Лодевейк Грондейс "Война в России и Сибири"
Не так давно по наводке товарища kommari приобрел занимательную книгу голландского военкора Грондейса о гражданской войне в России.
Лодевейк Грондейс весьма занятная персона. Как голландский корреспондент он прибыл на русский фронт еще при царе и принимал участие в боевых действиях (в том числе ходил в штыковую атаку и даже командовал батальоном) с немцами и австрийцами в Галиции, попутно отправляя сведения в Голландский Генштаб.
После Февральской Революции лицезрел постепенный развал царской армии после Приказа №1 и крах летнего наступления 1917 года. После провала мятежа Корнилова бежал в Румынию, а затем на Дон, где поучаствовал в отступлении белогвардейцев. Позднее он оказался и при ставке Колчака, наблюдая сначала наступление на запад, а затем и бегство белых на Дальний Восток. Автор всячески подчеркивает свой антикоммунизм и антисемитизм, так что не удивительно, что уже в 30-е годы он будет поддерживать Франко во время гражданской войны в Испании, а после завершения второй мировой войны, отбивался от пособничества нацистскому оккупационному режиму в Голландии. Но книга была написана еще в 20-е по горячим следам и будущие похождения Грондейса с фашистами были еще впереди, хотя даже из этой книги можно многое сказать о политических взглядах автора.
Книга примечательна в первую очередь тем, как автор живописует картины развала всего и вся, на фоне чего Грондейс не останавливается на критике большевиков, а ругает царя за слабость, Думу за ничтожность, лидеров белых за некомпетентность, чехословаков за предательство Колчака и т.д. и т.п.
В общем, перед нами этакий голландский Д'Артаньян, от которого досталось всем. Тем не менее, за счет отличного литературного языка (основанного на дневниках Грондейса - часть пропала во время его бегства из Киева) и занимательных историй, которым он был свидетелем, читается достаточно интересно.
Вполне понятно, почему автор с такими взглядами был не шибко популярен ни в красной, ни в белой среде. Но как источник по истории гражданской войны в России, он весьма занятен.
Ниже, несколько фрагментов для понимания содержания книги.
Первая мировая война
Вражеская армия углублялась в бескрайние просторы империи Она отдалялась от провиантских складов, снабжающих ее продовольствием и боеприпасами. На завоеванной территории она не находила ни того, ни другого. Крестьяне разбежались, а казаки разорили и заводы, и мельницы. Нет городков, где можно было бы отдохнуть под крышей. Я проезжал мимо маленьких деревенских домов, которые в ближайшие месяцы могут быть заняты врагом: вся мебель в них уже сожжена специально для этого направленными отрядами казаков. В пустых помещениях захватчик не найдет ни пучка соломы, ни грамма металла.
* * *
У нас на глазах повторяется героический случай, о котором рассказывает Цезарь в своих «Записках о галльской войне». Во время осады одного галльского города воин-галл покинул крепость, чтобы поджечь деревянный помост, которые римляне строили возле стены.
Галл тут же погиб, получив стрелу из лука. На его место мгновенно встал второй, и его постигла та же участь. Третий. Четвертый. Если не ошибаюсь, семнадцать человек погибли за несколько минут на этом месте.
А у нас на равнине между рекой и передовыми окопами снаряд повредил телефонный кабель, который связывал их с командным постом. Солдат, который был послан починить его, был тут же убит: хватило одного выстрела из винтовки. Был убит второй, тяжело ранен третий. Командир батальона спросил, найдутся ли добровольцы? И они нашлись. Нам позвонили, что чинить кабель пополз одиннадцатый солдат...
* * *
Среди деревьев появилась группа людей без оружия, в защитной форме в сопровождении нескольких солдат. Немецкий лейтенант сообщает нам все, о чем мы его спрашиваем. Он Reserveoffizier', физик из Геттингена, сын профессора. Он часто смеется и рассказывает
нам много того, о чем мы его и не спрашиваем, так сказать, captaiiones benevolrntiae. Он отпускает шутки насчет своих подчиненных во время взятия окопов и, успокоенный корректным отношением русских, ведет себя еще шумнее. Но когда один из нас, холодно глядя на него, спрашивает его, был ли он в Бельгии, прибавив, что сам он бельгиец, немецкий лейтенант теряет дар речи. Все пленные - из гренадерского полка кронпринца Кенигсберга.
