19 АПРЕЛЯ (2 мая по европейскому стилю)
В Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов стал известен текст ноты министра иностранных дел П. Милюкова от 18 апреля, отправленной правительствам союзных держав (Англии, Франции, Италии, США...).
Милюков от имени новой России заявил о "всенародном стремлении довести мировую войну до решительной победы" и "соблюдении обязательств, принятых в отношении наших союзников".
Дипломатическая нота Милюкова полностью срывала покровы с утверждений соглашателей, лидеров "социалистических партий" и деятелей Петроградского Совета, что после свержения Николая II Россия ведет исключительно "оборонительную" войну и стремится к заключению справедливого мира.
В. Чернов, лидер партии социалистов-революционеров (эсеров):
"Нота Милюкова буквально потрясла большинство Совета. Оно расценило это как намеренный удар в спину, провокацию и вызов. В любом случае это был обман. Вместо обещанного обращения к союзникам с отказом от завоевательной политики была сделана попытка растворить предыдущие не слишком вразумительные заверения в море дипломатических банальностей".
***
Н. Суханов, член исполкома Петроградского Совета, («новожизненец», впоследствии меньшевик-интернационалист):
«Я позвонил в Исполнительный Комитет, чтобы узнать, нет ли каких-нибудь особенных дел и новостей. Кто-то из оппозиции сообщил мне по телефону сенсационную новость.
В Исполнительном Комитете получен текст долгожданной ноты, изготовленной Милюковым и уже отправленной союзникам - во исполнение обещаний, данных правительством делегатам Исполнительного Комитета. Заседания по этому поводу еще нет, но текст ноты ходит по рукам и уже всем известен.
Новая нота не только не представляет собой "дальнейшего шага", но совершенно аннулирует все то, что до сих пор сделала революция для мира. Новая нота Милюкова только разъясняет акт 27 марта - разъясняет в том же смысле, в каком Милюков уже неоднократно комментировал этот акт в своих интервью и в публичных речах. Нота уверяет союзников в том, что цели России в войне остаются прежними, какими были при царе, и что революция в них ничего не изменяет - так же как и акт 27 марта, изданный для внутреннего употребления.
Я стоял у телефона совершенно ошеломленный, не находя что сказать на все это.
- Ну, и что же Исполнительный Комитет? Что там говорят и что собираются делать?
Вечером назначено заседание... Что говорят? Левая сторона считает, во-первых, что это полная ликвидация не только всего значения, но и самого факта революции - с точки зрения внешней политики и интересов мира. А во-вторых, левая считает, что это есть наглое и циничное издевательство над Советом и народом. Считают, что Милюков должен быть ликвидирован в 24 часа... А правая - немного растеряна, не знает, что делать. Старается успокоить нас и уверить, что не случилось ничего особенного...
Я все еще не мог прийти в себя и просто понять в чем дело. Если бы такая нота была издана правительством независимо от наших требований "дальнейших шагов", то это было бы просто продолжением обычной империалистской политики Милюкова, которую советское большинство считает "идущей навстречу" и т. д. Но каким образом подобный документ мог появиться в ответ на наши требования, во исполнение данных обещаний? Что же это - недоразумение, наивность, демонстративный жест победителя, полагающего, что он может легко игнорировать волю народа? Или - что всего естественнее предполагать - это сознательная провокация народного гнева и гражданской войны?..
Конечно, этот новый акт, по существу своему, вполне соответствует общей линии Милюкова и всего его кабинета. Но что означает их нежелание считаться с Советом и третирование ими демократии в таких невиданно грубых, ничем не прикрытых, еще новых формах? И что теперь нужно делать? Что можно сделать при данной конъюнктуре внутри Исполнительного Комитета?.. Я вернулся в комнату, где работала редакция, и рассказал все, что я услышал. Эффект получился неожиданный.
Как ужаленный, вскочил с места Базаров - человек, который "мухи не обидит", человек столь же импозантный по своим исключительным интеллектуальным и моральным свойствам, сколь мягкий и уступчивый по своему личному характеру, человек столь же авторитетный по своим заслугам, сколь уравновешенный и склонный объяснять все сделанное людьми в самую лучшую сторону. Вскочил, как ужаленный, и бросился на меня с поднятыми кулаками.
- Ах, так! - заорал он совершенно вне себя, размахивая перед самыми моими глазами. - Так вы им скажите, что мы завтра же поднимем восстание!
В этом выступлении не было ни логики, ни надлежащего реального смысла. Но в нем была вся неизбежность... Почему, зачем я должен сказать об этом кому-то "им"? Почему это должен сделать я? Кто это "мы" поднимем восстание и как "мы" это сделаем? И как же представить себе этого человека во главе восстания?.. Но все это пустяки: слова Базарова как нельзя лучше отразили самую сущность, самое "нутро" ситуации... "Им" угодно было бросить перчатку. Нам остается ее поднять.
