Каждому - по потребности. Почему необходим мир Матрицы?
Самой замалчиваемой темой в комментариях к первой статье о дополненной реальности оказалась необходимость Матрицы. Друзья, я очень внимательно прочитал все ваши комментарии - и давно не получал такого удовольствия. Однако почему же мы не говорили о том, нужна ли нам Матрица или не нужна?
То, что она возможна, с этим никто не спорил. Но из возможного скорее всего реализуется в данный момент необходимое. Люди, например, могут жить в мире. Это возможно и даже желательно. Но жить в мире с другими не является большей необходимостью, чем выжить самому для большинства людей. Поэтому возможный и желательный вечный мир не стал до сих пор реальностью. Этому препятствует конкуренция из-за ресурсов, обостряющаяся из-за роста численности населения планеты. Это весьма страшная вещь, между прочим.
Но эта страшная вещь лежит в основе процессов, приводящих в движение общества, государства, экономики.
Чрезвычайно убедительное описание того, как конкуренция из-за редких ресурсов приводит к появлению общественных объединений, можно найти у британского экономиста и антиглобалиста Дэвида Гребера.
«Девочка леле росла кокеткой. С детства с ней заигрывали, она была в центре всеобщих забот и внимания. Власть обрученного с ней мужа была очень ограниченной... В соблазнителях, питавших надежды их добиться, не было недостатка, и ни одна женщина не сомневалась, что сможет получить другого мужа, если только ей этого захочется.
К тому же в руках у девушки леле был один уникальный козырь. Все прекрасно знали, что, если она полностью отказывается мириться со своим положением, она всегда может стать «женой деревни».
Институт «жен деревни» существовал только у леле.
Предположим, пожилому важному мужчине выплачивают долг крови, отдавая ему в качестве заложницы молодую женщину, и он сам решает на ней жениться. Но молодой женщине совсем не улыбается стать третьей или четвертой женой старика.
Улучив момент, она ночью сбегает во вражескую деревню, где просит убежища. Это всегда возможно: у каждой деревни есть свои традиционные враги. Вражеская деревня не откажет женщине, оказавшейся в таком положении, а, напротив, провозгласит ее «женой деревни», которую будут обязаны защищать все живущие там мужчины.
Как и во многих других частях Африки, у большинства пожилых мужчин леле было несколько жен. Это означало, что количество женщин, доступных для более молодых мужчин, было сильно ограничено. Такой дисбаланс приводил к серьезному сексуальному напряжению.
Все признавали, что неженатые молодые мужчины зарились на жен стариков. Они любили проводить время за разработкой планов соблазнения, и те, кто этим не хвастался, подвергались осмеянию. Леле должны были придумать решение, которое могло успокоить их неженатых мужчин. Поэтому когда достаточное количество юношей достигало восемнадцатилетнего возраста, им позволялось купить право на общую жену.
После того как они уплачивали соответствующее количество кусков ткани из рафии в деревенскую казну, им дозволялось построить коллективный дом, а затем им предоставлялась жена или разрешалось собрать отряд, который пытался выкрасть женщину из вражеской деревни. (Или же, если женщина искала у деревни убежища, они просили остальных жителей права ее принять - реакция на это была всегда благосклонной.) Эту общую жену и называли «женой деревни». Она пользовалась большим уважением - с новоявленной женой деревни обращались как с принцессой. От нее не требовали, чтобы она сажала растения или полола грядки в огородах, добывала еду, носила воду или даже готовила; всю работу по хозяйству выполняли ее усердные молодые мужья, которые стремились раздобыть для нее все самое лучшее и потому проводили большую часть времени, охотясь в лесу и соревнуясь друг с другом в том, кто принесет ей самые изысканные кушанья или попотчует ее пальмовым вином. Она могла присваивать себе чужую собственность, и ей разрешалось совершать любые проказы, на которые очарованные ею мужья должны были смотреть сквозь пальцы. От нее также ждали, что она будет вступать в сексуальные контакты со всеми членами этой возрастной группы - с 10-12 разными мужчинами - всякий раз, когда им этого захочется.
Со временем жена деревни обычно оставалась жить с тремя-четырьмя мужьями, а затем и вовсе с одним. Тем не менее, теоретически она была замужем за всей деревней. Если у нее рождались дети, отцом считалась деревня, которая должна была их воспитывать, обеспечивать всем необходимым, а впоследствии и найти им достойного супруга или супругу. Именно поэтому деревне требовалась коллективная казна, полная, прежде всего, ткани из рафии и сандаловых брусков.
В результате деревни превращались в корпоративные организации, в коллективные группы, и закон требовал общаться с ними как с индивидами - то же происходит и с современными корпорациями».