Подходят новые партии пленных. Это боевые офицеры, они на нас не смотрят, и в ответ на любые вопросы кричат: «Nein, nein!». Присущая им надменность выглядит в этих обстоятельствах неприятным вызовом. В основном это лейтенанты, среди них два фон Бюлова. Они сдались, попросив пощады. Обращение с ними достойное, их не унижают. Поэтому их невежливость совершенно непонятна. Они не поприветствовали даже нашего полковника, который стоит вместе со своими офицерами. Я посмотрел на полковника с удивлением и спросил: «А может быть, стоило дать им по рукам?»
Он равнодушно ответил: «Чего вы хотите? Они всегда такие, когда опасность миновала».
И все же поведение этих офицеров было достойнее заискивания молодчика из Геттингена.
* * *
На главной лице сидел на стуле израненный немецкий солдат.
Милосердные руки русских, разожгли для него из обломков костер чтобы он мог согреться. Мы стянули с него сапог, полные воды очень его мучивший, и раскололи стол и два стула, чтобы поддерживать огонь. Немец страдал больше от холода, чем от трех своих ужасных ран, и, рискуя загореться, наклонялся всем телом и большой бородатой головой к огню. На площади, напротив православной церкви, у забора блетела медная гора: самовары, подсвечники, кухонная утварь, собранная со всего городка, чтобы отправиться в Германию.
* * *
Вокруг огромного костра, разведенного напротив церкви, сидят русские солдаты и пленные, которых подобрали в подвалах и стогах сена. Между собой они не разговаривают, потому что не понимают друг друга, но ненависти никакой не испытывают. Сибирские молодцы угощаются кофе и не забывают немцев, а те, поначалу подавленные и боязливые, чувствуют себя уже куда вольнее. Сначала они поглядывали на русских исподтишка, а теперь стараются привлечь их внимание. Но русские совершенно равнодушны к присутствию пленных и не проявляют к ним ни малейшего любопытства. В конце концов те и другие крепко засыпают.
* * *
Мой чудо-казак заплутался на равнине, и мы в полночь блуждаем между редкими соснами без тропы и дороги. Слева горящие Новоселки освещают заревом небо. На эту ночь меня милостиво приютили в Большой Оснице в доме, где уже расположились чиновник из Красного Креста, врач и несколько раненых. На следующее утро мой казак, над которым все смеются, с мрачным видом заявляет, что заблудился из-за меня. Вот свинья! В ответ я только пожимаю плечами. Я больше не верю тем, кто «чует», я верю карте.
* * *
Весь следующий день мы наблюдали, как шли военнопленные.Солдаты изможденные, оборванные, грязные, они снова стали крестьянами и кричат местным жителям, что они свои, что они не враги,
Русины, чехи, хорваты, сербы и еще сто разных народностей Австрийской империи, для которых плен означает прощание с австрийской национальностью.Все они наполняют фляжки свежей водой, которую приносят им женщины.
Вдалеке слышится пение на немецком, поют хором и очень впечатляюще. Умоляющие крики несчастных австрийцев и громкий отчетливый хор немцев. Контраст так значителен, что мы с графом Барановым решаем взглянуть на хор за поворотом дороги. Вот и они.
Это немцы, унтер-офицеры поддерживают в них боевой дух и тщательно отделяют от союзников. Презрение к их «австрийским товарищам» налицо в этом обидном разъединении. Мы останавливаем их, они горячо и негодующе отзываются об австрийской армии
Общая беда не смягчает их злобы и пренебрежения. Утешение пением только для них, для немцев, а не для этих «старых баб», «сучьих свиней», сразу признавших себя побежденными, забывших, что они солдаты, уж чувствующих себя в форме как ряженые!