Но что делать сейчас, в редакции, для газеты?.. Из Таврического дворца явился Гольденберг. Набросились на него. Он довольно вяло подтвердил: действительно уже послана нота, никакого "дальнейшего шага" в ней нет, есть обычная фразеология Милюкова, но в общем содержание не яркое - ни холодное, ни горячее…
Ноте была предпослана телеграмма, помеченная 18 апреля, исходящая от министра иностранных дел и адресованная российским представителям при союзных державах. Милюков поручил нашим послам передать союзным правительствам акт 27 марта и высказать при этом следующие замечания. Прежде всего послы должны были опровергнуть все слухи о готовности России заключить сепаратный мир. А затем союзникам предлагалось понять декларацию 27 марта в том смысле, что она "вполне соответствует тем высоким идеям, которые постоянно высказывались, вплоть до самого последнего времени, многими выдающимися государственными деятелями союзных стран". Сделав затем кивок на "германофильство" старого режима (с этой басней, как известно, не уставал носиться наш либерализм и не без успеха соблазнял ею обывателя), Милюков от имени революционной России говорит "языком, понятным для передовых демократий современного человечества и спешит присоединить свой голос к голосам своих союзников".
…Препровождая союзникам акт об "отказе от завоеваний", Милюков старается только о том, чтобы союзники не подумали всерьез, будто бы новая революционная Россия на самом деле отказывается от завоеваний...
Обязательства перед англо-французскими капиталистами будут целиком уплачены кровью "свободных" русских рабочих и крестьян. Но пусть не подумает кто-нибудь, что теперь мы ограничиваем свои цели "близкой для всех и очередной задачей" - отразить врага, вторгнувшегося в самые пределы нашей родины. Эта задача "близкая и очередная", но, конечно, не единственная. Помните, союзники: ни миллионов жизней, ни океана слез, ни народного разорения, ни русской культуры, ни - разумеется - добытой свободы мы не пожалеем и доведем войну до решительной победы в полном с вами согласии; но уже за то потребуем "санкции" на Галицию, Армению, Восточную Пруссию и гарантий длительного мира в виде Константинополя и проливов. На то мы и патриоты.
Ни малейшего иного смысла у документа нет. Он окончательно и официально расписывается в полной лживости декларации 27 марта, в отвратительном обмане народа "революционным" правительством. Никаким иным способом истолковать ноту 18 апреля невозможно. Всякое иное толкование ее будет новым таким же отвратительным обманом.
"Дальнейшим шагом" Милюкова, после лицемерия 27 марта, было уже формальное свидетельство того, что революция, по его мнению, может только продолжать и углублять внешнюю захватную политику царизма, а воля всего народа может только попираться, третироваться, оплевываться Временным правительством в лице министра иностранных дел.
Лицемерие, как известно, есть дань порока добродетели. Милюков согласился уплатить эту дань 27 марта, но отказался - 18 апреля. Видимо, решил, что уже нет расчета.
В марте лидер буржуазии как-никак вел дипломатическую игру, кривя душой, подтасовывая политические карты. В апреле он не хочет знать ни флера, ни тумана, ни фиговых листков. Видимо, счел, что уже не стоит труда.
Дипломаты Мариинского дворца сняли перчатки. Народу и Совету была брошена под ноги одна из них. Народу и Совету ничего не остается, как только ее поднять».
***
И. Церетели, член исполкома Петроградского Совета, меньшевик-оборонец:
«Львов прислал в Таврический дворец на мое имя долгожданное сообщение о посылке ноты. Я получил пакет в присутствии Чхеидзе, Скобелева, Дана и некоторых других членов Исполнительного Комитета, и прочитал вслух текст, который нас ошеломил своим содержанием.
Нота указывала, что министр иностранных дел поручал российским представителям при союзных державах сообщить им текст «Обращения к гражданам» от 27 марта. Но вместе с тем она снабжала это обращение комментариями, суть которых сводилась к тому, что «высказанные Временным правительством (в «Обращении к гражданам» от 27 марта) общие положения вполне соответствуют тем высоким идеям, которые постоянно высказывались, вплоть до самого последнего времени, многими выдающимися государственными деятелями союзных стран» и что, «продолжая питать полную уверенность в победоносном окончании настоящей войны в полном согласии с союзниками, Временное правительство совершенно уверено в том, что поднятые этой войной вопросы будут разрешены в духе создания прочной основы для длительного мира», и «проникнутые одинаковыми стремлениями передовые демократии мира найдут способ добиться тех гарантий и санкций, которые необходимы для предупреждения новых кровавых столкновений в будущем».
Чтобы понять впечатление, которое произвела на нас эта нота, надо представить себе атмосферу революционной России в эту эпоху и ту кампанию, которую вела советская демократия. Во всех наших обращениях к социалистическим партиям всего мира, в нашей прессе, в наших резолюциях и речах, обращенных к населению и армии, мы постоянно подчеркивали, что заявление Временного правительства от 27 марта является первым с начала мировой войны, которым одна из воюющих стран отказалась от всяких империалистических целей. Мы не уставали подчеркивать, что общественное мнение союзных демократических стран должно поддержать этот почин, чтобы добиться такого же отказа от империалистических целей со стороны своих правительств, и выработать новую общесоюзную платформу общедемократического мира. Именно по этим соображениям настаивали мы на превращении заявления 27 марта в официальную ноту.
