Квазипьеса
«Сначала мы скучали, даже заснули, потом отматывали назад и снова скучали, периодически вскрикивая внутри - Господи, как такую идиотку можно держать в доме?»
Итак, ты отсмотрела Кукольный дом, и я решил - надо тебя представить Моэму. У вас много общего, вы будете долго пилить общее. Потом зашла вторая мысль, и мы решили - перебьётся Моэм, а я потерплю пока)
Но, если бы всё в жизни решал я и мысль, жизнь была бы совсем другой. А в жизни вышло по-другому - на последних страницах, подводя итоги, Моэм вдруг заговорил по-человечески. Разумеется, я не стал поминать ему Кукольный дом, «отжившую и скучную пьесу», я слушал и проникался уважением к человеку за такой решительный отступительный шаг.
Итак, Моэм вдруг заговорил так: «Опыт веков выработал в людях двойственное отношение к любви. Они не доверяют ей. Они так же часто клянут её, как и восхваляют. Стремясь к свободе, человек, если не считать коротких мгновений, видит в отказе от себя, какого требует любовь, падение и позор».
Здесь мне надо немного остановить докладчика и добавить от себя - человек и Нора видит в отказе от себя, в глубине падения и позора, если случилось такое счастье, соответственную высоту собственной любви, только которая потребовала эту высоту и глубину. Она доверяет ей!
Дальше опять доктор Моэм: «Счастье, которое она дает, - это, вероятно, величайшее счастье, доступное человеку, но редко, очень редко ничто его не омрачает. Рассказ о любви - это обычно рассказ с печальным концом. Сколько раз люди роптали на её власть и, негодуя, молили небо избавить их от её бремени! Они лелеют свои цепи, но и ненавидят их, зная, что это цепи. Любовь, не всегда слепа, и, может быть, нет ничего мучительнее, как всем сердцем любить человека, сознавая, что он недостоин любви»
Опять остановлю рапорт товарища, который практически описывает «устаревшую семейную драму», пока он не добрался до танца Норы. А он обязательно доберется. Прямо лабораторная по Фрейду. Был подтянутый и циничный писатель-теоретик, а оказался латентным физиком. Всё, больше не буду хохмить)
Добавляю - любовь человека и Норы не всегда слепа, и, может быть, нет ничего упоительнее, как всем сердцем любить человека, сознавая сердцем Норы, что человек недостоин любви.
Здесь можно остановиться, как перед пешеходным переходом. И остаться совсем.
Во-первых, текст сам по себе достаточно характеризует и автора и пьесу. Потому как, поминая закон исключенного третьего, автор старается избежать неприятных ему встреч, просто меняя знак на противоположный, потому что всем известно, что в бинарной логике присутствует либо событие и явление, либо его отрицание. Третьего бинарной логикой не дано, и вполне достаточно для нашего квази-явления.
Осталось одно, как мне кажется самое важное.
Я бы не стал ничего этого словоблудить, если бы не передача о Даниэле.
Но всё-таки сначала Моэм или кто-нибудь такой же умный, стремительный, ловкий и сообразительный, обладающий всем арсеналом средств и целей человеческого общения. Я бы сказал - среднестатистического размера член социального общежития им. Дарвина. Вооруженный, к тому же этикетом. И вообще, он, она, оно ест яичницу ножом и вилкой.
Итак, Моэм во фраке и кто-нибудь с ним под руку снисходительно хмыкают, когда воистину счастливая Нора трет себе носик и виляет хвостик, становясь по зову белкой, зайчиком, мышкой и пр.
Он во фраке, а кто-нибудь - например, красный или зеленый атлас в обтяжку и от каблука ледяным ручьем стекают вверх два раза и в пропасть черные чулки, - и свято верит, что набор, арсенал, инструментарий, ассортимент и словарь, а то и несколько словарей индоевропейской языковой семьи хором обеспечивают ему достойное и приличное положение в соседнем зеркале, а Нору делают круглой дурой, потому что никто не заметит, и никто не угадает за набором, арсеналом, ассортиментом инструментария его, их личных белку, зайчика и мышку.
Именно здесь Юлий Даниэль подсказал мне: "Помните, что говорила предводительница стаи отстающему гусю в "Путешествии Нильса": "Скажите новичку, что лететь быстро легче, чем лететь медленно,.. скажите, что лететь высоко легче, чем лететь низко...". Я не помню. Я проверял - она говорила.