Немцы шагают! «in Reih und Glied», подняв головы, жалкие, побежденные, но старающиеся сохранить в своем несчастье единственное утешение: национальную гордость и гордость своим мундиром.
* * *
Между 15 и 20 октября я посетил генерала [K. H.] Десино, он был военным атташе в Пекине, а теперь командовал 71-й дивизией. Я готил у него в деревне Асова, одной из двух или трех деревень в России, где Русскому правительству удалось поселить крестьян-евреев.
Приданные дивизии казаки были не прочь сыграть с местным населеием дурную шутку. Когда нашли перерезанный телефонный кабель (кто знает, не казачьей ли шашкой), пошли толки о шпионах, которые прячутся здесь по лесам и болотам, и казаки надумали выгнаиз деревни евреев и спалить их дома за предполагаемое вредительство и нейтралитет. Генерал Десино не испытывал большой симпатий к единоверцам, которые занимались в основном торгашеством, но препочел защитить бедняков, которые выращивали хлеб. Поутру меня разбудил женский плач. Я поспешил на улицу и увидел высокого статного Десино в окружении стариков и плачущих женщин, они целовали ему руки и сапоги, благодаря за защиту. Генерал едва сумел освободиться от этих несчастных. Я не скрыл, как высоко ценю его человечность ность, и высказал свое мнение с тем большей охотой, что штабные его не одобряли.
* * *
Я спрашиваю (казаков), ненавидят ли они своего врага.
- Да, немцев ненавидим. А австрийцев так...
Я настаиваю, и они уточняют:
- Немцы хотят воевать, австрийцы не очень...
И еще несколько ответов:
- Немцы жестокие. Они подвешивают пленных за ноги, чтоб заговорили...
- Я сам видел русских с выколотыми глазами...
- Они убивают всех казаков, каких встретят...
- Стреляют в мертвых, боятся, как бы не встали...
- Ух, как немцы казаков ненавидят!
Они говорят все разом. И смеются, показывая белые зубы, подтверждая, что немцы не на пустом месте возненавидели казаков.
Я спрашиваю: разве австрийцы не пользуются разрывными пулями и не совершают жестокостей? Они переговариваются между coбой бой, потом отвечают.
Один говорит:
- Среди австрийцев мы всегда находим кого-то из друзей. Люди из Галиции приезжают к нам в мирное время, и мы к ним ездим. Как мы можем их ненавидеть?
Другой:
- Увидит кто-то из наших среди пленных знакомого и кричит:
«Надо же! Это ты?» А тот ему: «Сам видишь!» Наш: «Как жена? Как дочки?» А тот спросит про хозяйство, про коров. И вместе о войне погорюют. Сколько она еще продлится. Ну и дальше в том же духе,!
Бывает, что и обнимутся, потому что друзья. А до этого убить могли друг друга.
Третий:
- Среди пленных есть и чистые русские, они и говорят только порусски. За что же их ненавидеть?
У четвертого всерьез накипело против немцев.
- Австрийские офицеры добрые, - говорит он. - Угощают сигаретами, разговаривают. А немецкие нет, они нам приказывают.
* * *
Я сказал, что после боев я видел много раненных немцев, взятых в окопах, с разбитыми распухшими лицами, но они могли идти вместе со своими товарищами в плен. Солдаты мне ответили, что им, должно быть, досталось прикладом. Я спросил, почему русские солдаты предпочитают действовать прикладом, а не штыком. Солдаты вновь стали обсуждать мой вопрос. Потом чтец сообщил щил, что когда они оказываются в окопе и чувствуют, что наверняка его возьмут, то предпочитают не убивать врага, а оглушить ударом и вывести из строя.
Я смотрел на этих людей и верил: они говорили правду. Я много раз имел возможность наблюдать яростные и неожиданные вспышки ки, но здесь они бывали редко. У русских солдат в бою возникает воодушевление, и, если оно правильно направлено, они становятся непобедимыми. Так мне кажется. Но боевой пыл исчезает так же мгновенно, как вспыхивает. Гнев в победителях гаснет при виде несчастья побежденного. У русского солдата иная культура, чем у его союзников на других фронтах, но я не скажу, что она более низкая.
