Декабристы. От французятины до лучших людей
По случаю 195-й годовщины восстания декабристов.
Из истории неоконченного романа Льва Николаевича Толстого "Декабристы". О том, как относился Лев Толстой к декабристам в разные периоды своей жизни, как задумал написать роман о декабристах и почему это не получлось.
Декабристы. История писания и печатания романа.
В наброске предисловия, которое Толстой хотел одно время предпослать «1805 году», он так рассказывает о том, как у него явилась мысль написать роман из жизни декабристов: «В 1856 году я начал писать повесть с известным направлением и героем которой должен был быть декабрист, возвращающийся с семейством в Россию. Невольно от настоящего я перешел к 1825 году, эпохе заблуждений и несчастий моего героя, и оставил начатое. Но и в 1825 году герой мой был уже возмужалым семейным человеком. Чтобы понять его, мне нужно было перенестись к его молодости, и молодость его совпадала с славной для России эпохой 1812 года. Я в другой раз бросил начатое и стал писать со времени 1812 года»
* * *
«Печатаемые здесь три главы романа под заглавием «Декабристы» были написаны еще прежде, чем автор принялся за «Войну и мир». В то время он задумывал роман, которого главными действующими лицами должны были быть декабристы, но не написал его, потому что, стараясь воссоздать время декабристов, он невольно переходил мыслью к предыдущему времени, к прошлому своих героев. Постепенно перед автором раскрывались всё глубже и глубже источники тех явлений, которые он задумывал описать: семья, воспитание, общественные условия и проч. избранных им лиц; наконец, он остановился на времени войны с Наполеоном, которое и изобразил в «Войне и мире». В конце этого романа видны уже признаки того возбуждения, которое отразилось в событиях 14-го декабря 1825 года.
* * *
Одно из начал «Тысяча восемьсот пятого года», носящее заглавие: «С 1805 по 1814 год» еще связано с оставленными «Декабристами». Первый абзац этого начала читается: «Тем, кто знали князя Петра Кириловича Б. в начале царствования Александра II в 1850-х годах, когда Петр Кирилыч был возвращен из Сибири белым как лунь стариком, трудно бы было вообразить себе его беззаботным, бестолковым и сумасбродным юношей, каким он был в начале царствования Александра I, вскоре после приезда своего из-за границы, где он по желанию отца оканчивал свое воспитание».
С другой стороны, действие в «Войне и мире» доведено до конца 1820 года. В первой части эпилога Пьер Безухий - член тайного общества, возмущающийся Аракчеевым, кн. А. Н. Голицыным, Магницким. Его жадно слушает будущий декабрист Николенька Болконский. Последние главы первой части эпилога «Войны и мира» могли бы быть первыми главами романа «Декабристы»...
* * *
Запись С. А. Толстой в ее тетради «Мои записи разные для справок» под 8 января 1878 г. отмечает новый поворот в замысле: «Со мной, - записала Софья Андреевна, - происходит что-то похожее на то, когда я писал «Войну и мир», - сказал мне сейчас Лев Николаевич с какой-то полуусмешкой, отчасти радостной, отчасти недоверчивой к словам, которые он сказал. - И тогда я, собираясь писать о возвратившемся из Сибири декабристе, вернулся сначала к эпохе бунта 14-го декабря, потом к детству и молодости людей, участвовавших в этом деле, увлекся войной 12-го года, а так как война 12-го года была в связи с 1805 годом, то и всё сочинение начал с этого времени. Теперь Льва Николаевича интересовало время Николая I, а главное - Турецкая война 1829 года: он стал изучать эту эпоху; изучая ее, заинтересовался вступлением Николая Павловича на престол и бунтом 14 декабря.
