SILENZIO MARITIME - II - РАЗГОВОР В КОФЕЙНЕ
Оригинал взят у suzemka в SILENZIO MARITIME - II - РАЗГОВОР В КОФЕЙНЕ
…Я живу на побережье между Старой Каланчой и Костёлом. Вдоль берега, даже ночью, когда он подбирает из мутной ночной прибойной воды лишь контрабандистов с их невнятными товарами, ходит трамвай.
Я уже упоминал, что трамвай этот был отбит предками Бледных у поляков Батория. Вообще Бледные всегда что-то у кого-то захватывали. А продвигаясь на захват или возвращаясь с добычей, они обязательно хотя бы походя лупили поляков, чтоб те не вешали горшки сушиться на плетнях, а также правильно и внимательно молились богу и ввели уже, наконец, в свой алфавит мягкий знак.
Отсутствие мягкого знака у поляков всегда бесило Бледных. Ведь даже четвертое ноября - самый главный из введённых Бледными праздник, есть ни что иное как Изгнание Поляков из Итальянской Крепости.
Поляки перестали вешать горшки. Богу они стали молиться настолько внимательно, что Бог в какой-то момент вздрогнул и стал за собой следить: например, он уже не допускал такого количества войн, как позволял это себе раньше.
Но при всей внешней покладистости поляки совершенно не признавали мягкого знака, видимо, боясь с его принятием окончательно потерять некую национальную идентичность. Вместо его введения в свой алфавит они, в отместку, насовали туда еще больше согласных и, чуть было, не превратили свой язык в одно сплошное шипение.
Было время, даже ходили слухи, что поляки по-прежнему, хотя уже и тайно, сдирают с трамвайных сидений кожу литовских грешников, но кто в наше время этому поверит, если любому школьнику ясно: количество грешников в Литве уже давно - увы! - не удовлетворяет сильно развившимся потребностям производства трамваев.
Бледные же окончательно закрепились у нас, заняли Итальянскую Крепость, утвердив за собой легенду, что пришли они с Севера, с берегов какого-то холодного и сгнившего моря, и что, якобы, мы их сами позвали для наведения порядка, каковым, в отличие от богатства и изобилия собственной земли, мы, в соответствии с этой легендой, никогда не славились. Просто беда какая-то у нас с этим порядком!
Мне кажется, что Бледные уже сами забыли о своём городе. Нам они до сих пор рассказывают о нём небылицы вроде той, что каждую ночь там исчезают мосты, а к утру, мол, вновь появляются. Или что, скажем, летом там не бывает ночей.
Всем понятно, что это сказки, но государственная политика такова, что мы делаем вид, будто верим в них, поскольку это приятно Бледным.
Изо всех омерзительных обычаев, которые они нам так и не смогли привить, самым омерзительным был: ловля уродцев и собирательство их в банки (видимо, так перемешались в сознании Бледных отголоски древних традиций охоты на снарка с заготовкой грибов и солений).
У нас это просто не принято. Не стану кривить душой, у нас тоже есть один уродец, но! - во-первых он лежит, как все, в гробу; во-вторых, мы заливаем спиртом не его, а себя, а, в-третьих, нам его вообще-то изначально подбросили Бледные. Кстати, это была именно его идея пугать телеграфских служащих наганами.
Это я вот о чём: у них какая-то неизбывная страсть к тому, чтобы совершенно без дела и, при этом, большой вооруженной толпой показываться на городском телеграфе и почте, совершенно, как понятно из названий этих учреждений, не рассчитанных на то, чтобы быть местом учений для вооруженных людей.
Чем гордятся Бледные, когда говорят о захвате этих мест, - непонятно. Не знаю, как у них на севере, а в нашем городе любой человек может воспользоваться услугами как почты, так и телеграфа, не прибегая к оружию. Отправить телеграмму из аптеки или булочной без револьвера действительно сложно. Но зачем при отправке письма захватывать почту, когда она создана именно для отправки писем - вот этого мы никогда не понимали! Может быть, поэтому Бледным и удалось нас захватить. Наверное, мы показались им каким-нибудь телетайпом нереальных размеров.
Еще они обожают перелезать через заборы у зимнего жилища какого-нибудь высокопоставленного лица и стрелять по городу холостыми зарядами из орудий военного корабля.