* * *
Русские солдаты в отличие от латинских воинов не нуждаются в убедительных речах для того, чтобы пойти на подвиг. Читатель [Г. Ю.] Цезаря, [К.] Тацита, Тита Ливия, Ксенофонта помнит, какую роль в классических римских войнах играли речи трибунов или военачальников. Эмилий Павел [Луций]
объяснял воинам свои действия. Цезарь рассуждал перед когортами о доблести, доблести римлян, словно сами они о ней не подозревали, и доблести врагов за Рейном, которую римляне преувеличивали.
Какое зрелище! Как оно впечатляет! Солдаты аплодируют и, воодушевившись, посылают к военачальнику депутации в подтверждение преданности и боевого пыла.
История есть повторение. Прочитайте современные речи, обращенные к французской армии. Вас растрогает пыл солдат, для которых в час самопожертвования так важны и слово, и жест, они жаждут фейерверка зажигательных фраз, блеска идей, дорогих для патриотов и верующих.
Русская армия поразила меня простотой, с какой люди отправляются на смерть.
Февральская Революция.
Знаменитый приказ No 1, воспроизводящий декрет революции 1905 предписывал солдатам не признавать никакой власти кроме Совета рабочих и солдат, освобождал от отдания чести и подчинения офицерам. Он был обнародован в ночь с 1 на 2 марта 1917 г. при следующих обстоятельствах.
Так называемая воля народа способна создавать только хаос. Среди всех существующих партий только две обладали «политической религией». Националистическая, правое крыло партии кадетов и партия под руководством Комитета рабочих и солдатских депутатов, который принято было именовать Советом.
Партию с национальной окраской представляли офицеры, немалая часть интеллигенции, чиновники и т. д. Возглавлял ее великий князь Михаил Александрович, назначенный Николаем II своим наследником. К несчастью, великий князь, как большинство аристократов русской империи, не пожелал выполнить своего долга.
Он согласился с доводами кабинета министров (не согласны были [П. H.J Милюков и [А. И.] Гучков) и отрекся, «не желая крови своих подданных». Воистину доводы школьника. Он обезглавил свою партию, оставил офицеров без законного начальства, отдав их во власть десяти тысяч комитетов и самозваных начальников, и на его ответственности их деградация.
* * *
Не большевики создали приказ No 1. В начале марта революционное движение возглавляли еще не большевики-евреи Троцкий и Зиновьев ненавидевшие царский режим. За гибельный декрет ответственны кавказцы [Н. С.] Чхеидзе и [И. Г.] Церетели и русский [ Н. Д.] Соколов. Соколов посмел защищать этот декрет и два месяца спустя: «Он был необходим, чтобы лишить офицеров авторитета». Однако, когда он поехал на фронт, солдаты по справедливости обошлись с ним плохо, он вернулся оттуда с забинтованной головой.
* * *
«Солдатский съезд» в Минске", организация, созданная с разрешения генерала [В. И.] Гурко, выработал проект Декларации прав солдата (ни чего не скажешь, самое время о них подумать!). Совет отправил его господину Гучкову на подпись. Господин Гучков, сочтя, что декларация окончательно уничтожит армейскую дисциплину, передал ее в Комиссию демократических реформ. Два дня спустя генерал Поливанов вернул проект Гучкову: он был одобрен единодушно. Министр вновь отправил его в комиссию, прибавив, что комиссия облегчит его отклонение, даже если «против» выскажется меньшинство. Через несколько дней Поливанов привез документ: его опять одобрили единодушно.
Между тем командующие трех групп армий, как и генерал Алексеев, просили господина Гучкова не подписывать декларацию прав солдата. Получив поддержку главнокомандующих, Гучков сместил генерала Поливанова и назначил на его место генерала [В. Ф.] Новицкого. Но и Новицкий сообщил, что декларация одобрена единодушно.