Потом он мне еще сказал: «И это у меня будет происходить на Олимпе, Николай Павлович со всем этим высшим обществом, как Юпитер с богами, а там где-нибудь в Иркутске или в Самаре переселяются мужики, и один из участвовавших в истории 14-го декабря попадает к этим переселенцам - и «простая жизнь в столкновении с высшей». Потом он говорил, что как фон нужен для узора, так и ему нужен фон, который и будет его теперешнее религиозное настроение. Я спросила: «Как же это?» Он говорит: «Если б я знал - как, то и думать бы не о чем». Но потом прибавил: «Вот, например, смотреть на историю 14-го декабря, никого не осуждая, ни Николая Павловича, ни заговорщиков, а всех понимать и только описывать»
* * *
В некрологе М. И. Муравьева-Апостола В. Е. Якушкин об этом так рассказывает: «Когда гр. Л. Н. Толстой собирался несколько лет тому назад писать роман о декабристах... он приходил к Матвею Ивановичу для того, чтобы расспрашивать его, брать у него записки его товарищей и т. д. И Матвей Иванович неоднократно тогда высказывал уверенность, что гр. Толстой не сможет изобразить избранное им время, избранных им людей: «для того, чтобы понять наше время, понять наши стремления, необходимо вникнуть в истинное положение тогдашней России; чтобы представить в истинном свете общественное движение того времени, нужно в точности изобразить все страшные бедствия, которые тяготели тогда над русским народом; наше движение нельзя понять, нельзя объяснить вне связи с этими бедствиями, которые его и вызвали; а изобразить вполне эти бедствия гр. Л. Н. Толстому будет нельзя, не позволят, если бы он даже и захотел. Я ему говорил это». И Матвей Иванович, по видимому, не рассчитывал, чтобы знаменитый романист обратил достаточное внимание на указываемую сторону дела, как он обвинял автора «Войны и мира» и в совершенном непонимании 1812 года, сильные впечатления которого были так свежи для Матвея Ивановича до самого конца».
* * *
Первым из декабристов, с которыми познакомился Толстой, был Петр Николаевич Свистунов. Он происходил из старинной дворянской фамилии. Сын камергера, Свистунов родился в 1803 г., воспитывался в иезуитском и Шабо пансионах и в Пажеском корпусе, откуда в 1823 г. вышел в Кавалергардский полк. В этом же году вступил он в тайное Северное общество, а затем был членом и Южного общества. Осужденный по II разряду за то, что «участвовал в умысле цареубийства и истребления императорской фамилии согласием, и в умысле бунта принятием в общество товарищей» был приговорен по конфирмации 10 июля 1826 г. к двадцати годам каторжных работ, сокращенных до пятнадцати лет. Выйдя в 1836 г. на поселение, Свистунов жил в с. Идинском (Каменка) Иркутской губ., а с 1838 г. в Кургане Тобольской губ. В 1841 г. Петр Николаевич был переведен в Тобольск, где служил в Общем губернском управлении и в Административно-статистическом комитете. Несмотря на то, что он занимал маленькие должности, Свистунов, благодаря своей высокой культурности, имел большое влияние на местную администрацию. В 1842 г. Петр Николаевич женился на дочери Курганского земского исправника Татьяне Александровне Дурановой, от которой имел троих детей. Большой дом Свистуновых был местом объединения тобольских декабристов. По манифесту 26 августа 1856 г. Свистунов с семьей приехал в Москву 10 марта 1857 г., но уже 16 марта принужден был выехать на жительство в Калугу. Получив от брата свою часть имения в Калужской губернии, Свистунов в 1859 г. был избран в члены Калужского дворянского комитета по устройству быта помещичьих крестьян. Здесь он был в рядах либерального меньшинства вместе с декабристами кн. Е. П. Оболенским и Г. С. Батенковым и петрашевцем Н. С. Кашкиным. В 1863 г. Свистунов приехал в Москву, где и скончался 15 февраля 1889 г., пережив всех своих товарищей, кроме Д. И. Завалишина, которого Петр Николаевич не считал «своим», себя называя «последним декабристом».
* * *
Кроме П. Н. Свистунова, М. И. Муравьева-Апостола, А. П. Беляева и Д. И. Завалишина, Толстой был знаком с декабристами: кн. С. Г. Волконским, П. И. Колошиным (1799-1854), жена которого Александра Григорьевна (рожд. Салтыкова) (1805-1871) приходилась Толстому четвероюродной теткой, М. И. Пущиным (1800-1869) и привлекавшимся к следствию, но не бывшим членом общества А. М. Исленьевым (1794-1884), дедом Софьи Андреевны Толстой.