***
...Бледные внедрились к нам исподволь. Они захватили наши командные высоты, потому что очень хотели нами командовать. Нами довольно приятно командовать. Мы не подчиняемся, но при этом и не бунтуем. Вот они к нам и пришли. Мы не поляки и у нас, как и у Бледных, тоже есть мягкий знак. Пожалуй, это единственное, что нас объединяет.
Их раса немного отличается от нашей. Выросшие в несчастном краю среди болот и морошки, они все низкорослы. Например, Колонэль не выше Мини-Экса. Когда их обоих показывают сидящими за столом, то всегда кажется, будто после того как трансляцию отключат, они тут же спрыгнут под него и, закрывшись скатертью, «как в домике», будут сопя играть банками с уродцами или, хихикая, показывать друг другу «глупости».
При этом у всей нации такое ощущение, то как раз «глупости» они показывают не друг другу, а именно нам.
Еще они немного странно ходят, как бы переваливаясь с ноги на ногу и отмахивая рукой. Впрочем, это обычная походка для болотных жителей, вечно нащупывающих чуткими кривыми ступнями трясину и опирающихся на длинную слегу.
Исподволь же Бледные поменяли нам кучу старых названий. На набережной, в кафе «Медвежий Угол» (бывший «Фалькон»), куда, как я всем рассказываю, я по утрам хожу пить кофе (хотя, в основном, пью там абсент или самбоку), сегодня лежал свежий номер «The Берлога Ouvrier».
Что-то у Бледных творится непонятное. Колонэль то ли уходит со своего поста, то ли не уходит, то ли на него просто сильно давят генуэзцы - было неясно. Но слухи пошли самые дикие и первыми заволновались сенегальцы.
Я сидел в углу, (оттуда одновременно видно и Каланчу и Костёл). Не успел я в первый раз вдохнуть горячих паров самбоки из-под перевернутого стакана, как с улицы Соломка (говорят, теперь её назовут Авенида Колонэль), вошел пан Смугарский, наш фармацевт.
- Как вам понравятся эти фигли-мигли с Мини-Эксом и Колонэлем? - спросил он, присаживаясь. - Я, признаться, пане Смигля, думаю, не перейти ли мне в сенегальцы, пока не поздно…
Я подвинул ему бутылку, салфетку, соломку, зажигалку и чистый стакан.
- Дзенькую пана, - приподнял шляпу Смугарский, наливая самбоки. - Пока дошёл, чуть пану богу душу не отдал…
- От вас же ходит трамвай через Силенцио Маритим, - напомнил я, заранее зная ответ.
- А, то не кажите мне, пане Смигля, - перекрестился аптекарь, - упокой господи их душу, но, я вам скажу, они не были такие хорошие люди, те грешники, чтоб я залезал в такой самоход! Так не податься ли мне в сенегальцы, шо вы на это думаете, я извиняюсь?
- А вы я вижу, совсем боитесь Колонэля?
- Цо то вы видите, пане Смигля! - возмутился Смуглярский. - Он видит! Когда моя мама лежала в чистом и у неё на каждом глазу было по злотому, она видела не лучше вашего! Так они ещё заставят нас собирать уродцев в банки и молиться на свою морошку, чёртовы ниджведжи, чтоб у них мосты утром не вернулись! Скажу вам как пилоту милитарову: то вам уже не есть кировництво самолётово, то - политика.
- Вы преувеличиваете, Смугарский, и я вас умоляю: не надо так громко говорить, если вы не хотите попасть на Силенцио Маритим: в любое из двух мест, которыми она славится, я не имею в виду трамвайный depot.
Аптекарь отложил шляпу в сторону и нагнулся к моему уху:
- А вы зачакайте трохи, пане Смигля, люди говорят, что Колонэля - да бледнеет имя его между его пшеклентыми банками! - что таки его скоро убьют!
Пан Феофилакт отбросил спину назад, сунул палец в проём жилетки, оттопырил нижнюю губу (всё хочу ему сказать, да забываю, что такую губу, как у него, совершенно необязательно оттопыривать), потом подмигнул мне из этой позиции и, крутнув по сторонам головою, снова присунулся к самому уху:
- А мне еще дедушка рассказывал про пана Прынцыпа - хорошенький такой себе был младосерб, я вам скажу, чтоб так пулять в живых эрцгерцогов. И после того, как один славянин попал в одного немца - у людей свои дела! - евреи уже целый век бегают по миру и даже вынуждены были придумать себе родину среди ненормальных арабов. Так что ж будет после того, как попадут с такой же пули в пана Колонэля, шоб ему снилось на ночь только хорошее между теми ихними банками? А ну как люди не брешут, шо так-таки и убьют?!
