О чувстве красоты
Если присмотреться к самой же интроспекции, то неизменно обнаруживается, что заметливость к чему бы то ни было зависит от предшествующей к моменту наблюдения внутренней подготовки. Это совершенно неудивительное наблюдение: если я подготовлюсь так, то я буду замечать одно, а если подготовлюсь этак, то буду замечать другое. На этом, с другой стороны, и основывается разнообразие характеров: разные люди в одной ситуации склонны замечать разное, потому что разные люди к одной и той же ситуации внутренне готовятся по-разному. Люди при разных обычаях подготовки разные мысли в себе же самих подмечают, разным соображениям дают ход; и чем человек старше и чем лучше у него самоконтроль, тем это обстоятельство играет большее значение. Поскольку обычаи подготовки к ситуациям и созерцаниям того или иного рода, задающие эту склонность что-либо подметить, и сами "вшиты" в характер, то людям бывает затруднительно представить себе, как можно готовиться иначе, и именно поэтому людям бывает трудно представить себе, что могут быть какие-то совсем другие по характеру люди. Но и это затруднение иногда преодолевается, если человек берёт на себя труд вообразить чужие обстоятельства.
Это тривиальное наблюдение не заслуживало бы быть записанным, если бы оно не составляло опору для вот какого различения. Сама по себе подготовка может иметь разное отношение к происходящей или же совершающейся (это сомнение в выборе слова неслучайно, и я поведу о нём речь дальше) в момент наблюдения душевной деятельности. Дело в том, что строится всякая душевная деятельность и сама из заметливостей того или иного рода. Можно возразить: в душе совершается многое, что непосредственно убегает от сознания, однако сказывается на дальнейшем и в этом смысле существует. Это и верно, и неверно: с одной стороны, без этого никогда не обходится, а с другой стороны, лучшая подготовленность приводит и к лучшей осознанности. Как бы то ни было, совершенно вне всякой заметливости душевная деятельность не может быть: если что-то вообще имеет значение, то рано или поздно в каком-то виде примечается. Итак, с самого начала бы я хотел обратить внимание лишь на то в душе, что выстраивается самым приметливым образом: сначала подготовление порождает в душе какие-то структуры внимания, благодаря которым человек потом оказывается способен что-то подметить, а вся наблюдаемая, во всяком случае, душевная деятельность из такого цикла подготовок и состоит. Саму эту душевную деятельность мы хотим как-то обнаружить или охарактеризовать - но подготовка-то к этому обнаружению откуда всё-таки берётся? Из самой же этой воспринимаемой деятельности, как её прямая часть? Или же из чего-то такого, что к ней занимает постороннее положение? Чувство свободы имеет место во 2-м случае - тогда, когда за совершающейся деятельностью мы наблюдаем как бы со стороны, согласно с посторонними к ней подготовлениями. Ведь сама эта возможность взглянуть на протекающий момент со стороны означает, что могли бы подразумеваться и другие способы её совершения; только в ней и отражено само основание небезразличия человека к тому, как направить свои мысли и поступки.
Прежде всего я хотел бы высказаться о том, каким образом существует так обозначенная свобода, дать конкретный пример. Бывает так, что сознанием овладевает какая-то навязчивая мелодия. Когда-то эта мелодия - вероятно, не слишком богатая внутренними достоинствами - чему-то послужила, стала основанием в каком-то душевном процессе. Но с тех пор некий душевный процесс так и продолжается в том же пространстве, среди тех же опор, в том же движении, и поскольку мелодия нужна для этого процесса, то она и воспроизводится. Какой может быть выход?.. Такая ситуация и вообще весьма обыкновенная. Нередко бывает так, как будто мы застреваем в каком-то обороте мыслей, в каком-то настроении, в каком-то сочетании надежд и расчётов, среди каких-то понятий, при каком-то взгляде на происходящее и так далее. Что может вывести отсюда?..
Можно представить себе: с утра взгляд из светлого окна на кроны деревьев… Или на ветвь берёзы, на листья… Сразу переменяются все мысли, всё мышление выходит из привычного круга, душа устремляется к чему-то… необязательно к лучшему, но само это устремление уже не продиктовано кругом несвободы, оно исполнено самопроизвольности и насыщенности, наполненности. И это не "просто впечатление извне", это внутренняя готовность увидеть. Само устремление точно так же происходит изнутри, как и всё то, что владело душой до того. Именно тогда можно сказать: надо же, как красив этот вид из окна, как красивы эти берёзы. Навязчивая мелодия сама собой забывается, потому что в случившемся она не имеет места.
В предыдущем абзаце - с одной стороны, просто декларация. Это я так для себя выбрал, что путь к свободе должен выглядеть и толковаться вот так. Это не "закон природы", это моё собственное установление, я не природа. С другой стороны, это постоянно повторяющийся опыт обращения с красотой. Нет, красивый объект не поведёт "механически" к избавлению от навязчивой мысли, от ветоши (мелодия тут просто пример). Именно что это не "впечатление извне", механически обрывающее и переводящее к новому. Это внутренняя готовность, внутренний потенциал; это не обязано вот так срабатывать, но это может так срабатывать. Потенциал созерцания, потенциал углубления в красивое, потенциал раскрытия мыслей вне того, что было затвержено. Если слово "красивое" здесь выпустить как само нуждающееся в толковании, то в сухом остатке имеем: в мышлении есть привычный компонент, а есть постороннее прибавление, и именно это прибавление, сообщающее мышлению освобождённость, толкуется как красивое.
Что же, собственно говоря, такое это "затверженное", "привычное"?.. Наша склонность что-то заметить всегда чем-то обоснуется. Мы сооружаем эту склонность в процессе самого дела - а теперь надо поглядеть сюда, спросить себя вот о чём, заняться тем-то и тем-то. Это верно всегда, когда мы чем-то заняты или увлечены, иначе бы занятие не могло сохранять свою форму и осмысленность. Настолько, насколько в душевной нашей рутине вообще есть какой-то жизненный смысл, действует и вот это обоснованное внутри самого дела сооружение склонности к тому, чтобы приметить то-то и то-то: горелка зажжена (или нет), чайник поставлен (или нет). О затверженности или увлечённости я говорю тогда, когда такой внутренний к делу способ сооружения наблюдательностей - это и есть всё то, что воздействует на способность человека к наблюдениям, по сути к интроспекции. Но иногда можно что-то заметить и по посторонней к делу причине, из посторонних к делу оснований, через посторонние процессы внутреннего сооружения наблюдательной способности, а не через соорудительную рутину данного дела самого по себе.
Само по себе это обстоятельство ещё, естественно, не вносит освобождения. Более того, зачастую оно замечается лишь в силу того, что оно прямо мешает делу и отвлекает от него, вносит в дело ошибки: человек смотрит туда, куда не должен бы смотреть. Так что оно и толкуется-то зачастую не более и не менее как несовершенство человеческой природы, как естественная ошибчивость человека, которую можно и нужно было бы победить, одолеть, низвергнуть. Но если обратиться к тому самому примеру - к вовлечению красоты в затхлый душевный мир, - то происходит следующее. Посторонние к делу процессы приобретают всё же и свою обоснованность: можно внимательно разглядывать эти берёзовые стволы, следить душой за этим разглядыванием, радоваться раскрывающейся картине. Значит ли это, что они становятся новым делом? Нет, потому что дело - в изменившемся виде - сохраняется. Эти новые впечатления, которые однако оказываются столь содержательными, всё время так и остаются посторонними к тому делу удержания верных направленностей, в котором пребывает душа. Их обоснованность остаётся внешней, тогда как внутренняя обоснованность владеет самим моментом, самим делом разглядывания. Вмешательство появляющихся впечатлений, размышлений - это одно; а смотреть из окна, сохранять в этом действии внутреннюю целостность - это другое.