Когда Гучков отказался подписать декларацию, к нему явились два члена Совета и объявили, что вполне могут обойтись и без его подписи! Проект пролежал в архиве министра до [А. Ф.] Керенского, который подписал его, взяв на себя ответственность. Но можно ли винить его за это?
* * *
Женщины сыграли существенную роль в революции 1905 г.
Они рисковали и своей свободой, и жизнью: многие погибли с оружием в руках. В эти мартовские дни женщин на улицах не было.
Изредка фальшивая «сестра милосердия» бряцала саблей, шагая рядом с молодым пареньком, настоящие медсестры работали в аптеках, перевязывая раненых. Отсутствие женщин свидетельствовало о том, что все происходило неожиданно, неподготовленно, непредсказуемо. Женщинам необходимо заранее обдумать свои действия. Революционерки - это интеллектуалки: к самопожертвованию в опасных схватках их толкают убеждения. Сейчас никто ничего заранее не готовил, и они недоумевают, они колеблются. Любящие риск мужчины скорее обрели присутствие духа.
* * *
Я встретил двух офицеров в штатском. Они сияли. Дворяне, офицеры гвардейского полка, они говорили, что всех возмущало положение вещей в стране и терпеть его было уже невозможно. Что все завидовали европейским странам, куда ездили время от времени "вздохнуть". Что они письменно известили своего полковника о том, больше ему не повинуются, и остались дома. Чуть позже я встретил генерала М., старого гвардейского офицера. Респектабельного, очень образованного пожилого человека. Он пожал мне руку. "Сорок лет, - сказал он, - я ждал этого дня и счастлив, что дожил и увидел, как занимается новая заря».
Высокопоставленные чиновники, с которыми я виделся, не скрывали от меня беспокойства. Но мне показалось, что в глубине души они верят в незыблемость бюрократической системы. Можно убивать полицейских, брать приступом министерства, освобождать политических заключенных, обещать всевозможные свободы...Росчерк пера, и цепей нет. Свершилось! Однако канцелярии продолжают работать. Каким бы ни было новое правительство, оно не обойдется без аппарата, который был создан за полвека, без чиновников, которых не заменишь в один день.
* * *
Появился великий князь Кирилл [Владимирович], без лошади, в форме морского офицера. Он пришел выразить свои симпатии революционному правительству. Его тоже подняли на плечи, его показали солдатам, и они захлопали и закричали «ура!». В порыве восторга морские пехотинцы, которые поднимали великого князя, Милюкова и Родзянко, принялись качать всех троих. Они то появлялись над толпой, то исчезали в гуще солдат. В следующую минуту место великого князя занял агитатор-революционер. Размахивая руками, он потребовал немедленно установить демократическую республику. Ему тоже захлопали и качали с не меньшим удовольствием, чем великого князя. Казаки на конях и с саблями наголо, стоявшие длинной чередой позади морских пехотинцев, всякий раз отдавали честь и с бесстрастными лицами кричали «ура!».
Затем привели арестованных: стариков-генералов, адмирала, которого освистали моряки, офицеров интендантской службы. Их сопровождали солдаты и всадники со штыками с саблями наголо.
Когда появился городовой, его встретили ругательствами и смехом «Фараон проклятый, свинья поганая, хотел в нас стрелять?» Потом его оставили в покое: он арестован, его больше не трогают. Ненависть в этой стране яростна, но она мгновенно гаснет, и люди вновь возвращаются к присущему им безразличному добродушию.
* * *
Я побывал на двух митингах.
До чего хорошо говорят случайные ораторы-импровизаторы! Как трогательны были бы речи этих студентов-социалистов и их руководителей , если бы не были так опасны! Текут рекой замечательные слова. А какие жесты! Они находят ораторские приемы необыкноенной силы, отчеканивая со страстью каждую фразу, срывая самые горячие аплодисменты и громкие крики одобрения. Толпа восхищается их талантом. Но горе оратору, который нравится толпе. Если он слишком рано кончает свою речь, ему кричат: «Продолжай!». Он отвечает : «Я все сказал!» Зал орет: «Нет! Нет! Говори еще!» И бедняга вынужден вновь говорить, став рабом многоглавого тирана, чью благосклонность он хотел снискать, а теперь попал ему в лапы.