- Ну, так бегите с этой новостью к Бледным и пусть вашу аптеку освободят, наконец, от налогов! - воскликнул я.
Смугарский надулся:
- Пане Смигля, я с вами говорю серьезней, чем из горящего куста, который сделают с этого города, после того, как бедного пана Колонэля закопают под грязную траву. Так что, я так думаю, чего мне сидеть как пню на корнях? - а не податься ли пока не поздно, вон туда! - и он махнул в сторону итальянского парохода «Giulio Cesare», неуклюже разворачивавшегося в море, на траверзе Костёла.
- Вы же только что хотели записаться в сенегальцы, - напомнил я.
- Ай, не смешите! - досадливо буркнул аптекарь. - От то ж нам не хватало в этой стране еще и сенегальских погромов …
- Бледным не нравится выражение «эта страна», - сказал я.
- И что теперь делать бедному сенегальцу с таким носом, как у меня? Я уже не говорю за обрезание! - такое, знаете, взяли себе правило каждому сенегальцу смотреть в штаны, как будто это он сам себе там ножиком баловался! ...Я за вами оббегался, пане Смигля. Вот вам ваша белладонна, а самбокой давление не правится.
- Ну не! - взорвался он. - Ну не, ну давайте я буду говорить - «в той стране». Так они ж спросят «говори в какой, сенегальская твоя морда!», ну и так я ж опять скажу - «в этой!». ...Ой, сдерут с меня шкуру, пане Смигля, и буду я на старости лет не ченстоховским монахом, а литовским грешником с тэго траму, як бога кохам!
- Никогда не мог понять, пане Феофилакт, - мягко сказал я, - так вы всё-таки еврей или поляк?
- Сенегалец, - понуро ответил аптекарь. - Не много ж вы знаете за Польшу, пане Смигля...
…Море шумело возле Костёла, на Каланче поднимали штормовые знаки, солнце заливало Соломку. В сторону Силенцио Маритим прогрохотал старый трамвай с ободранными сиденьями и рекламной надписью
Силенцио Маритим.
Вы еще не сошли с ума?
Лучшие врачи. Сайколоджия и процедуры.
Всего пять минут от нашего тюремного замка.
...to be continued...
…Я живу на побережье между Старой Каланчой и Костёлом. Вдоль берега, даже ночью, когда он подбирает из мутной ночной прибойной воды лишь контрабандистов с их невнятными товарами, ходит трамвай.
Я уже упоминал, что трамвай этот был отбит предками Бледных у поляков Батория. Вообще Бледные всегда что-то у кого-то захватывали. А продвигаясь на захват или возвращаясь с добычей, они обязательно хотя бы походя лупили поляков, чтоб те не вешали горшки сушиться на плетнях, а также правильно и внимательно молились богу и ввели уже, наконец, в свой алфавит мягкий знак.
Отсутствие мягкого знака у поляков всегда бесило Бледных. Ведь даже четвертое ноября - самый главный из введённых Бледными праздник, есть ни что иное как Изгнание Поляков из Итальянской Крепости.
Поляки перестали вешать горшки. Богу они стали молиться настолько внимательно, что Бог в какой-то момент вздрогнул и стал за собой следить: например, он уже не допускал такого количества войн, как позволял это себе раньше.
Но при всей внешней покладистости поляки совершенно не признавали мягкого знака, видимо, боясь с его принятием окончательно потерять некую национальную идентичность. Вместо его введения в свой алфавит они, в отместку, насовали туда еще больше согласных и, чуть было, не превратили свой язык в одно сплошное шипение.
Было время, даже ходили слухи, что поляки по-прежнему, хотя уже и тайно, сдирают с трамвайных сидений кожу литовских грешников, но кто в наше время этому поверит, если любому школьнику ясно: количество грешников в Литве уже давно - увы! - не удовлетворяет сильно развившимся потребностям производства трамваев.
Бледные же окончательно закрепились у нас, заняли Итальянскую Крепость, утвердив за собой легенду, что пришли они с Севера, с берегов какого-то холодного и сгнившего моря, и что, якобы, мы их сами позвали для наведения порядка, каковым, в отличие от богатства и изобилия собственной земли, мы, в соответствии с этой легендой, никогда не славились. Просто беда какая-то у нас с этим порядком!