Как использовать такие "вмешательства постороннего", для каких выводов они могут и должны пригодиться?.. Я предлагаю что-то вроде постулата, основанного на непосредственном, самом прямом наблюдении: душа обладает внутренней связностью. Это значит, что те самые посторонние основания к наблюдению или замечанию чего бы то ни было сохраняются и пребывают между случаями их применения. Это своего рода "душевная инерция": душу следует представлять себе неким "потоком сознания", в котором "точка интереса" никогда не занимает совершенно случайного, произвольного места, но всегда перемещается по отношению к возможным способам выстроения посторонних для дела подготовок к наблюдательности. То есть постороннее - не эфемерно, не бесструктурно; по сути, от дельного и текущего оно отличается не бесструктурностью или неуправляемостью, а всего лишь ролью: именно что оно не делается, а обнаруживается, оно само не занято ни в каком человеческом интересе, но для всякого интереса оказывается контекстом. Именно по этому признаку его можно отличить. Такое отличение было бы провести невозможно, если бы именно его результаты как-нибудь оставлялись "до другого раза", потому что само дельное оказывается таковым лишь в каком-то моменте, лишь в продолжение мгновения. Вне выявляемого в моменте отличия между "делом" и "посторонним" мы можем иметь лишь "дела". Так что если бы эти результаты мы продлили вне мгновения, то мы бы оказались вынуждены из выстраиваемого здания вытворять "особое дело" - может быть, "самое главное" в каком-то смысле, во всяком случае наиболее освобождающее и осмысляющее. Но если отличение проводить всякий раз заново, если "до другого раза" оставлять лишь сами "инструкции" к его выполнению, то оно оказывается возможным и полезным. Тогда выстроенное здание освобождающего контекста всякий раз заново обнаруживается, а не подолгу проносится в каком-нибудь деле.
Откуда можно знать, что оно будет обнаруживаться в том же или улучшенном виде?.. Собственно, лишь из того, что Природа в принципе не отказала человеку в наблюдательности. Такое суждение может показаться самонадеянным, тем не менее и вообще все наши суждения могут быть основаны лишь на нём. Выражается эта природная способность к наблюдению вот в чём: на ходе мышления, на ходе сознания сказывается то, насколько подведение каких-нибудь расставляющих обстоятельств позволило человеку что-то отметить и что-то учесть; это, так сказать, учтённость второго порядка, которая - это я заявляю отдельно от основной нити данного рассуждения - и состоит в основе разума, столь отличающего человека от прочих тварей. Тем самым жизнеощущение - если воздержаться от несколько скандального в этом контексте слова "сознание" - человека оказывается намного более сложным, чем жизнеощущение прочих тварей, ибо оно выстраивается на ходу, точнее методы и обстоятельства его выстроения меняются и уточняются по обстановке благодаря этой способности и этой связи, этой рефлексирующей "влиятельности второго порядка". Так что мы можем надеяться и рассчитывать на то, что если когда-то мы в себе выстроили способность обращения к какому-нибудь постороннему объясняющему обстоятельству, то при повторном попадании в "такую же" душевную ситуацию эта способность ввиду неизбежного обращения к этим характерным лишь для человека внутренним средствам вновь задействуется уже настолько сложной, насколько мы её оставили в прошлой раз. Ситуации всё же каждый раз несколько различны - душевный мир очень богат, он много богаче мира предметов и целей, - и потому попадание всё-таки всегда будет грешить неточностью, всегда будет оставаться резерв для уточнения. Мы не можем учесть сразу всех своих душевных обстоятельств. Тем не менее сама по себе способность к постепенному уточнению наблюдений мне именно благодаря этому представляется неоспоримой.
Более конкретно это постепенное уточнение самонаблюдений можно заставать благодаря чувству красоты. Это чувство, как я уже говорил ранее, состоит по существу в освобождении, углубляющемся освобождении. Можно представить себе - взяв другой пример - стаи птиц в вечернем воздухе: дело не в том, как выглядят эти летящие птицы и какие фигуры на небе они образуют, дело не в созерцании неба как таковом, а дело в умении человека привязаться к проникновению в эти фигуры и в этот полёт, к выстроению внутренних способов и внутренней ритмики созерцания. Такая привязанность осуществляется не по накопленному обычаю, а по самой той способности к пересмотру обычаев, о которой шла речь в предыдущем абзаце, вот почему она ощущается как освобождение: это "привязанность" - как действие, а не как вещь. Цель этого действия - лучше, достойнее осознавать самого себя, свои собственные подходы к миру. Что, в сущности, небезразлично человеку, когда он выстраивает наблюдение за этим полётом птиц, в чём состоит это стремление замечтаться? У него есть готовые "посторонние основания к замечаниям", они выстроены в какую-то структуру, и эту самую структуру в момент наблюдения за птицами человек не только застаёт осуществляющейся, но и стремится совершенствовать. У него есть "дело" - это собственно сами птицы, то есть то, каковы они; и у него есть "посторонние" к этому делу соображения - те самые, что "сами собой" приходят на ум или во всяком случае "сами собой" начинают воздействовать на восприятие. Не по "связи с делом", а по раскрытию "обстоятельств" к этому делу. Поскольку это происходит "само собой", то это и есть залог того, что наблюдаемое имеет отношение к тому, что человек сам и есть, а не к тому, что человек сам для себя придумал или поставил задачей: то, что наблюдается, - это высвобожденное из-под гнёта деяний. Казалось бы, человек узнаёт тем самым лишь себя; но лишь благодаря этому он и может узнавать весь мир.
Освобождённость могла бы появляться и иначе. От нынешнего "дела" человек может отвлекаться посредством какого-то другого "дела", если это другое "дело" оказалось совершенно посторонним и не связанным содержательно с нынешним "делом". Если привычку к таким переходам между "делами" развить, то она тоже будет сообщать жизнечувствию свободу, потому что свободным или необусловленным будет оказываться сам момент перехода. Однако что такое то понятие, благодаря которому эти "дела" вот так отбираются - осознанно, а не в силу привычки?.. Это понятие можно было бы назвать "важностью". Я люблю использовать слово "важность", но обычно не в этом смысле… Тем не менее, сейчас уместен к рассмотрению именно этот смысл. Рассматривать его следует в применении к судьбе в целом. Прямо сейчас всегда может найтись такое "дело", которое в оправдания замечаний по текущему "делу" вносит на мгновение освобождающий элемент; "на мгновение" - то есть до тех пор, пока это новое "дело" не образует в душе уже свою собственную структуру, тоже замкнутую и несвободную. Но благодаря чему оно нашлось?..
Наивный ответ - каким-то образом оно было прежде запомнено. Этот ответ сочтут абсурдным антиматериалисты: они укажут, что в этом высказывании перепутан смысл глагола "запомнить". "Душевные акты" - это есть у них такое слово - характеризуются через "квалиа". Это тоже слово из весьма характерного лексикона, хотя сами антиматериалисты предпочтут, может быть, говорить об "интенциях", об устремлённостях вчувствования. Если человек что-то запоминал, то это значит, что он каким-то образом участвовал в своём запоминании, ощущал его и осознавал его. Тогда как в этом объяснении подразумевается некое постороннее к человеку "запоминание": есть структура, которая нечто в себе запоминает, а сознание человека есть не более чем манифестация этой структуры. Однако протест антиматериалистов сводится к отказу от самого вопроса. Если имеет значение только душевное действие ("душевный акт"…), то его причины, независящие от воли человека, уже несущественны. Познание значимо лишь постольку, поскольку познаётся способность человека действовать в тех или иных являющихся обстоятельствах. Если же всё-таки обратить к антиматериалистам названный вопрос, то они будут подменять его; они заменят его на вопрос, что и ввиду чего следует делать для того, чтобы такие освобождающие "дела" в душе вовремя появлялись. Мне кажется, именно в этом смысле следует понимать доктрину о различении между "явными" качествами и "скрытыми", ведь в обычном смысле представлялось бы, что явственность - это не собственная характеристика самого по себе качества, а лишь его врéменное и преходящее состояние: https://ivanov-petrov.livejournal.com/1185250.html
Если же столь волюнтаристкое по духу возражение не принято в обращение, то появляется вопрос, что это за запоминание. Оно должно придать основательность нашим познаниям о душевных движениях, лишить их волюнтаризма. Это точка опоры в безграничном мире свободной воли. Мы можем и должны рассчитывать на то, что какие-то из наших чувственных ожиданий будут оправдываться, ведь иначе мы окажемся без представления о действительном мире, без явственной причины к оформлению и выбору предметов размышления из созерцательного безграничья. Осмысленность нашей свободе придаёт лишь строгость нашей опоры на явственное. Собственно говоря, без строгости не может быть и свободы, ведь лишь строгость - в особенности математическая строгость - позволяет человеку тщательно проводить различия, определять выделенные образы действования.
