Очень старое (три года как) и дерьмовое. Но есть что-то в плане идеи...
... может кто подскажет что сделать, чтоб и идею сохранить и читабельным сделать?
Мы все увидим - царствие придет.
Я застал их на поляне, облитой лунным светом. До этого я несколько часов пробирался сквозь лес, путаясь в бесконечно высоких соснах, призрачно-серых в ночи. Совершено выбившись из сил, я плелся от одного дерева к другому, пытаясь определить направление. Было совершенно тихо, ни шороха; можно было услышать, как гудит лунный свет, протягиваясь между стволов деревьев, сцепив тугим полотном серую землю и черное небо. Я сам терял какие-либо звуки, мечась тенью по кругу, среди обнаженных тьмой призраков. Время замкнулось огненным колесом, а пространство всего лишь истлевающая белка в этом колесе - все недвижимо, безысходно, полный круг, образующий ноль; и сверкающая изумрудными огоньками трава под ногами…
Внезапно я оказался на краю этой злополучной поляны. Замер, завороженный, все разом стало вязко, как в замедленном сне. Я смотрел на них… мне надо бежать, и бежать, и бежать, пока они меня не заметили! Черная густая шерсть под когтями слиплась, блестя свежей багровой кровью. Абсолютную тишину нарушало утробное рычание. Они стояли на задних лапах, небольшим кружком - огромные иссиня-черные медведи. Каждый держал по снежно-белому лебедю, с распоротой грудной клеткой. Птицы были больше обычных; медведи раз за разом опускали свои свободные лапы за очередной порцией внутренностей в их разверзнутую грудь, кровь густыми струйками стекала с когтей на перья.
Первыми меня заметили именно они - прекрасные белые создания - внезапно, все разом, открыли свои большие глаза, полные боли и слез, прекрасные большие голубые глаза, полные страха, отчаянья и покорности. И, как по команде, одновременно завопили, безумно, прося помощи. Их пронзительные голоса, сдавленные кровью, сгустками вылетающей из их клювов, сиренами ворвались в монотонное чавканье. Как будто весь лес завыл, поднялся ветер, потемнела луна, закружились, сорванные с кустов листья. И тогда медведи повернули свои огромные черные головы, направив на меня раскалено-красные глаза-бусинки. Мгновение стало вечностью, я понял, что не могу двигаться, тело мне не подчиняется, я понял, что это все, что у меня теперь один путь, одна дорога… Поняли и лебеди - они перестали кричать и обессилено закрыли мягкие веки, скрывая бурлящую боль в глазах. Я на ватных ногах вышел на середину поляны, у меня сильно кружилась голова, и в моих руках появился вспоротая белая птица. По её груди, среди лоснящихся белых перьев, проходил тонкий красный порез от когтя. Я расширил его пальцами. Я долго смотрел внутрь. Перья промокли багровым, одинокое маленькое сердце стучало в огромной ране. Я поднял его на ладони к лицу. Оно еще продолжало сжиматься и разжиматься, обливаясь кровью, оно светилось, оно было нежное, оно ласкало и щекотало мне кожу, оно было горячее… Я положил его себе в рот и стал другим.
Мы все увидим - царствие придет.
Я застал их на поляне, облитой лунным светом. До этого я несколько часов пробирался сквозь лес, путаясь в бесконечно высоких соснах, призрачно-серых в ночи. Совершено выбившись из сил, я плелся от одного дерева к другому, пытаясь определить направление. Было совершенно тихо, ни шороха; можно было услышать, как гудит лунный свет, протягиваясь между стволов деревьев, сцепив тугим полотном серую землю и черное небо. Я сам терял какие-либо звуки, мечась тенью по кругу, среди обнаженных тьмой призраков. Время замкнулось огненным колесом, а пространство всего лишь истлевающая белка в этом колесе - все недвижимо, безысходно, полный круг, образующий ноль; и сверкающая изумрудными огоньками трава под ногами…
Внезапно я оказался на краю этой злополучной поляны. Замер, завороженный, все разом стало вязко, как в замедленном сне. Я смотрел на них… мне надо бежать, и бежать, и бежать, пока они меня не заметили! Черная густая шерсть под когтями слиплась, блестя свежей багровой кровью. Абсолютную тишину нарушало утробное рычание. Они стояли на задних лапах, небольшим кружком - огромные иссиня-черные медведи. Каждый держал по снежно-белому лебедю, с распоротой грудной клеткой. Птицы были больше обычных; медведи раз за разом опускали свои свободные лапы за очередной порцией внутренностей в их разверзнутую грудь, кровь густыми струйками стекала с когтей на перья.
Первыми меня заметили именно они - прекрасные белые создания - внезапно, все разом, открыли свои большие глаза, полные боли и слез, прекрасные большие голубые глаза, полные страха, отчаянья и покорности. И, как по команде, одновременно завопили, безумно, прося помощи. Их пронзительные голоса, сдавленные кровью, сгустками вылетающей из их клювов, сиренами ворвались в монотонное чавканье. Как будто весь лес завыл, поднялся ветер, потемнела луна, закружились, сорванные с кустов листья. И тогда медведи повернули свои огромные черные головы, направив на меня раскалено-красные глаза-бусинки. Мгновение стало вечностью, я понял, что не могу двигаться, тело мне не подчиняется, я понял, что это все, что у меня теперь один путь, одна дорога… Поняли и лебеди - они перестали кричать и обессилено закрыли мягкие веки, скрывая бурлящую боль в глазах. Я на ватных ногах вышел на середину поляны, у меня сильно кружилась голова, и в моих руках появился вспоротая белая птица. По её груди, среди лоснящихся белых перьев, проходил тонкий красный порез от когтя. Я расширил его пальцами. Я долго смотрел внутрь. Перья промокли багровым, одинокое маленькое сердце стучало в огромной ране. Я поднял его на ладони к лицу. Оно еще продолжало сжиматься и разжиматься, обливаясь кровью, оно светилось, оно было нежное, оно ласкало и щекотало мне кожу, оно было горячее… Я положил его себе в рот и стал другим.