Мне кажется, что Бледные уже сами забыли о своём городе. Нам они до сих пор рассказывают о нём небылицы вроде той, что каждую ночь там исчезают мосты, а к утру, мол, вновь появляются. Или что, скажем, летом там не бывает ночей.
Всем понятно, что это сказки, но государственная политика такова, что мы делаем вид, будто верим в них, поскольку это приятно Бледным.
Изо всех омерзительных обычаев, которые они нам так и не смогли привить, самым омерзительным был: ловля уродцев и собирательство их в банки (видимо, так перемешались в сознании Бледных отголоски древних традиций охоты на снарка с заготовкой грибов и солений).
У нас это просто не принято. Не стану кривить душой, у нас тоже есть один уродец, но! - во-первых он лежит, как все, в гробу; во-вторых, мы заливаем спиртом не его, а себя, а, в-третьих, нам его вообще-то изначально подбросили Бледные. Кстати, это была именно его идея пугать телеграфских служащих наганами.
Это я вот о чём: у них какая-то неизбывная страсть к тому, чтобы совершенно без дела и, при этом, большой вооруженной толпой показываться на городском телеграфе и почте, совершенно, как понятно из названий этих учреждений, не рассчитанных на то, чтобы быть местом учений для вооруженных людей.
Чем гордятся Бледные, когда говорят о захвате этих мест, - непонятно. Не знаю, как у них на севере, а в нашем городе любой человек может воспользоваться услугами как почты, так и телеграфа, не прибегая к оружию. Отправить телеграмму из аптеки или булочной без револьвера действительно сложно. Но зачем при отправке письма захватывать почту, когда она создана именно для отправки писем - вот этого мы никогда не понимали! Может быть, поэтому Бледным и удалось нас захватить. Наверное, мы показались им каким-нибудь телетайпом нереальных размеров.
Еще они обожают перелезать через заборы у зимнего жилища какого-нибудь высокопоставленного лица и стрелять по городу холостыми зарядами из орудий военного корабля.
***
...Бледные внедрились к нам исподволь. Они захватили наши командные высоты, потому что очень хотели нами командовать. Нами довольно приятно командовать. Мы не подчиняемся, но при этом и не бунтуем. Вот они к нам и пришли. Мы не поляки и у нас, как и у Бледных, тоже есть мягкий знак. Пожалуй, это единственное, что нас объединяет.
Их раса немного отличается от нашей. Выросшие в несчастном краю среди болот и морошки, они все низкорослы. Например, Колонэль не выше Мини-Экса. Когда их обоих показывают сидящими за столом, то всегда кажется, будто после того как трансляцию отключат, они тут же спрыгнут под него и, закрывшись скатертью, «как в домике», будут сопя играть банками с уродцами или, хихикая, показывать друг другу «глупости».
При этом у всей нации такое ощущение, то как раз «глупости» они показывают не друг другу, а именно нам.
Еще они немного странно ходят, как бы переваливаясь с ноги на ногу и отмахивая рукой. Впрочем, это обычная походка для болотных жителей, вечно нащупывающих чуткими кривыми ступнями трясину и опирающихся на длинную слегу.
Исподволь же Бледные поменяли нам кучу старых названий. На набережной, в кафе «Медвежий Угол» (бывший «Фалькон»), куда, как я всем рассказываю, я по утрам хожу пить кофе (хотя, в основном, пью там абсент или самбоку), сегодня лежал свежий номер «The Берлога Ouvrier».
Что-то у Бледных творится непонятное. Колонэль то ли уходит со своего поста, то ли не уходит, то ли на него просто сильно давят генуэзцы - было неясно. Но слухи пошли самые дикие и первыми заволновались сенегальцы.
Я сидел в углу, (оттуда одновременно видно и Каланчу и Костёл). Не успел я в первый раз вдохнуть горячих паров самбоки из-под перевернутого стакана, как с улицы Соломка (говорят, теперь её назовут Авенида Колонэль), вошел пан Смугарский, наш фармацевт.
- Как вам понравятся эти фигли-мигли с Мини-Эксом и Колонэлем? - спросил он, присаживаясь. - Я, признаться, пане Смигля, думаю, не перейти ли мне в сенегальцы, пока не поздно…
Я подвинул ему бутылку, салфетку, соломку, зажигалку и чистый стакан.
- Дзенькую пана, - приподнял шляпу Смугарский, наливая самбоки. - Пока дошёл, чуть пану богу душу не отдал…
- От вас же ходит трамвай через Силенцио Маритим, - напомнил я, заранее зная ответ.