Во всяком действовании есть своего рода фон. Этот фон может приниматься состоящим из других возможностей к действованию, из неких надобностей. Можно утверждать, что когда человек во мгновении бытия отличает своё имеющееся действование от другого возможного, то он и постигает ощущение свободы: как я уже упоминал в начале постинга, таков момент небезразличия к возможности направить мысль так или иначе, повести мысль к тем или иным последствиям. Что происходит, если всерьёз человек согласен рассматривать лишь такие потенциальные действования, в которых улажен некий распорядок, приводящий к их оформленности, означенности, предметности, направленности?.. Тогда приходится признать, что этот самый распорядок был заготовлен заранее, был предусмотрен. Но если такое признание повторяется в рассмотрении каждого мгновения раз за разом, до самого момента рождения или ранее, то ничего непредусмотренного в данном мгновении не может быть. Если же вопрос о возникновении такого направляющего фона вообще осмыслен, а ответ на него может быть дан, то в таких презумпциях этот ответ приводит к тому, что нынешнее действие расширяется, включая в свой состав все возможные объяснения, и потенциально не остаётся ничего вовне нынешнего действования с его структурой и его обусловленностью - ни малейшего места для свободы, для небезразличия. Так что предметность в объяснениях продолжающейся жизни сводится к тому же самому отказу от рассмотрения действительных оснований и причин к нашим мыслям и чувствам. На такой отказ я не считаю должным и правильным идти, потому что он лишает человека возможности иметь дело со своей самостью, со своей личной историей. Эта самость - если она вообще остаётся в рассмотрении - сводится до бесструктурной точки, мельтешащей в чередовании стремлений, до некой "взвешенности", задающей ритм для пути… То, что убегает от всякого объяснения, ведь не может быть наделено никакой структурой и никакими качествами.
Об этом речь уже шла выше. Сознание следует полагать непрерывным, ведь само это обнаружение постороннего к "делу" остаётся при нас от случая к случаю таким, каким оно уже было выстроено, и между случаями, стало быть, сохраняется связь; то есть отчасти сохраняется некое "окружение" вокруг "точки небезразличия" или же "точки интереса", в котором мы можем подмечать причины для своих наблюдённостей; так сказать, "атмосфера момента". Непрерывность сознания означает, что мгновение сознания - то самое доступное обнаружению "окружение", привязанное к "делу" "точкой небезразличия", - определилось лишь только тем, что так или иначе имело место в предшествующие мгновения. Мгновение отчасти свободно, отчасти нет; отчасти человек сам определяет, на что он станет обращать своё внимание, отчасти ему мысли припоминаются помимо его воли; и даже в большей части мгновение несвободно, нежели свободно; как бы то ни было, вся эта сумма мгновения - и наступление несвободы, и облик свободы - могла бы быть иной лишь по тем причинам, которые как-либо выразились в предшествующем ходе мгновений. Всякое возможное изменение нынешнего жизнеощущения, сколь бы маленьким оно ни было, имеет какую-либо причину в предшествующем движении сознания; эти причины накапливаются. Это можно видеть так: человек есть физическая, телесная система; но одновременно человек есть и душевная, воспринимающая система; эти два аспекта друг друга отражают, и датчик интроспекции, действующий через обусловливание замечаний, точно так же даёт понять о душевной динамике, как и какой-нибудь электрический датчик в мозгу. В механике динамический подход предполагает, что движение тел в принципе можно выделить с полным совершенством, то есть заведомо познать всё то, что доступно познанию. Но и в душевной динамике предполагается аналогичное совершенство: все причины к изменению душевного состояния наличествуют в рассматривающемся душевном субстрате, и всякая причина, если брать её в отдельности, действует однозначно, однократно, безусловно. Иначе бы мы вообще ни о чём мыслить не могли; какая бы то ни было расплывчатость возможна лишь благодаря наличию строгого основания.
Что за "душевный субстрат"?.. Та самая структура "постороннего", которая примыкает к "делу" и служит основанием для подготовки "замечаний", для выделения "окружения" к "точке небезразличия", тоже может быть более или менее совершенной, она позволяет человеку подмечать, обнаруживать больше или меньше. Однако незамеченное, необнаруженное действует на нынешнее мгновение сознания точно так же, как и замеченное, обнаруженное. Именно вся сумма того, что в принципе могло бы быть обнаружено или воспринято внутренним чувством, если бы только человек как следует мог им воспользоваться, и составляет душу человека, и эта душа не менее целостна, чем тело. Конкретная душа принадлежит к конкретному человеку, ему она небезразлична. Ведь от каждого нынешнего решения, от каждой подуманной мысли зависит, вообще говоря, вся душевная история на произвольное время вперёд; есть отчего проявлять небезразличие. А вот сама способность к обнаружению, будучи совершенной, разделена между всеми людьми, она для всех одинакова; это начало можно было бы при желании назвать "трансперсональным", хотя мне и не нравится мистический налёт, сопровождающий это слово; это и есть некое "душевное", которое познанию себя придаёт смысл познания мира. Благодаря наличию этого "душевного", "всеобщего" - человек и может обнаруживать себя самого. Во всём освобождающем он ищет собственные манифестации - всё то, что ему на самом деле при каких-то конкретных обстоятельствах пришло в голову, а не могло бы подуматься в принципе. Конечно, в пучине "душевного" можно затеряться, как и вообще во всякой пучине; поиск ещё не означает достижения. "Душевный субстрат" - "океан души", как это можно назвать, если вспомнить известный образ Лема, - это лишь та "пространственная" среда, которая позволяет разместить и ориентировать "точки небезразличия"; но что же я делаю с этими "точками" и кто таков "я сам"?.. Я привожу их в движение, сообщаю им траекторию; из-за этого я и должен их иметь в виду - ведь для меня в конечном итоге важно лишь то, как я это делаю, какой след я оставляю на своей собственной истории помышлений или осознаний; так что выявляя неумолимые факты об их размещении, я имею всё-таки дело со своей самостью. "Себя самого" я всегда обнаруживаю лишь в неком "объективном мире" - в "душевном мире", во всяком случае.
Если себя самого я беру как бесструктурную точку, то по необходимости я полагаю себя совершенным - безупречным отражением и преломлением божественного света, его продолжением, ничуть не меньше. Это так получается из-за невозможности суждения; лишь суждение может выявить какие-либо несовершенства. Я оказываюсь вынужден так или иначе доверять себе, своему внутреннему голосу, который в частных случаях может ошибаться, зато в общем случае, конечно же, предоставляет основание для верного суждения, ибо иначе это основание попросту негде искать. Это безусловное доверие если не нынешнему своему состоянию, то внутреннему компасу, внутреннему идеалу: тем средствам существования, которые были выбраны. Своё действование я не подвергаю сомнению, я лишь намереваюсь выполнить его как можно лучше. Но в чём, собственно говоря, вообще можно здесь усомниться?.. Наверное, в своей способности видеть свои ошибки. Наблюдая свои ошибки и исправляя их, мы приближаемся к внутреннему идеалу. Но что, если вся наша приметливость - это не нечто навсегда данное, а нечто такое, что динамически развивается со временем, свойственно всегда лишь для данного мгновения и обнаруживается лишь в нём?.. Что, если себя мы можем-таки различать по теням на дне "душевного океана"?..