* * *
В этот же день Лев Николаевич написал письмо П. Н. Свистунову, свидетельствующее о том сильнейшем впечатлении, какое он вынес из общения с этим декабристом: «Многоуважаемый Петр Николаевич, писал Толстой, когда вы говорите со мной, вам кажется, вероятно, что всё, что вы говорите, очень просто и обыкновенно, а для меня каждое ваше слово, взгляд, мысль, кажутся чрезвычайно важны и необыкновенны; и не потому, чтобы я особенно дорожил теми фактическими сведениями, которые вы сообщаете, а потому, что ваша беседа переносит меня на такую высоту чувства, которая очень редко встречается в жизни и всегда глубоко трогает меня. Я пишу эти несколько слов только, чтобы сказать вам это и попросить о двух вещах: 1) передать А. П. Беляеву вложенное письмо (я не знаю его адреса) и 2) пользуясь вашим позволением делать вопросы, спросить, нет ли у вас того религиозного сочинения или Записки Бобрищева-Пушкина, которое он написал в Чите, и ответа Барятинского. Если нет, то не можете ли вы вспомнить и рассказать, в чем состояло и то и другое. Я был в Петропавловской крепости, и там мне рассказывали, что один из преступников бросился в Неву и потом ел стекло. Не могу выразить того странного и сильного чувства, которое я испытал, зная, что это были вы. Подобное же чувство я испытал там же, когда мне принесли кандалы ручные и ножные 25-го года.... Еще вопрос: что за лицо был комендант Сукин».
В ответ на это письмо Свистунов сообщал (20 марта), что у него нет никаких сведений о сочинении П. С. Бобрищева-Пушкина и возражении кн. А. И. Барятинского, но что у него хранится перевод «Мыслей» Паскаля, сделанный Бобрищевым-Пушкиным. Относительно же коменданта Сукина Свистунов писал: «Мы его редко видели и, кроме официальных сношений, никаких с ним столкновений не имели. Он слыл строгим исполнителем своих непривлекательных обязанностей тюремщика. О душевных же его качествах или недостатках ничего не могу сказать»
* * *
Сам Стасов, вместо ответа на вопрос Толстого, решил послать ему копию с письма известного архимандрита Фотия (1792-1838). В сопроводительном письме (от 31 марта) Стасов писал: «Итак, посылаю вам копию с письма Фотия, оно авось принесет вам несколько золотников той атмосферы» которая носилась около этого русского изувера, грубого и шершавого как самый захолустный мужик, а смышленного и лукавого как петербургский лавочник. Письмо это примечательно тем, как вы, конечно, и сами увидите, что этот дрянной попишка обдувает своих доверчивых корреспондентов и наивных поклонников, уверяя их, что видел в сонном видении их покойную дочь, и в каком она теперь положении. Если этот документ (доставленный мною Публичной Библиотеке) окажется вам годным, то я пожалуй достал бы вам еще другие - иного сорта, из той же эпохи. Например, я бы постарался добыть и списать вам копию с собственноручной записки императора Николая I о всем военном и др. обряде, какой надо соблюсти при повешении 5-ти декабристов, - хотите? Только я лучше пошлю вам это при какой-нибудь оказии или вручу лично, буде вам случится как-нибудь еще раз прикатить сюда в Питер. А вашего приезда я бы желал не только для вручения вам того или этого, и даже не для того одного, чтоб мне с вами увидаться, - вот для чего. Нынче уже совсем мало осталось людей на лицо из эпохи декабристов, а если и остались такие, то всё это дворяне и иные люди среднего сословия. Представьте же себе, что мне случилось набрести на отличного человека того времени, и этот человек - во-первых, женщина (разумеется, старая), а, во-вторых, - женщина из «низшего» сословия. А именно - это няня, умная, толковая, энергичная, которая в 1826 г. молодой горничной последовала за своим сосланным господином и его молодой женой, добровольно поехавшей с ним; что это за женщина такая, и с какой благоустроенной душой, вы можете судить по тому, что пришло одно такое время, когда ее «барским детям» нечем было существовать, она вязала чулки, продавала их, - и только этим они все и жили.
