я болею
Я болею. Простуда. Что может быть банальнее в северной стране, особенно, если у тебя вдобавок аллергия на кошек, а эти подлючки лезут обниматься, вся одежда полна их шерстью.
Но как говорится, что смертному страдание, то мне - страдание вечное. По ночам у меня начинается жар. А жар - это же прямое показание, чтобы рабы унесли меня на холодные камни лежков перед храмом Асклепия. Рабы оставляют меня там на всю ночь. Надобно заметить, что это помогает. Старждущих много, ночь полна стенаниями, но русские не сдаются, они тупо спят, и под утро рабы уносят свою госпожу исцелившейся еще до прихода жрецов.
Все же советскому пионеру очень трудно жить в поэтике античного мира. Нельзя понять, что твое самочувствие наутро будет одинаково хорошим и от ударных доз парацетамола, и от сна в храме.
Я пока никак не привыкну к мысли, что однажды мне придется купить у Харона билет в один конец. Греческий аид ведь ужасен, это хуже многократно христианского ада. Но муж утешает тем, что у нас там будет собачка, которую можно будет чесать за ушком. Ага, Церберочек - шесть ушек...
Но как говорится, что смертному страдание, то мне - страдание вечное. По ночам у меня начинается жар. А жар - это же прямое показание, чтобы рабы унесли меня на холодные камни лежков перед храмом Асклепия. Рабы оставляют меня там на всю ночь. Надобно заметить, что это помогает. Старждущих много, ночь полна стенаниями, но русские не сдаются, они тупо спят, и под утро рабы уносят свою госпожу исцелившейся еще до прихода жрецов.
Все же советскому пионеру очень трудно жить в поэтике античного мира. Нельзя понять, что твое самочувствие наутро будет одинаково хорошим и от ударных доз парацетамола, и от сна в храме.
Я пока никак не привыкну к мысли, что однажды мне придется купить у Харона билет в один конец. Греческий аид ведь ужасен, это хуже многократно христианского ада. Но муж утешает тем, что у нас там будет собачка, которую можно будет чесать за ушком. Ага, Церберочек - шесть ушек...