В этом случае безусловное доверие - опять же, скорее потенциальное, чем актуальное - должно быть отдано не нам самим, а нашей способности к наблюдению, нашей свободе в сотворении новых устойчивых душевных конфигураций, новых действий. Сами действия, безусловно, могут быть ошибочны; мы никогда доподлинно не знаем, совершаем ли мы ошибку, когда творим что-то новое. Но новое мы творим на каждом шагу. Нам никогда не доводится иметь дело точно с тем же самым, что и прежде; те действия, в которые мы погружаемся, всякий раз уместными оказываются несколько по-иному. Это становится заметным именно благодаря мгновенности наблюдений или же обнаружений, именно благодаря тому, что они совершаются по сооружении наблюдательных окружений, свойственном лишь данному мгновению и не имеющем смысла вне него, но однако воссоздающемся. "Точка небезразличия", составляющая собою ежеминутное самоощущение человека, может быть наблюдаема и поставлена в контекст обсуждения - но лишь благодаря таким конструкциям, которые по приобретённому навыку всякий раз воссоздаются заново… Подтверждаемое знание о душевной динамике всегда должно быть привязываемо ко мгновенно-обнаруживающимся конструкциям, а не формулируемо как самостоятельно-пребывающая цель. Это знание должно обладать, разумеется, собственной логикой, но эта логика никак не проявляется в логике собственных помышлений человека, никак с ней не пересекается, поскольку обратная ситуация декларировала бы невозможность освобождения, что противоречит нашей практике и самой возможности нашего бытия. В собственной жизни человека она проявляется лишь как динамика мельчайших, вроде бы бессмысленных помышлений, не связанных собственной логикой. Всякая логика опирается на собственное совершенство, но логика наблюдений опирается лишь на совершенство наблюдений, обнаружений - на то обстоятельство, что именно мгновенными обнаружениями можно выявить то, какими путями динамически сформировалась наша актуальная логика внутренних действований: всё то, что не имеет значения для нашей логики, для осмысления жизни, что лишено логических последствий и проявляется лишь как ограниченный маленьким полем факт, всё же имеет значение для динамического воздействия на наши мысли, образует наш вкус. Так и искусство поэзии состоит не в составлении верных рассуждений - "поэзия, просто Господи, должна быть немножко глуповата," как сказал Пушкин, - а в расставлении самых обыденных слов, составляющих однако верные контексты для того или иного нашего мгновения помышлений… Такое противопоставление и решительное разведение логики и динамики сознательного бытия означает, что логика знания - его цель как действия - пронизывает всю нашу жизнь, создаёт в ней освобождающее начало, но не становится целью самой жизни, сама жизнь не обращается в действование. Жизнь есть движение, в жизни создаются осмысления, но сама-то жизнь не создана осмыслением, она им не ограничена.
Всё, что рождается и заявляет себя в нашей душе, выхватывается наблюдениями; если не такими наблюдениями, к которым человек прямо сейчас, актуально способен, то во всяком случае потенциальными наблюдениями, которые в принципе могли бы проводиться. Всё, что в нас живёт, имеет значение не само по себе и не в логике своего длительного развития, а в контексте всякого душевного мгновения; ритм осмысления, его динамика намного важнее, чем его предметность, доминирует над нею, управляет ею. Либо, напротив, предметность должна править душою; если и не такая, которая задаётся нашими обыденными намерениями, то во всяком случае такая, которая стремится вместить в себя высшее начало. Мы должны пренебрегать случайностями и стремиться к главному, мы должны приближать свою душу к возможности верного мироосмысления; тем самым важнее всего - верное стремление и верная цель. Таковы две столкнувшиеся позиции. Обе они апеллируют к совершенству и к безошибочности, но в первом случае эта потенциальная безошибочность вынесена в наблюдения, в деятельность знания, тогда как во втором случае она представляет собой недостижимый идеал внутреннего действования, в котором знание участвует лишь как предмет или орудие, так что истина полагается вещью. Почему я считаю, что из этих двух позиций первая истинна, а вторая ложна?
Конечно, в самом начале мой аргумент - это не более чем некое ощущение. Сопоставление телесного, "механического" начала и душевного - это один из его аспектов. Конечно, если взгляд "от третьего лица" вообще осмыслен, то он не может ограничиваться телесной Вселенной, он захватывает собой и душу. В душе должны быть наблюдаемые нами, отделённые от нас закономерности - иначе бы её связь с телом не имела смысла. Но "действие" от третьего лица - это была бы нелепость; за "третьим лицом" можно лишь подмечать совершающееся, заставать его события, не выходя при этом из собственного "лица" и "действия". Другой аспект - это некое ощущение "торопливости", привязанное к предметному взгляду и его дискредитирующее. Чтобы передать его, я хотел бы дать что-то наподобие образа - например, пусть это будет корабль в открытом море. Это, конечно же, не образ в прямом смысле слова, не что-то такое, что именно видно. Скорее это интеллектуальная иллюстрация, перемещение в наглядный контекст. У штурмана есть цель, и он выясняет расположение корабля по отношению к этой цели, ставит курс. В идеальном случае он не замечает - точнее, для него не важны - всего того, что к этой цели не относится. Оттенок волн по отношению к солнцу, свежесть ветра - ко всему этому он глух, если только по какой-то нелепой случайности не поставил себе всего этого за цель. Но я знаю доподлинно, что если "любоваться природой" нарочно, то можно, конечно, "увидеть" в ней некую красоту и некое основание, однако эта красота будет лишь грубой подделкой… Нужна сосредоточенность и бесцельность, нужна душевная раскрытость - если не сосредоточиться и не прислушаться, то не заговорят музы. То же самое можно представить себе и вообще в дороге; по этому поводу вспоминается детский рассказ - "Зимний дуб". Конечно, и это - дело вкуса; можно возразить: зазеваешься - потеряешься в открытом море. Итак, почему же я думаю, что мой вкус лучше?..
Это уже не вопрос ощущения, это вопрос мысли. Если мы сравниваем своё знание со знанием Бога, то тем самым мы мним своё восприятие мира совершенным. Мы не должны приходить к выводу о том, что наше знание ниже знания Бога, потому что это подразумевало бы, что знание Бога нам доступно хотя бы в виде догадки. Как объяснить, что мир обладает немалым совершенством, если он выстраивается для души наиболее существенным образом через ошибки, через логическую непоследовательность?.. Так и объяснить, что об этих ошибках непременно судит несовершенный субъект, именно он отмечает "сбои логики". Если он допустит, что ему ведома точка зрения Бога, что он может её как-то назвать и как-то к ней обратиться, то горе ему!.. Во всех суждениях своих он должен отдавать дань своему несовершенству - стало быть, на деле, а не в декларациях. Если несовершенный субъект допустит существование совершенной логики, ему недоступной, то это допущение о её недоступности как объяснение для логического сбоя будет лишь декларацией. Ведь не пустые же это были слова, если этот субъект о ней не только заговорил, но и вовлёк её в важные для себя вопросы, стал её как-то иметь для себя в виду. Значит, он и содержательно стал к ней как-то относиться; и это уже неизбежно, это не отводится никакими усложняющими рассуждениями, потому что это свершившийся факт. Сравнение есть - значит, есть и вовлечение. Если присмотреться к тому, как на практике ведёт себя человек, верующий в освобождение действованием, то это, как мне представляется, как раз некое неизбежное "вовлечение в актуальное". Человек задумывается о том, во что он случайно оказался вовлечён актуальным положением дел, актуальной постановкой способности ко вниманию; задумывается, может быть, глубоко - но я говорю не о глубине выводов, а о поводе, который всегда привязан к контексту, выстроенному помимо наших логических умений. Ритмику этой способности он не замечает, мимо всего мгновенного он "проскальзывает", полагая его за нечто само собой разумеющееся, поэтику он теряет из виду. Тем самым он способен быстрее двигаться к совершенству, но всё-таки он навсегда теряет свои собственные ориентиры, упускает из виду свою аутентичность, свои идеалы…
Итак, отдельно динамика и отдельно логика. Развитие этого воззрения на мир связано с совершенствованием различающего их "сита", с углублением способности к воссозданию динамики "окружений". "Окружения" должны становиться всё более самостоятельными, независимыми от "действований", они должны охватывать собою жизнь всё более полно. Это делается благодаря особому характеру и особой направленности сей наблюдательности: в то время как в обыкновенном случае интроспекция направлена вообще на обстоятельства жизни и мышления, вот такая интроспекция относится к обстоятельствам собственного появления, к обоснованию собственной возможности: это "познание познания", устремляющееся к "полноте идей". Как распознать такую полноту охвата?.. Как выяснить, какой круг самоподтверждений в наблюдении - наибольший из всех возможных?.. Это делается через соединение "взгляда от третьего лица" и "взгляда от первого". Все причины к жизнеощущению содержатся в динамике души (совершенство динамики). Конечно, никогда нельзя утверждать, что все возможные жизнеощущения человеком испробованы, к этому не следует даже и стремиться. Более того, даже и все наилучшие, наивысшие виды жизнеощущения нельзя и не нужно "испробовать", подобное "коллекционерство" бессмысленно. Итак, в области эмпирического полнота немыслима, какая бы то ни было полнота может быть только "априорной" (словечко Канта…). Но если предполагаемая динамика позволяет восстановить, возобновить, воспроизвести наличные "окружения" во всей истории их последовательно-наблюдаемого формирования, ничего существенного не упустив из виду исторически, то такая динамика и будет полной… Даже если наличные "точки небезразличия" не отличаются высотой; впрочем, миновать высокое в таком восстановлении и не удалось бы. Убедительность этого воззрения основывается, на мой взгляд, на том факте, что оно старается приспособиться к имеющимся мыслительным способностям, как можно лучше и точнее использовать их и задействовать, а не ставить непосильные уму задачи без оглядки на их существо…
В каком смысле - восстановление или подтверждение? Что такое - динамическое отождествление? Какими средствами оно может быть обеспечено на опыте?.. Ответы на эти вопросы появляются и меняются при дальнейшем вглядывании.