* * *
«Когда Л. Н. Толстой начал писать роман «Декабристы», из коего впоследствии вылилась «Война и мир», ему доступны были архивы, и он был поражен собственноручной запиской Николая Павловича, в которой весь церемониал казни декабристов был предначертан им самим во всех подробностях (с особенным правописанием императора без буквы е, так как он ее не признавал и заменял всегда е). Мне Толстой читал снятую им копию; там встречается такая фраза: когда их выведут, то барабанам пробить мелкую дробь и т. д. «Это какое-то утонченное убийство», возмущался Л. Н. Толстой этой запиской»
* * *
Второе сообщение о замысле романа совершенно неожиданно находим в письме Ф. Д. Батюшкова к В. Г. Короленко от 28 января 1901 г. «Дорогой Владимир Галактионович, - писал Батюшков, - знаете ли, что история декабриста Чернышева должна была составить содержание романа Л. Н. Толстого? Я на это набрел недавно по указанию некоего А. Д. Свербеева,[1001] который слышал схему романа от самого Толстого. Вы помните, что была напечатана в Сборнике Литературного фонда глава из этого романа в двух вариантах; во втором варианте рассказывалась история процесса Чернышевских крестьян, которые в конце концов сосланы в Сибирь (из-за присвоения помещичьей земли). Так вот, по замыслу Толстого, Чернышев-декабрист, тоже сосланный, должен был попасть в поселок бывших крестьян своих родичей, и когда таким образом «барин», в силу превратностей судьбы, разделяет участь крестьян, - начинается по-Толстовски «опрощение» барина. Всё это весьма подходит к тем отголоскам предания о Чернышеве, которые Вам довелось слышать. Сестра сосланного Чернышева - замужем за Муравьевым. Кажется, Толстой и хотел дать имя Муравьева своему герою, - но вообще, кроме факта, что в романе идет речь сперва о ссылке крестьян Чернышева, а затем и сам Чернышев появляется на сцену (я перечел эту главу) - остальное догадки, ибо особенно довериться рассказам Свербеева нельзя. Теперь для меня вопрос, который обещали на-днях выяснить, - что известно положительного о дальнейшей судьбе гр. З. Г. Чернышева: его племянники и внуки (Муравьевы) здесь в Петербурге, но повидимому фамильные предания не особенно устойчивы. Заставляя циркулировать Ваш очерк, я надеюсь получить какие-нибудь более определенные ответы. Эта история и меня самого заинтересовала».
* * *
Вероятно, еще во время пребывания Страхова в Ясной поляне Лев Николаевич просил его навести справки, нельзя ли получить доступ к следственному делу о декабристах. 23 января Страхов писал: «Дело декабристов - недоступно. Но его видели два человека: историк Богданович, так справедливо Вами не любимый[1082] и какой-то Дубровин (?).[1083] А. Ф. Бычков обещал мне обратиться к нему и попробовать что-нибудь вытянуть».[1084] По получении этих сведений Лев Николаевич писал в конце января А. А. Толстой: «Существует в Петербурге подлинное дело декабристов, при нем существуют биографии с портретами, как мне говорили, всех декабристов.[1085] К этому делу был допущен один только Богданович - историк. Есть ли надежда, чтобы меня допустили к этому делу? И если есть, то кого и как просить об этом? Ну, что будет, то будет!»[1086] Между тем Страхов в следующем своем письме (от начала февраля) сообщал дополнительные сведения: «... меня очень заняла мысль о подлинном деле декабристов. Оказывается, что его рассматривали Богданович, покойный Кропотов[1087] и неизвестный мне генерал Дубровин. Если так, то отчего же и Вам нельзя посмотреть? Бычков говорит, что это делается не иначе, как с личного разрешения государя, и что, кажется, всего удобнее обратиться к наследнику. Я впрочем добьюсь, как сделал Кропотов».[1088] Оптимизм Страхова оказался неосновательным. То, что было доступно казенным историкам, генералам и полковникам, осталось запретным для Толстого. Гр. А. А. Толстая (3 февраля) писала: «Что касается декабристов, вот ответ, полученный мною от Дрентельна: [1089] «Допущение графа Л. Н. Толстого в архив III Отделения представляется совершенно невозможным».[1090] Столь категорический отказ не мог не произвести самого охлаждающего влияния на Льва Николаевича. Невозможность познакомиться с основным архивным материалом о декабристах была одной из главных причин, почему Толстой оставил работу над романом.
* * *
По ряду причин не был написан Толстым роман «Декабристы». Внешней причиной, которую скорее можно назвать поводом, оставления работы над романом нужно считать неразрешение познакомиться с подлинным следственным делом о декабристах. Это, конечно, очень охладило творческое горение писателя. Но были и другие причины, внутреннего порядка, заставившие Толстого отказаться от замысла, которым он так долго и так напряженно был занят. 12 августа 1879 г. В. В. Стасов писал Льву Николаевичу: «Тут было у нас сто нелепых слухов, будто вы бросили «Декабристов», потому, мол, что вдруг вы увидали, что всё русское общество было не русское, а французятина!?!Писал это Стасов, вероятно, со слов гр. А. А. Толстой, которая впоследствии вспоминала, что на ее вопрос, почему Лев Николаевич не продолжает романа, он отвечал: «потому что я нашел, что почти все декабристы были французы». Об этом же пишет в своих воспоминаниях и С. А. Берс: «Но вдруг Лев Николаевич разочаровался и в этой эпохе. Он утверждал, что декабрьский бунт есть результат влияния французской аристократии, большая часть которой эмигрировала в Россию после французской революции. Она и воспитывала потом всю русскую аристократию в качестве гувернеров. Этим объясняется, что многие из декабристов были католики. Если всё это было привитое и не создано на чисто русской почве, Лев Николаевич не мог этому симпатизировать».