Борьба против этой политики демократического мира велась как внутри России, так и в союзных странах, под лозунгами «Войны до победного конца», «До осуществления санкций и гарантий», продиктованных побежденному врагу. И вот в ноте, поясняющей смысл акта 27 марта, Милюков провозглашал лозунгами Временного правительства именно эти, ставшие ненавистными для революционной демократии, лозунги. И эта нота, которая представляла собой не что иное, как полемику с основными положениями политики Советов, преподносилась революционной демократии как удовлетворение ее требования.
Хуже всего было то, что нота была уже отправлена союзникам и текст ее был сообщен печати.
Если бы Милюков задался целью вызвать разрыв между Советами и правительством, лучшего средства для этого, чем его нота, он найти не мог. Таково было общее впечатление всех присутствовавших, которые в один голос выражали свое удивление и возмущение. Чхеидзе долго молчал, слушая негодующие возгласы окружающих, и потом, повернувшись ко мне, сказал тихим голосом, в котором слышалось давно назревшее глубокое убеждение: «Милюков - это злой дух революции».
Весть о получении текста ноты разнеслась по кулуарам Таврического дворца. Подходили все новые члены Исполнительного Комитета, которые знакомились с текстом ноты. До открытия заседания образовалось импровизированное совещание присутствовавших членов. В оживленном обмене мнений не только члены левой оппозиции, но и некоторые члены большинства характеризовали ноту как провокацию, как вызов. Скобелев, я и другие пытались смягчить разгоревшиеся страсти, что было очень трудно...
Почти полный состав Исполнительного Комитета был налицо, и Чхеидзе открыл собрание в атмосфере крайнего возбуждения.
Волнение вызывалось общим сознанием, что надвинулся кризис. Оценка ноты по существу разногласий не вызывала. Все соглашались, что эту ноту, уже переданную правительством в печать, Исполнительный Комитет признать удовлетворительной не может. Поэтому главный интерес дебатов сосредоточился на вопросе о том, какими путями искать разрешения конфликта.
В то время застрельщиками левой оппозиции в Исполнительном Комитете были все еще интернационалисты, которым большевистская фракция охотно предоставляла инициативу крайних предложений. С самой решительной речью выступил «межрайонец» Юренев, который указал, что нота показывает всю бесплодность переговоров с правительством. На сцену должны выступить народные массы. На провокационный вызов правительства мы должны ответить апелляцией к массам. Только их выступление покажет и правительству, и всему миру, какова истинная воля русской революции.
Шляпников, бывший тогда одним из левых большевиков, также настаивал на призыве к массам, и в его злобных замечаниях о Милюкове и всем Временном правительстве чувствовалась нутряная классовая ненависть к буржуазии.
В среде руководящего большинства Исполнительного, Комитета возмущение нотой было так велико, что некоторые из его членов тоже не видели другого исхода, как обращение к массам с призывом выступить против Временного правительства. Богданов, обычно спокойный, но в критические минуты проявлявший крайнюю импульсивность, был вне себя от негодования. Нота Милюкова, - говорил он, - наносит удар прежде всего нам, представителям большинства Исполнительного Комитета. Настал момент, когда переговоры с глазу на глаз между Исполнительным Комитетом и правительством потеряли смысл. Слово должно быть дано массам. Только их выступление может оказать реальное воздействие на правительство…
Из членов контактной комиссии Чернова и Суханова на собрании не было. От имени трех присутствовавших членов, Чхеидзе, Скобелева и меня, я заявил, что, по существу, в оценке ноты разногласий в среде большинства быть не может. Этот акт является нарушением соглашения, которое делало возможным наше сотрудничество с правительством. Правительство должно дать нам такое удовлетворение, которое показало бы и стране, и всему миру, что внешняя политика Временного правительства определяется «Обращением» 27 марта, а не теми комментариями, которыми Милюков сопроводил это обращение.
Но в вопросе о призыве к массам, - говорил я, - мы расходимся не только с большевиками, которые хотят использовать манифестации для своей пропаганды, но и с теми из наших товарищей, кто не думают о свержении правительства и все же готовы призвать массы на борьбу с ним…
Я предложил отложить решение вопроса о призыве к массам и попытаться разрешить конфликт путем новых переговоров с правительством.
Предложение это, поддержанное Даном и Гоцем, было принято большинством.
Но, как-никак, конфликт между Исполнительным Комитетом и Временным правительством был налицо, и последствия этого факта не заставили себя ждать.
Революционный Петроград с напряженным вниманием следил за всем, что происходило в Исполнительном Комитете. Таврический дворец был центром, который оказался связанным невидимыми нитями со всеми возбужденными кварталами столицы. Слух о том, что Временное правительство, по вопросу о целях войны, вступило в конфликт с Исполнительным Комитетом, быстро разнесся по кулуарам Таврического дворца и скоро достиг рабочих кварталов и солдатских казарм. Этого слуха было достаточно, чтобы массы поднялись».
Группа "ВКонтакте": https://vk.com/stoletie_1917