Я бы сказал, что этот постинг представляет собой постановку задачи, тогда как первичная мотивация высказана здесь: https://cmt96.livejournal.com/28498.html
Это тривиальное наблюдение не заслуживало бы быть записанным, если бы оно не составляло опору для вот какого различения. Сама по себе подготовка может иметь разное отношение к происходящей или же совершающейся (это сомнение в выборе слова неслучайно, и я поведу о нём речь дальше) в момент наблюдения душевной деятельности. Дело в том, что строится всякая душевная деятельность и сама из заметливостей того или иного рода. Можно возразить: в душе совершается многое, что непосредственно убегает от сознания, однако сказывается на дальнейшем и в этом смысле существует. Это и верно, и неверно: с одной стороны, без этого никогда не обходится, а с другой стороны, лучшая подготовленность приводит и к лучшей осознанности. Как бы то ни было, совершенно вне всякой заметливости душевная деятельность не может быть: если что-то вообще имеет значение, то рано или поздно в каком-то виде примечается. Итак, с самого начала бы я хотел обратить внимание лишь на то в душе, что выстраивается самым приметливым образом: сначала подготовление порождает в душе какие-то структуры внимания, благодаря которым человек потом оказывается способен что-то подметить, а вся наблюдаемая, во всяком случае, душевная деятельность из такого цикла подготовок и состоит. Саму эту душевную деятельность мы хотим как-то обнаружить или охарактеризовать - но подготовка-то к этому обнаружению откуда всё-таки берётся? Из самой же этой воспринимаемой деятельности, как её прямая часть? Или же из чего-то такого, что к ней занимает постороннее положение? Чувство свободы имеет место во 2-м случае - тогда, когда за совершающейся деятельностью мы наблюдаем как бы со стороны, согласно с посторонними к ней подготовлениями. Ведь сама эта возможность взглянуть на протекающий момент со стороны означает, что могли бы подразумеваться и другие способы её совершения; только в ней и отражено само основание небезразличия человека к тому, как направить свои мысли и поступки.
Прежде всего я хотел бы высказаться о том, каким образом существует так обозначенная свобода, дать конкретный пример. Бывает так, что сознанием овладевает какая-то навязчивая мелодия. Когда-то эта мелодия - вероятно, не слишком богатая внутренними достоинствами - чему-то послужила, стала основанием в каком-то душевном процессе. Но с тех пор некий душевный процесс так и продолжается в том же пространстве, среди тех же опор, в том же движении, и поскольку мелодия нужна для этого процесса, то она и воспроизводится. Какой может быть выход?.. Такая ситуация и вообще весьма обыкновенная. Нередко бывает так, как будто мы застреваем в каком-то обороте мыслей, в каком-то настроении, в каком-то сочетании надежд и расчётов, среди каких-то понятий, при каком-то взгляде на происходящее и так далее. Что может вывести отсюда?..
Можно представить себе: с утра взгляд из светлого окна на кроны деревьев… Или на ветвь берёзы, на листья… Сразу переменяются все мысли, всё мышление выходит из привычного круга, душа устремляется к чему-то… необязательно к лучшему, но само это устремление уже не продиктовано кругом несвободы, оно исполнено самопроизвольности и насыщенности, наполненности. И это не "просто впечатление извне", это внутренняя готовность увидеть. Само устремление точно так же происходит изнутри, как и всё то, что владело душой до того. Именно тогда можно сказать: надо же, как красив этот вид из окна, как красивы эти берёзы. Навязчивая мелодия сама собой забывается, потому что в случившемся она не имеет места.
В предыдущем абзаце - с одной стороны, просто декларация. Это я так для себя выбрал, что путь к свободе должен выглядеть и толковаться вот так. Это не "закон природы", это моё собственное установление, я не природа. С другой стороны, это постоянно повторяющийся опыт обращения с красотой. Нет, красивый объект не поведёт "механически" к избавлению от навязчивой мысли, от ветоши (мелодия тут просто пример). Именно что это не "впечатление извне", механически обрывающее и переводящее к новому. Это внутренняя готовность, внутренний потенциал; это не обязано вот так срабатывать, но это может так срабатывать. Потенциал созерцания, потенциал углубления в красивое, потенциал раскрытия мыслей вне того, что было затвержено. Если слово "красивое" здесь выпустить как само нуждающееся в толковании, то в сухом остатке имеем: в мышлении есть привычный компонент, а есть постороннее прибавление, и именно это прибавление, сообщающее мышлению освобождённость, толкуется как красивое.
Что же, собственно говоря, такое это "затверженное", "привычное"?.. Наша склонность что-то заметить всегда чем-то обоснуется. Мы сооружаем эту склонность в процессе самого дела - а теперь надо поглядеть сюда, спросить себя вот о чём, заняться тем-то и тем-то. Это верно всегда, когда мы чем-то заняты или увлечены, иначе бы занятие не могло сохранять свою форму и осмысленность. Настолько, насколько в душевной нашей рутине вообще есть какой-то жизненный смысл, действует и вот это обоснованное внутри самого дела сооружение склонности к тому, чтобы приметить то-то и то-то: горелка зажжена (или нет), чайник поставлен (или нет). О затверженности или увлечённости я говорю тогда, когда такой внутренний к делу способ сооружения наблюдательностей - это и есть всё то, что воздействует на способность человека к наблюдениям, по сути к интроспекции. Но иногда можно что-то заметить и по посторонней к делу причине, из посторонних к делу оснований, через посторонние процессы внутреннего сооружения наблюдательной способности, а не через соорудительную рутину данного дела самого по себе.
Само по себе это обстоятельство ещё, естественно, не вносит освобождения. Более того, зачастую оно замечается лишь в силу того, что оно прямо мешает делу и отвлекает от него, вносит в дело ошибки: человек смотрит туда, куда не должен бы смотреть. Так что оно и толкуется-то зачастую не более и не менее как несовершенство человеческой природы, как естественная ошибчивость человека, которую можно и нужно было бы победить, одолеть, низвергнуть. Но если обратиться к тому самому примеру - к вовлечению красоты в затхлый душевный мир, - то происходит следующее. Посторонние к делу процессы приобретают всё же и свою обоснованность: можно внимательно разглядывать эти берёзовые стволы, следить душой за этим разглядыванием, радоваться раскрывающейся картине. Значит ли это, что они становятся новым делом? Нет, потому что дело - в изменившемся виде - сохраняется. Эти новые впечатления, которые однако оказываются столь содержательными, всё время так и остаются посторонними к тому делу удержания верных направленностей, в котором пребывает душа. Их обоснованность остаётся внешней, тогда как внутренняя обоснованность владеет самим моментом, самим делом разглядывания. Вмешательство появляющихся впечатлений, размышлений - это одно; а смотреть из окна, сохранять в этом действии внутреннюю целостность - это другое.
Как использовать такие "вмешательства постороннего", для каких выводов они могут и должны пригодиться?.. Я предлагаю что-то вроде постулата, основанного на непосредственном, самом прямом наблюдении: душа обладает внутренней связностью. Это значит, что те самые посторонние основания к наблюдению или замечанию чего бы то ни было сохраняются и пребывают между случаями их применения. Это своего рода "душевная инерция": душу следует представлять себе неким "потоком сознания", в котором "точка интереса" никогда не занимает совершенно случайного, произвольного места, но всегда перемещается по отношению к возможным способам выстроения посторонних для дела подготовок к наблюдательности. То есть постороннее - не эфемерно, не бесструктурно; по сути, от дельного и текущего оно отличается не бесструктурностью или неуправляемостью, а всего лишь ролью: именно что оно не делается, а обнаруживается, оно само не занято ни в каком человеческом интересе, но для всякого интереса оказывается контекстом. Именно по этому признаку его можно отличить. Такое отличение было бы провести невозможно, если бы именно его результаты как-нибудь оставлялись "до другого раза", потому что само дельное оказывается таковым лишь в каком-то моменте, лишь в продолжение мгновения. Вне выявляемого в моменте отличия между "делом" и "посторонним" мы можем иметь лишь "дела". Так что если бы эти результаты мы продлили вне мгновения, то мы бы оказались вынуждены из выстраиваемого здания вытворять "особое дело" - может быть, "самое главное" в каком-то смысле, во всяком случае наиболее освобождающее и осмысляющее. Но если отличение проводить всякий раз заново, если "до другого раза" оставлять лишь сами "инструкции" к его выполнению, то оно оказывается возможным и полезным. Тогда выстроенное здание освобождающего контекста всякий раз заново обнаруживается, а не подолгу проносится в каком-нибудь деле.
