже бывшего царя), после различных Романовых убивавших ради трона членов собственной династии (Петр III, Павел I, Иван VI и т.д.) Так сказать попал в компанию к артистократическим господам.
Голощекин был расстрелян в 1941 году за перегибы с коллективизиацией в Казахстане, связи с троцкистами и т.д. , в 1961-м году при Хрущеве реабилитирован.