Наконец, когда в 1892 году кто-то в присутствии П. А. Сергеенки спросил Толстого, правда ли, что он хочет опять приняться за «Декабристов», - «Нет, я навсегда оставил эту работу, -ответил Лев Николаевич неохотно, -... потому что не нашел в ней того, чего искал, т. е. общечеловеческого интереса. Вся эта история не имела под собою корней».
* * *
На вопрос Фета (в недошедшем до нас письме) о работе над романом Толстой писал 17 апреля 1879 г.: «Декабристы» мои, бог знает, где теперь, я о них и не думаю, а если бы и думал и писал, то льщу себя надеждой, что мой дух один, которым пахло бы, был бы невыносим для стреляющих в людей для блага человечества». В последних словах имеются в виду, конечно, не столько декабристы, сколько революционеры-семидесятники, ведшие в это время бой с самодержавием, закончившийся убийством царя.
* * *
Вплотную подошел к декабристам Толстой во второй половине 1902 г., когда, написав вчерне «Хаджи-Мурата», работал над XI главой повести, посвященной Николаю I. Работа эта очень напоминает работу Льва Николаевича над «Декабристами» четверть века тому назад. И теперь, как тогда, Толстой обратился к ряду лиц, и в первую очередь к тому же В. В. Стасову, за помощью[1122] в деле добывания печатных и рукописных материалов,[1123] на основании которых и была написана характеристика Николая I, в одной из редакций которой читаем о царе и декабристах: «Царствование его началось ложью о том, что он, играя роль, уверял при всяком удобном и неудобном случае, что он не знал того, что Александр назначил его наследником, и что он не желает престола. Это была ложь.
Властолюбивый, ограниченный, необразованный, грубый и потому самоуверенный солдат, он не мог не любить власти и интересовался только властью, одного желая - усиления ее. Его присяга Константину, из которой он и его льстецы сделали потом подвиг самоотвержения, была вызвана страхом. Не имея в руках акта престолонаследия и не зная решения Константина, провозглашение себя императором подвергало его опасности быть свергнутым, убитым, и он должен был присягнуть Константину. Когда же Константин опять отказался, вспыхнул мятеж, состоящий в том, что люди хотели облегчить то бремя, которое будто бы так тяготило его. И на это он ответил картечью, высылкой и каторгой лучших русских людей. Ложь вызвала человекоубийство, человекоубийство вызвало усиленную ложь».
* * *
Ценность «Запискам» Завалишина в глазах Толстого придавало и то обстоятельство, что мемуарист, не будучи близок ни с одним из декабристов, «писал про их теневые стороны». «Другие их, - говорил Толстой, - как пострадавших людей, идеализировали. И сами они выставляли себя с хорошей стороны. Между этими двумя взглядами находится истина» (зап. 6 июля).
На другой день после последней записи Д. П. Маковицкий записал такой отзыв Толстого о декабристах: «Это были люди все на подбор - как будто магнитом провели по верхнему слою кучи сора с железными опилками, и магнит их вытянул».[1144]
http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/chernoviki/dekabristy/istoriya-pisaniya.htm - полностью статья по ссылке.
В целом, очень жаль, что у Толстого не получилось с "Декабристами", которые в теории могли получится не менее монументальными, нежели "Война и мир", по сути продолжая ее и охватывая уже историю России с битвы под Аустерлицом до русско-турецкой войны 1828-1829 годов. С другой стороны, исходя из опубликованных писем Толстого, "Декабристы" могли получится очень разными, в зависимости от того, написал бы их Толстой в 70х, 80х или "нулевых" годах. Как менялись общественно-политические взгляды самого Толстого, так менялись и еще взгляды на декабристов, где в один период жизни они для него "французятина и католики", а в другой - "лучшие люди".
Но в итоге Толстой так и не нашел писательского и общечеловеческого интереса и русская литература так и не получила монументального романа о восстании на Сенатской площади.