Откуда можно знать, что оно будет обнаруживаться в том же или улучшенном виде?.. Собственно, лишь из того, что Природа в принципе не отказала человеку в наблюдательности. Такое суждение может показаться самонадеянным, тем не менее и вообще все наши суждения могут быть основаны лишь на нём. Выражается эта природная способность к наблюдению вот в чём: на ходе мышления, на ходе сознания сказывается то, насколько подведение каких-нибудь расставляющих обстоятельств позволило человеку что-то отметить и что-то учесть; это, так сказать, учтённость второго порядка, которая - это я заявляю отдельно от основной нити данного рассуждения - и состоит в основе разума, столь отличающего человека от прочих тварей. Тем самым жизнеощущение - если воздержаться от несколько скандального в этом контексте слова "сознание" - человека оказывается намного более сложным, чем жизнеощущение прочих тварей, ибо оно выстраивается на ходу, точнее методы и обстоятельства его выстроения меняются и уточняются по обстановке благодаря этой способности и этой связи, этой рефлексирующей "влиятельности второго порядка". Так что мы можем надеяться и рассчитывать на то, что если когда-то мы в себе выстроили способность обращения к какому-нибудь постороннему объясняющему обстоятельству, то при повторном попадании в "такую же" душевную ситуацию эта способность ввиду неизбежного обращения к этим характерным лишь для человека внутренним средствам вновь задействуется уже настолько сложной, насколько мы её оставили в прошлой раз. Ситуации всё же каждый раз несколько различны - душевный мир очень богат, он много богаче мира предметов и целей, - и потому попадание всё-таки всегда будет грешить неточностью, всегда будет оставаться резерв для уточнения. Мы не можем учесть сразу всех своих душевных обстоятельств. Тем не менее сама по себе способность к постепенному уточнению наблюдений мне именно благодаря этому представляется неоспоримой.
Более конкретно это постепенное уточнение самонаблюдений можно заставать благодаря чувству красоты. Это чувство, как я уже говорил ранее, состоит по существу в освобождении, углубляющемся освобождении. Можно представить себе - взяв другой пример - стаи птиц в вечернем воздухе: дело не в том, как выглядят эти летящие птицы и какие фигуры на небе они образуют, дело не в созерцании неба как таковом, а дело в умении человека привязаться к проникновению в эти фигуры и в этот полёт, к выстроению внутренних способов и внутренней ритмики созерцания. Такая привязанность осуществляется не по накопленному обычаю, а по самой той способности к пересмотру обычаев, о которой шла речь в предыдущем абзаце, вот почему она ощущается как освобождение: это "привязанность" - как действие, а не как вещь. Цель этого действия - лучше, достойнее осознавать самого себя, свои собственные подходы к миру. Что, в сущности, небезразлично человеку, когда он выстраивает наблюдение за этим полётом птиц, в чём состоит это стремление замечтаться? У него есть готовые "посторонние основания к замечаниям", они выстроены в какую-то структуру, и эту самую структуру в момент наблюдения за птицами человек не только застаёт осуществляющейся, но и стремится совершенствовать. У него есть "дело" - это собственно сами птицы, то есть то, каковы они; и у него есть "посторонние" к этому делу соображения - те самые, что "сами собой" приходят на ум или во всяком случае "сами собой" начинают воздействовать на восприятие. Не по "связи с делом", а по раскрытию "обстоятельств" к этому делу. Поскольку это происходит "само собой", то это и есть залог того, что наблюдаемое имеет отношение к тому, что человек сам и есть, а не к тому, что человек сам для себя придумал или поставил задачей: то, что наблюдается, - это высвобожденное из-под гнёта деяний. Казалось бы, человек узнаёт тем самым лишь себя; но лишь благодаря этому он и может узнавать весь мир.
Освобождённость могла бы появляться и иначе. От нынешнего "дела" человек может отвлекаться посредством какого-то другого "дела", если это другое "дело" оказалось совершенно посторонним и не связанным содержательно с нынешним "делом". Если привычку к таким переходам между "делами" развить, то она тоже будет сообщать жизнечувствию свободу, потому что свободным или необусловленным будет оказываться сам момент перехода. Однако что такое то понятие, благодаря которому эти "дела" вот так отбираются - осознанно, а не в силу привычки?.. Это понятие можно было бы назвать "важностью". Я люблю использовать слово "важность", но обычно не в этом смысле… Тем не менее, сейчас уместен к рассмотрению именно этот смысл. Рассматривать его следует в применении к судьбе в целом. Прямо сейчас всегда может найтись такое "дело", которое в оправдания замечаний по текущему "делу" вносит на мгновение освобождающий элемент; "на мгновение" - то есть до тех пор, пока это новое "дело" не образует в душе уже свою собственную структуру, тоже замкнутую и несвободную. Но благодаря чему оно нашлось?..
Наивный ответ - каким-то образом оно было прежде запомнено. Этот ответ сочтут абсурдным антиматериалисты: они укажут, что в этом высказывании перепутан смысл глагола "запомнить". "Душевные акты" - это есть у них такое слово - характеризуются через "квалиа". Это тоже слово из весьма характерного лексикона, хотя сами антиматериалисты предпочтут, может быть, говорить об "интенциях", об устремлённостях вчувствования. Если человек что-то запоминал, то это значит, что он каким-то образом участвовал в своём запоминании, ощущал его и осознавал его. Тогда как в этом объяснении подразумевается некое постороннее к человеку "запоминание": есть структура, которая нечто в себе запоминает, а сознание человека есть не более чем манифестация этой структуры. Однако протест антиматериалистов сводится к отказу от самого вопроса. Если имеет значение только душевное действие ("душевный акт"…), то его причины, независящие от воли человека, уже несущественны. Познание значимо лишь постольку, поскольку познаётся способность человека действовать в тех или иных являющихся обстоятельствах. Если же всё-таки обратить к антиматериалистам названный вопрос, то они будут подменять его; они заменят его на вопрос, что и ввиду чего следует делать для того, чтобы такие освобождающие "дела" в душе вовремя появлялись. Мне кажется, именно в этом смысле следует понимать доктрину о различении между "явными" качествами и "скрытыми", ведь в обычном смысле представлялось бы, что явственность - это не собственная характеристика самого по себе качества, а лишь его врéменное и преходящее состояние: https://ivanov-petrov.livejournal.com/1185250.html
Если же столь волюнтаристкое по духу возражение не принято в обращение, то появляется вопрос, что это за запоминание. Оно должно придать основательность нашим познаниям о душевных движениях, лишить их волюнтаризма. Это точка опоры в безграничном мире свободной воли. Мы можем и должны рассчитывать на то, что какие-то из наших чувственных ожиданий будут оправдываться, ведь иначе мы окажемся без представления о действительном мире, без явственной причины к оформлению и выбору предметов размышления из созерцательного безграничья. Осмысленность нашей свободе придаёт лишь строгость нашей опоры на явственное. Собственно говоря, без строгости не может быть и свободы, ведь лишь строгость - в особенности математическая строгость - позволяет человеку тщательно проводить различия, определять выделенные образы действования.