Хотя если бы я мог пролететь неподалеку, я бы обязательно крякнул - медленно, низко и интересней!
И я согласен с ним вдвойне. Во-первых - я уже крякнул. И во-вторых, мало увидеть за фраком и атласным платьем белок и мышек, намного труднее вывести их на свет. Скорее, вывести на смех, потому что, чем более в них мышек и пр, тем более в них стараний не узнаться, не признаться, не смеяться и плакать над собой. Это удалось, удавалось, всегда будет удаваться Ибсену. Думаю, потому он велик и вечен, как любовь.
Боюсь, что у меня не получилось лететь медленно, низко и интересно. Не буду натягивать фрак, чтобы сознаться, что не Ибсен. Потому что по мне, суть не в соревновании наборов, арсеналов, ассортиментов инструментария, мне кажется) Мне просто жаль, что не получилось сказать точно.
Последнее, наверное, совершенно не нужное, потому что банальное и состоит в том, что ни у кого из нас нет в любви другой роли, кроме отказа от себя в пользу Норы, белки, мышки и зайчика. Как учит учебник начальной школы по геометрии, по построению. Извини, я всё время возвращаюсь к Норе.
И, разумеется, эти благие пути ведут к уничтожению и себя и любви вместе и вместо. И в этом месте есть, конечно, настырные товарищи, и у них найдутся боевые подруги, которые «ради величайшего счастья, доступного человеку» до сих пор ищут позу, позицию, окоп, чтобы сохранить, прикопать, как в детстве в песочнице под битым стеклом клад, где и как припасти себя и свою любовь. Но поиск этот, к сожалению ежедневный, бесконечный и непосильный. А решения нет, и не было.
Вот и доктор подтвердил: «Мне стыдно, что я пришел к столь банальному выводу. При моей врожденной любви к эффектам я хотел бы закончить эту книгу каким-нибудь неожиданным парадоксом или циничной эпиграммой, которая дала бы читателю заметить, что он узнает мою манеру. А выходит, что мне почти нечего сказать сверх того, что можно прочесть в любых прописях или услышать с любой церковной кафедры. Я проделал долгий кружной путь, чтобы прийти к тому, что всем уже было известно»
Поэтому я люблю Кукольный дом и Нору.
И Моэм любит, но пока никому об этом не говорил.
Только тебе.
Итак, ты отсмотрела Кукольный дом, и я решил - надо тебя представить Моэму. У вас много общего, вы будете долго пилить общее. Потом зашла вторая мысль, и мы решили - перебьётся Моэм, а я потерплю пока)
Но, если бы всё в жизни решал я и мысль, жизнь была бы совсем другой. А в жизни вышло по-другому - на последних страницах, подводя итоги, Моэм вдруг заговорил по-человечески. Разумеется, я не стал поминать ему Кукольный дом, «отжившую и скучную пьесу», я слушал и проникался уважением к человеку за такой решительный отступительный шаг.
Итак, Моэм вдруг заговорил так: «Опыт веков выработал в людях двойственное отношение к любви. Они не доверяют ей. Они так же часто клянут её, как и восхваляют. Стремясь к свободе, человек, если не считать коротких мгновений, видит в отказе от себя, какого требует любовь, падение и позор».
Здесь мне надо немного остановить докладчика и добавить от себя - человек и Нора видит в отказе от себя, в глубине падения и позора, если случилось такое счастье, соответственную высоту собственной любви, только которая потребовала эту высоту и глубину. Она доверяет ей!
Дальше опять доктор Моэм: «Счастье, которое она дает, - это, вероятно, величайшее счастье, доступное человеку, но редко, очень редко ничто его не омрачает. Рассказ о любви - это обычно рассказ с печальным концом. Сколько раз люди роптали на её власть и, негодуя, молили небо избавить их от её бремени! Они лелеют свои цепи, но и ненавидят их, зная, что это цепи. Любовь, не всегда слепа, и, может быть, нет ничего мучительнее, как всем сердцем любить человека, сознавая, что он недостоин любви»
Опять остановлю рапорт товарища, который практически описывает «устаревшую семейную драму», пока он не добрался до танца Норы. А он обязательно доберется. Прямо лабораторная по Фрейду. Был подтянутый и циничный писатель-теоретик, а оказался латентным физиком. Всё, больше не буду хохмить)
Добавляю - любовь человека и Норы не всегда слепа, и, может быть, нет ничего упоительнее, как всем сердцем любить человека, сознавая сердцем Норы, что человек недостоин любви.