- А, то не кажите мне, пане Смигля, - перекрестился аптекарь, - упокой господи их душу, но, я вам скажу, они не были такие хорошие люди, те грешники, чтоб я залезал в такой самоход! Так не податься ли мне в сенегальцы, шо вы на это думаете, я извиняюсь?
- А вы я вижу, совсем боитесь Колонэля?
- Цо то вы видите, пане Смигля! - возмутился Смуглярский. - Он видит! Когда моя мама лежала в чистом и у неё на каждом глазу было по злотому, она видела не лучше вашего! Так они ещё заставят нас собирать уродцев в банки и молиться на свою морошку, чёртовы ниджведжи, чтоб у них мосты утром не вернулись! Скажу вам как пилоту милитарову: то вам уже не есть кировництво самолётово, то - политика.
- Вы преувеличиваете, Смугарский, и я вас умоляю: не надо так громко говорить, если вы не хотите попасть на Силенцио Маритим: в любое из двух мест, которыми она славится, я не имею в виду трамвайный depot.
Аптекарь отложил шляпу в сторону и нагнулся к моему уху:
- А вы зачакайте трохи, пане Смигля, люди говорят, что Колонэля - да бледнеет имя его между его пшеклентыми банками! - что таки его скоро убьют!
Пан Феофилакт отбросил спину назад, сунул палец в проём жилетки, оттопырил нижнюю губу (всё хочу ему сказать, да забываю, что такую губу, как у него, совершенно необязательно оттопыривать), потом подмигнул мне из этой позиции и, крутнув по сторонам головою, снова присунулся к самому уху:
- А мне еще дедушка рассказывал про пана Прынцыпа - хорошенький такой себе был младосерб, я вам скажу, чтоб так пулять в живых эрцгерцогов. И после того, как один славянин попал в одного немца - у людей свои дела! - евреи уже целый век бегают по миру и даже вынуждены были придумать себе родину среди ненормальных арабов. Так что ж будет после того, как попадут с такой же пули в пана Колонэля, шоб ему снилось на ночь только хорошее между теми ихними банками? А ну как люди не брешут, шо так-таки и убьют?!
- Ну, так бегите с этой новостью к Бледным и пусть вашу аптеку освободят, наконец, от налогов! - воскликнул я.
Смугарский надулся:
- Пане Смигля, я с вами говорю серьезней, чем из горящего куста, который сделают с этого города, после того, как бедного пана Колонэля закопают под грязную траву. Так что, я так думаю, чего мне сидеть как пню на корнях? - а не податься ли пока не поздно, вон туда! - и он махнул в сторону итальянского парохода «Giulio Cesare», неуклюже разворачивавшегося в море, на траверзе Костёла.
- Вы же только что хотели записаться в сенегальцы, - напомнил я.
- Ай, не смешите! - досадливо буркнул аптекарь. - От то ж нам не хватало в этой стране еще и сенегальских погромов …
- Бледным не нравится выражение «эта страна», - сказал я.
- И что теперь делать бедному сенегальцу с таким носом, как у меня? Я уже не говорю за обрезание! - такое, знаете, взяли себе правило каждому сенегальцу смотреть в штаны, как будто это он сам себе там ножиком баловался! ...Я за вами оббегался, пане Смигля. Вот вам ваша белладонна, а самбокой давление не правится.
- Ну не! - взорвался он. - Ну не, ну давайте я буду говорить - «в той стране». Так они ж спросят «говори в какой, сенегальская твоя морда!», ну и так я ж опять скажу - «в этой!». ...Ой, сдерут с меня шкуру, пане Смигля, и буду я на старости лет не ченстоховским монахом, а литовским грешником с тэго траму, як бога кохам!
- Никогда не мог понять, пане Феофилакт, - мягко сказал я, - так вы всё-таки еврей или поляк?
- Сенегалец, - понуро ответил аптекарь. - Не много ж вы знаете за Польшу, пане Смигля...
…Море шумело возле Костёла, на Каланче поднимали штормовые знаки, солнце заливало Соломку. В сторону Силенцио Маритим прогрохотал старый трамвай с ободранными сиденьями и рекламной надписью
Силенцио Маритим.
Вы еще не сошли с ума?
Лучшие врачи. Сайколоджия и процедуры.
Всего пять минут от нашего тюремного замка.
...to be continued...