Во всяком действовании есть своего рода фон. Этот фон может приниматься состоящим из других возможностей к действованию, из неких надобностей. Можно утверждать, что когда человек во мгновении бытия отличает своё имеющееся действование от другого возможного, то он и постигает ощущение свободы: как я уже упоминал в начале постинга, таков момент небезразличия к возможности направить мысль так или иначе, повести мысль к тем или иным последствиям. Что происходит, если всерьёз человек согласен рассматривать лишь такие потенциальные действования, в которых улажен некий распорядок, приводящий к их оформленности, означенности, предметности, направленности?.. Тогда приходится признать, что этот самый распорядок был заготовлен заранее, был предусмотрен. Но если такое признание повторяется в рассмотрении каждого мгновения раз за разом, до самого момента рождения или ранее, то ничего непредусмотренного в данном мгновении не может быть. Если же вопрос о возникновении такого направляющего фона вообще осмыслен, а ответ на него может быть дан, то в таких презумпциях этот ответ приводит к тому, что нынешнее действие расширяется, включая в свой состав все возможные объяснения, и потенциально не остаётся ничего вовне нынешнего действования с его структурой и его обусловленностью - ни малейшего места для свободы, для небезразличия. Так что предметность в объяснениях продолжающейся жизни сводится к тому же самому отказу от рассмотрения действительных оснований и причин к нашим мыслям и чувствам. На такой отказ я не считаю должным и правильным идти, потому что он лишает человека возможности иметь дело со своей самостью, со своей личной историей. Эта самость - если она вообще остаётся в рассмотрении - сводится до бесструктурной точки, мельтешащей в чередовании стремлений, до некой "взвешенности", задающей ритм для пути… То, что убегает от всякого объяснения, ведь не может быть наделено никакой структурой и никакими качествами.
Об этом речь уже шла выше. Сознание следует полагать непрерывным, ведь само это обнаружение постороннего к "делу" остаётся при нас от случая к случаю таким, каким оно уже было выстроено, и между случаями, стало быть, сохраняется связь; то есть отчасти сохраняется некое "окружение" вокруг "точки небезразличия" или же "точки интереса", в котором мы можем подмечать причины для своих наблюдённостей; так сказать, "атмосфера момента". Непрерывность сознания означает, что мгновение сознания - то самое доступное обнаружению "окружение", привязанное к "делу" "точкой небезразличия", - определилось лишь только тем, что так или иначе имело место в предшествующие мгновения. Мгновение отчасти свободно, отчасти нет; отчасти человек сам определяет, на что он станет обращать своё внимание, отчасти ему мысли припоминаются помимо его воли; и даже в большей части мгновение несвободно, нежели свободно; как бы то ни было, вся эта сумма мгновения - и наступление несвободы, и облик свободы - могла бы быть иной лишь по тем причинам, которые как-либо выразились в предшествующем ходе мгновений. Всякое возможное изменение нынешнего жизнеощущения, сколь бы маленьким оно ни было, имеет какую-либо причину в предшествующем движении сознания; эти причины накапливаются. Это можно видеть так: человек есть физическая, телесная система; но одновременно человек есть и душевная, воспринимающая система; эти два аспекта друг друга отражают, и датчик интроспекции, действующий через обусловливание замечаний, точно так же даёт понять о душевной динамике, как и какой-нибудь электрический датчик в мозгу. В механике динамический подход предполагает, что движение тел в принципе можно выделить с полным совершенством, то есть заведомо познать всё то, что доступно познанию. Но и в душевной динамике предполагается аналогичное совершенство: все причины к изменению душевного состояния наличествуют в рассматривающемся душевном субстрате, и всякая причина, если брать её в отдельности, действует однозначно, однократно, безусловно. Иначе бы мы вообще ни о чём мыслить не могли; какая бы то ни было расплывчатость возможна лишь благодаря наличию строгого основания.
Что за "душевный субстрат"?.. Та самая структура "постороннего", которая примыкает к "делу" и служит основанием для подготовки "замечаний", для выделения "окружения" к "точке небезразличия", тоже может быть более или менее совершенной, она позволяет человеку подмечать, обнаруживать больше или меньше. Однако незамеченное, необнаруженное действует на нынешнее мгновение сознания точно так же, как и замеченное, обнаруженное. Именно вся сумма того, что в принципе могло бы быть обнаружено или воспринято внутренним чувством, если бы только человек как следует мог им воспользоваться, и составляет душу человека, и эта душа не менее целостна, чем тело. Конкретная душа принадлежит к конкретному человеку, ему она небезразлична. Ведь от каждого нынешнего решения, от каждой подуманной мысли зависит, вообще говоря, вся душевная история на произвольное время вперёд; есть отчего проявлять небезразличие. А вот сама способность к обнаружению, будучи совершенной, разделена между всеми людьми, она для всех одинакова; это начало можно было бы при желании назвать "трансперсональным", хотя мне и не нравится мистический налёт, сопровождающий это слово; это и есть некое "душевное", которое познанию себя придаёт смысл познания мира. Благодаря наличию этого "душевного", "всеобщего" - человек и может обнаруживать себя самого. Во всём освобождающем он ищет собственные манифестации - всё то, что ему на самом деле при каких-то конкретных обстоятельствах пришло в голову, а не могло бы подуматься в принципе. Конечно, в пучине "душевного" можно затеряться, как и вообще во всякой пучине; поиск ещё не означает достижения. "Душевный субстрат" - "океан души", как это можно назвать, если вспомнить известный образ Лема, - это лишь та "пространственная" среда, которая позволяет разместить и ориентировать "точки небезразличия"; но что же я делаю с этими "точками" и кто таков "я сам"?.. Я привожу их в движение, сообщаю им траекторию; из-за этого я и должен их иметь в виду - ведь для меня в конечном итоге важно лишь то, как я это делаю, какой след я оставляю на своей собственной истории помышлений или осознаний; так что выявляя неумолимые факты об их размещении, я имею всё-таки дело со своей самостью. "Себя самого" я всегда обнаруживаю лишь в неком "объективном мире" - в "душевном мире", во всяком случае.
Если себя самого я беру как бесструктурную точку, то по необходимости я полагаю себя совершенным - безупречным отражением и преломлением божественного света, его продолжением, ничуть не меньше. Это так получается из-за невозможности суждения; лишь суждение может выявить какие-либо несовершенства. Я оказываюсь вынужден так или иначе доверять себе, своему внутреннему голосу, который в частных случаях может ошибаться, зато в общем случае, конечно же, предоставляет основание для верного суждения, ибо иначе это основание попросту негде искать. Это безусловное доверие если не нынешнему своему состоянию, то внутреннему компасу, внутреннему идеалу: тем средствам существования, которые были выбраны. Своё действование я не подвергаю сомнению, я лишь намереваюсь выполнить его как можно лучше. Но в чём, собственно говоря, вообще можно здесь усомниться?.. Наверное, в своей способности видеть свои ошибки. Наблюдая свои ошибки и исправляя их, мы приближаемся к внутреннему идеалу. Но что, если вся наша приметливость - это не нечто навсегда данное, а нечто такое, что динамически развивается со временем, свойственно всегда лишь для данного мгновения и обнаруживается лишь в нём?.. Что, если себя мы можем-таки различать по теням на дне "душевного океана"?..
В этом случае безусловное доверие - опять же, скорее потенциальное, чем актуальное - должно быть отдано не нам самим, а нашей способности к наблюдению, нашей свободе в сотворении новых устойчивых душевных конфигураций, новых действий. Сами действия, безусловно, могут быть ошибочны; мы никогда доподлинно не знаем, совершаем ли мы ошибку, когда творим что-то новое. Но новое мы творим на каждом шагу. Нам никогда не доводится иметь дело точно с тем же самым, что и прежде; те действия, в которые мы погружаемся, всякий раз уместными оказываются несколько по-иному. Это становится заметным именно благодаря мгновенности наблюдений или же обнаружений, именно благодаря тому, что они совершаются по сооружении наблюдательных окружений, свойственном лишь данному мгновению и не имеющем смысла вне него, но однако воссоздающемся. "Точка небезразличия", составляющая собою ежеминутное самоощущение человека, может быть наблюдаема и поставлена в контекст обсуждения - но лишь благодаря таким конструкциям, которые по приобретённому навыку всякий раз воссоздаются заново… Подтверждаемое знание о душевной динамике всегда должно быть привязываемо ко мгновенно-обнаруживающимся конструкциям, а не формулируемо как самостоятельно-пребывающая цель. Это знание должно обладать, разумеется, собственной логикой, но эта логика никак не проявляется в логике собственных помышлений человека, никак с ней не пересекается, поскольку обратная ситуация декларировала бы невозможность освобождения, что противоречит нашей практике и самой возможности нашего бытия. В собственной жизни человека она проявляется лишь как динамика мельчайших, вроде бы бессмысленных помышлений, не связанных собственной логикой. Всякая логика опирается на собственное совершенство, но логика наблюдений опирается лишь на совершенство наблюдений, обнаружений - на то обстоятельство, что именно мгновенными обнаружениями можно выявить то, какими путями динамически сформировалась наша актуальная логика внутренних действований: всё то, что не имеет значения для нашей логики, для осмысления жизни, что лишено логических последствий и проявляется лишь как ограниченный маленьким полем факт, всё же имеет значение для динамического воздействия на наши мысли, образует наш вкус. Так и искусство поэзии состоит не в составлении верных рассуждений - "поэзия, просто Господи, должна быть немножко глуповата," как сказал Пушкин, - а в расставлении самых обыденных слов, составляющих однако верные контексты для того или иного нашего мгновения помышлений… Такое противопоставление и решительное разведение логики и динамики сознательного бытия означает, что логика знания - его цель как действия - пронизывает всю нашу жизнь, создаёт в ней освобождающее начало, но не становится целью самой жизни, сама жизнь не обращается в действование. Жизнь есть движение, в жизни создаются осмысления, но сама-то жизнь не создана осмыслением, она им не ограничена.