Здесь можно остановиться, как перед пешеходным переходом. И остаться совсем.
Во-первых, текст сам по себе достаточно характеризует и автора и пьесу. Потому как, поминая закон исключенного третьего, автор старается избежать неприятных ему встреч, просто меняя знак на противоположный, потому что всем известно, что в бинарной логике присутствует либо событие и явление, либо его отрицание. Третьего бинарной логикой не дано, и вполне достаточно для нашего квази-явления.
Осталось одно, как мне кажется самое важное.
Я бы не стал ничего этого словоблудить, если бы не передача о Даниэле.
Но всё-таки сначала Моэм или кто-нибудь такой же умный, стремительный, ловкий и сообразительный, обладающий всем арсеналом средств и целей человеческого общения. Я бы сказал - среднестатистического размера член социального общежития им. Дарвина. Вооруженный, к тому же этикетом. И вообще, он, она, оно ест яичницу ножом и вилкой.
Итак, Моэм во фраке и кто-нибудь с ним под руку снисходительно хмыкают, когда воистину счастливая Нора трет себе носик и виляет хвостик, становясь по зову белкой, зайчиком, мышкой и пр.
Он во фраке, а кто-нибудь - например, красный или зеленый атлас в обтяжку и от каблука ледяным ручьем стекают вверх два раза и в пропасть черные чулки, - и свято верит, что набор, арсенал, инструментарий, ассортимент и словарь, а то и несколько словарей индоевропейской языковой семьи хором обеспечивают ему достойное и приличное положение в соседнем зеркале, а Нору делают круглой дурой, потому что никто не заметит, и никто не угадает за набором, арсеналом, ассортиментом инструментария его, их личных белку, зайчика и мышку.
Именно здесь Юлий Даниэль подсказал мне: "Помните, что говорила предводительница стаи отстающему гусю в "Путешествии Нильса": "Скажите новичку, что лететь быстро легче, чем лететь медленно,.. скажите, что лететь высоко легче, чем лететь низко...". Я не помню. Я проверял - она говорила.
Хотя если бы я мог пролететь неподалеку, я бы обязательно крякнул - медленно, низко и интересней!
И я согласен с ним вдвойне. Во-первых - я уже крякнул. И во-вторых, мало увидеть за фраком и атласным платьем белок и мышек, намного труднее вывести их на свет. Скорее, вывести на смех, потому что, чем более в них мышек и пр, тем более в них стараний не узнаться, не признаться, не смеяться и плакать над собой. Это удалось, удавалось, всегда будет удаваться Ибсену. Думаю, потому он велик и вечен, как любовь.
Боюсь, что у меня не получилось лететь медленно, низко и интересно. Не буду натягивать фрак, чтобы сознаться, что не Ибсен. Потому что по мне, суть не в соревновании наборов, арсеналов, ассортиментов инструментария, мне кажется) Мне просто жаль, что не получилось сказать точно.
Последнее, наверное, совершенно не нужное, потому что банальное и состоит в том, что ни у кого из нас нет в любви другой роли, кроме отказа от себя в пользу Норы, белки, мышки и зайчика. Как учит учебник начальной школы по геометрии, по построению. Извини, я всё время возвращаюсь к Норе.
И, разумеется, эти благие пути ведут к уничтожению и себя и любви вместе и вместо. И в этом месте есть, конечно, настырные товарищи, и у них найдутся боевые подруги, которые «ради величайшего счастья, доступного человеку» до сих пор ищут позу, позицию, окоп, чтобы сохранить, прикопать, как в детстве в песочнице под битым стеклом клад, где и как припасти себя и свою любовь. Но поиск этот, к сожалению ежедневный, бесконечный и непосильный. А решения нет, и не было.
Вот и доктор подтвердил: «Мне стыдно, что я пришел к столь банальному выводу. При моей врожденной любви к эффектам я хотел бы закончить эту книгу каким-нибудь неожиданным парадоксом или циничной эпиграммой, которая дала бы читателю заметить, что он узнает мою манеру. А выходит, что мне почти нечего сказать сверх того, что можно прочесть в любых прописях или услышать с любой церковной кафедры. Я проделал долгий кружной путь, чтобы прийти к тому, что всем уже было известно»
Поэтому я люблю Кукольный дом и Нору.
И Моэм любит, но пока никому об этом не говорил.
Только тебе.