Второму оратору захлопали сразу, как только он появился. Он поляк, национальный герой. Но голос у него слабый и движения слишком вялые для энергичных участников митинга. Несмотря на симпатию публики, громкий голос прерывает его: «Довольно!» К нему присоединяются другие голоса: «Хватит! Иди отсюда! Хватит!» Напрасно герой пытается задобрить публику изящными манерами и взмахами рук, похожими на взмахи ангельских крыльев, председатель собрания тянет его назад за полу.
Все речи ораторов - старые, как мир, недостойные нелепости, но для толпы они - удивительная новость. Рабочие с жадностью слушают радикальные программы, которые разворачивают перед ними, и нет ни одного полицейского или цензора, который бы одернул разбушевавшееся воображение.
* * *
Впервые в России социально-анархические программы и еванегльское толстовство обсуждались перед аудиторией из пяти или шести тысяч человек. Эти крестьяне, эти рабочие, эти мелкие лавочники слушали, убеждая себя, что в их руках судьба их страны и будущее их внуков. Они без конца твердят «демократия», «демократия», теребя эту ветошь, обломок той эпохи, которая никогда не вернется, эпохи когда толпа собиралась на площади полиса, города-государства, и решала судьбы общины. Теперь за лживым фасадом демократических движений всегда маячит тот, кто готовится стать царем или князем. О демократии больше не может быть и речи, речь идет о средствах какими формируется и поддерживает себя новая аристократия.
* * *
Царь взял слово. Он был очень взволнован, замолкал, искал слова и привычным движением трогал нос. Его слушали в полном молчании. Все чувствовали, что вместе с этим человеком рушится целый строй; от царственной пышности, от веками выстраиваемой иерархии уже отказались с преступной легкостью.
- Мне трудно говорить. Я работал с вами полтора года. Но что поделать!
Помолчал и продолжал:
~ По воле Господа и по моей собственной я должен вас покинуть.
Раздался стук, что-то упало. Молодой офицер из императорской свйты рухнул на пол. Следом второй потерял сознание. Третий разрыдался и был вынужден покинуть зал, чтобы нервозность не перекинулась на окружающих.
* * *
Генерал Алексеев ответил на царское прощание деликатной и трогательной речью. Но все еще сопереживали словам царя. Русские знавшие покой и счастье только под сильной рукой господина добровольно отказывались от этого слишком слабого властителя, от набожного фаталиста, павшего под грузом сомнений и неуверенности. Авторитет его рода и короны вот-вот исчезнет, и бескрайней России нечем будет заполнить эту пустоту. В глазах искренне огорченных, но пока еще ослепленных химерой революции офицеров царь уже был обыкновенным человеком с учтивыми манерами и благородными чувствами, истинным дворянином.
Все склонили головы и с невольной слезой смотрели, как Николай II божество, ставшее человеком, простившись с офицерами, с грустной улыбкой удалялся.
Уехав из Могилева, царь был окончательно обречен на полное одиночество. Невероятные надежды, пробужденные немотивированным социальным переворотом у одних и трусость других, сделали отречение царя печальным и трогательным. Окружение, неразлучное с его императорским величеством в счастливые дни, оставило его в беде. Только князь [В. А.] Долгоруков поехал с царем в Царское Село. Другие свитские офицеры - [В. H.] Воейков, [В. Б.] Фредерикс, [А. А.] Мордвинов, [A. H.] Граббе, [К. А.] Нарышкин - остались в Ставке.
Скачать бесплатно в цифровом виде можно здесь https://kommari.livejournal.com/3222194.html
Купить бумажную версию можно здесь https://www.ozon.ru/context/detail/id/147531059/
Если интересно, могу сделать еще одну такую сборку фрагментов - там немало занятных наблюдений по дальнейшим событиям - летнему наступлению, мятежу Корнилова, Октябрьской Революции, началу гражданской войны и т.д., вплоть до разгрома Колчака.