Всё, что рождается и заявляет себя в нашей душе, выхватывается наблюдениями; если не такими наблюдениями, к которым человек прямо сейчас, актуально способен, то во всяком случае потенциальными наблюдениями, которые в принципе могли бы проводиться. Всё, что в нас живёт, имеет значение не само по себе и не в логике своего длительного развития, а в контексте всякого душевного мгновения; ритм осмысления, его динамика намного важнее, чем его предметность, доминирует над нею, управляет ею. Либо, напротив, предметность должна править душою; если и не такая, которая задаётся нашими обыденными намерениями, то во всяком случае такая, которая стремится вместить в себя высшее начало. Мы должны пренебрегать случайностями и стремиться к главному, мы должны приближать свою душу к возможности верного мироосмысления; тем самым важнее всего - верное стремление и верная цель. Таковы две столкнувшиеся позиции. Обе они апеллируют к совершенству и к безошибочности, но в первом случае эта потенциальная безошибочность вынесена в наблюдения, в деятельность знания, тогда как во втором случае она представляет собой недостижимый идеал внутреннего действования, в котором знание участвует лишь как предмет или орудие, так что истина полагается вещью. Почему я считаю, что из этих двух позиций первая истинна, а вторая ложна?
Конечно, в самом начале мой аргумент - это не более чем некое ощущение. Сопоставление телесного, "механического" начала и душевного - это один из его аспектов. Конечно, если взгляд "от третьего лица" вообще осмыслен, то он не может ограничиваться телесной Вселенной, он захватывает собой и душу. В душе должны быть наблюдаемые нами, отделённые от нас закономерности - иначе бы её связь с телом не имела смысла. Но "действие" от третьего лица - это была бы нелепость; за "третьим лицом" можно лишь подмечать совершающееся, заставать его события, не выходя при этом из собственного "лица" и "действия". Другой аспект - это некое ощущение "торопливости", привязанное к предметному взгляду и его дискредитирующее. Чтобы передать его, я хотел бы дать что-то наподобие образа - например, пусть это будет корабль в открытом море. Это, конечно же, не образ в прямом смысле слова, не что-то такое, что именно видно. Скорее это интеллектуальная иллюстрация, перемещение в наглядный контекст. У штурмана есть цель, и он выясняет расположение корабля по отношению к этой цели, ставит курс. В идеальном случае он не замечает - точнее, для него не важны - всего того, что к этой цели не относится. Оттенок волн по отношению к солнцу, свежесть ветра - ко всему этому он глух, если только по какой-то нелепой случайности не поставил себе всего этого за цель. Но я знаю доподлинно, что если "любоваться природой" нарочно, то можно, конечно, "увидеть" в ней некую красоту и некое основание, однако эта красота будет лишь грубой подделкой… Нужна сосредоточенность и бесцельность, нужна душевная раскрытость - если не сосредоточиться и не прислушаться, то не заговорят музы. То же самое можно представить себе и вообще в дороге; по этому поводу вспоминается детский рассказ - "Зимний дуб". Конечно, и это - дело вкуса; можно возразить: зазеваешься - потеряешься в открытом море. Итак, почему же я думаю, что мой вкус лучше?..
Это уже не вопрос ощущения, это вопрос мысли. Если мы сравниваем своё знание со знанием Бога, то тем самым мы мним своё восприятие мира совершенным. Мы не должны приходить к выводу о том, что наше знание ниже знания Бога, потому что это подразумевало бы, что знание Бога нам доступно хотя бы в виде догадки. Как объяснить, что мир обладает немалым совершенством, если он выстраивается для души наиболее существенным образом через ошибки, через логическую непоследовательность?.. Так и объяснить, что об этих ошибках непременно судит несовершенный субъект, именно он отмечает "сбои логики". Если он допустит, что ему ведома точка зрения Бога, что он может её как-то назвать и как-то к ней обратиться, то горе ему!.. Во всех суждениях своих он должен отдавать дань своему несовершенству - стало быть, на деле, а не в декларациях. Если несовершенный субъект допустит существование совершенной логики, ему недоступной, то это допущение о её недоступности как объяснение для логического сбоя будет лишь декларацией. Ведь не пустые же это были слова, если этот субъект о ней не только заговорил, но и вовлёк её в важные для себя вопросы, стал её как-то иметь для себя в виду. Значит, он и содержательно стал к ней как-то относиться; и это уже неизбежно, это не отводится никакими усложняющими рассуждениями, потому что это свершившийся факт. Сравнение есть - значит, есть и вовлечение. Если присмотреться к тому, как на практике ведёт себя человек, верующий в освобождение действованием, то это, как мне представляется, как раз некое неизбежное "вовлечение в актуальное". Человек задумывается о том, во что он случайно оказался вовлечён актуальным положением дел, актуальной постановкой способности ко вниманию; задумывается, может быть, глубоко - но я говорю не о глубине выводов, а о поводе, который всегда привязан к контексту, выстроенному помимо наших логических умений. Ритмику этой способности он не замечает, мимо всего мгновенного он "проскальзывает", полагая его за нечто само собой разумеющееся, поэтику он теряет из виду. Тем самым он способен быстрее двигаться к совершенству, но всё-таки он навсегда теряет свои собственные ориентиры, упускает из виду свою аутентичность, свои идеалы…
Итак, отдельно динамика и отдельно логика. Развитие этого воззрения на мир связано с совершенствованием различающего их "сита", с углублением способности к воссозданию динамики "окружений". "Окружения" должны становиться всё более самостоятельными, независимыми от "действований", они должны охватывать собою жизнь всё более полно. Это делается благодаря особому характеру и особой направленности сей наблюдательности: в то время как в обыкновенном случае интроспекция направлена вообще на обстоятельства жизни и мышления, вот такая интроспекция относится к обстоятельствам собственного появления, к обоснованию собственной возможности: это "познание познания", устремляющееся к "полноте идей". Как распознать такую полноту охвата?.. Как выяснить, какой круг самоподтверждений в наблюдении - наибольший из всех возможных?.. Это делается через соединение "взгляда от третьего лица" и "взгляда от первого". Все причины к жизнеощущению содержатся в динамике души (совершенство динамики). Конечно, никогда нельзя утверждать, что все возможные жизнеощущения человеком испробованы, к этому не следует даже и стремиться. Более того, даже и все наилучшие, наивысшие виды жизнеощущения нельзя и не нужно "испробовать", подобное "коллекционерство" бессмысленно. Итак, в области эмпирического полнота немыслима, какая бы то ни было полнота может быть только "априорной" (словечко Канта…). Но если предполагаемая динамика позволяет восстановить, возобновить, воспроизвести наличные "окружения" во всей истории их последовательно-наблюдаемого формирования, ничего существенного не упустив из виду исторически, то такая динамика и будет полной… Даже если наличные "точки небезразличия" не отличаются высотой; впрочем, миновать высокое в таком восстановлении и не удалось бы. Убедительность этого воззрения основывается, на мой взгляд, на том факте, что оно старается приспособиться к имеющимся мыслительным способностям, как можно лучше и точнее использовать их и задействовать, а не ставить непосильные уму задачи без оглядки на их существо…
В каком смысле - восстановление или подтверждение? Что такое - динамическое отождествление? Какими средствами оно может быть обеспечено на опыте?.. Ответы на эти вопросы появляются и меняются при дальнейшем вглядывании.
Я бы сказал, что этот постинг представляет собой постановку задачи, тогда как первичная мотивация высказана здесь: https://cmt96.livejournal.com/28498.html