- Дэвид Гребер, Долг: первые 5000 лет истории
Мораль, которую несложно вывести из этого описания, состоит в том, что человечество живет в узком коридоре между чудовищами, обитающими за границами человеческих поселений, - а это голодная смерть или невозможность продолжить свой род, или, чаще всего, агрессивные притязания не наших людей, вооруженных коварством и ядерным оружием, и чудовищами внутри человеческих поселений, - порой не менее страшными, из которых т.н. «долг перед обществом» далеко не самый безобидный зверек.
Глобальный беспорядок, возникший в результате чрезвычайно запутанных долговых отношений между враждующими деревнями, разъедаемыми внутренними кризисами - вот те качающиеся скалы, между которыми мы как-то должны пройти в будущее. Международные проблемы современности масштабнее и чудовищнее страхов леле, но в чем еще современное общество отклонилось от экзистенциальных вопросов, характерных для африканских племен?
Давным-давно, на излете эпохи видеосалонов, художественное исследование той же дилеммы было предпринято американскими кинематографистами в фильме «Туман» по рассказу Стивена Кинга. Это история о том, как пережившие катастрофу жители американского городка находят убежище в супермаркете. Здесь им на какое-то время обеспечен достаток материальных благ и защита от чудовищ, охотящихся во мгле. Но «власть» в супермаркете быстро оказывается в руках полоумной мадам Кармоди, вообразившей себя мессией. В своей прежней жизни «мать Кармоди», в киноверсии истории Кинга ее роль играет выдающаяся драматическая актриса Марша Гей Харден, была всего лишь слегка занудной женщиной, на которую старались не обращать внимания. Но теперь ее занудство требует человеческих жертвоприношений - в прямом смысле слова.
Вот почему герои Кинга снова бегут в туман, от меньшего зла к большему. Даже перед лицом смертельной опасности ужиться с другими людьми оказывается невозможным.
Несмотря на прежние попытки исправить это положение, человечество в целом остается «меньшим злом» из рассказа Стивена Кинга и сохраняет потенциал превращения в большое зло вследствие неустранимого стремления подчинить производство и распределение общественного блага частному интересу выживания.
Как написал недавно американский автор Джим Куинн, «лишь одно пугает более чем неизвестность грядущего - это жизнь в мире, управляемом «экспертами», считающими, что они точно знают, что произойдёт дальше. Это ровно те же «эксперты», что не разглядели пузыря недвижимости 2005 года, финансового коллапса 2008-го, внутреннего взрыва ЕС, Брексита или президентства Трампа».
Поскольку подслеповатые эксперты, разумеется, заслуживают самого решительного осуждения, автор вынужден предложить свое понимание проблемы редких ресурсов, чтобы затем выяснить, можно ли решить эту проблему прежними способами, не прибегая к матрице.
Почти исчерпывающее представление о текущем положении относительно бездны дают графики из статьи Куинна. Они очень наглядно показывают, что и куда ползет в богатейшей стране мира - США.
Жители менее благополучных стран могут оттолкнуться от этого эталона рыбкой вниз.
А в чем причина?
Она, собственно, известна всем западным экономистам. Мне трудно поверить, что хотя бы кто-то из них ее не знает.
Как вы помните, у некоторых стариков леле было по три - четыре молодые жены. А зачем так много? Ясно же, что старики не только не могли их использовать по назначению, но также препятствовали в этом мужчинам репродуктивного возраста - своим детям, внукам и другим родственникам.
Вот как такое странное положение объясняли они сами.
«Преимущество иметь заложниц состоит в том, что если у тебя появляется долг крови, то ты можешь избавиться от него, отдав одну из заложниц, а твои сестры при этом останутся свободными». На вопрос «Почему вы хотите, чтобы ваши сестры оставались свободными?» они говорят: «Как же! если у меня появится долг крови, я могу избавиться от него, отдав одну из них в качестве заложницы...»
Согласитесь, это уже становится забавным. Видимо, мы должны глубже вникнуть в эту африканскую логику.
Как сообщает Гребер, «многие африканские народы верят, что люди не умирают без причины. Если кто-то умер, то это значит, что кто-то его убил. Если, например, женщина леле умирала при родах, считалось, что это произошло потому, что она изменила мужу. Прелюбодей нес ответственность за эту смерть. Иногда женщина признавалась в грехе на смертном одре, в остальных случаях истина устанавливалась путем гадания. То же происходило, если умирал ребенок. Когда, к радости жителей деревни, личность виновного устанавливалась, у этого человека появлялся долг крови, т. е. он должен был жизнь ближайшему родственнику погибшего. Виновный мог отдать его семье молодую женщину - свою сестру или дочь, которая становилась подопечной или «заложницей» семьи жертвы. Эта система очень быстро приобрела невероятно запутанную форму. Заложники передавались по наследству. Если женщина была чьей-то заложницей, то заложниками становились и ее дети, и дети ее дочерей. Это означало, что большинство мальчиков считались детьми какого-то другого мужчины. Однако никто не принимал залог в виде мальчика в уплату долга крови: суть заключалась в том, чтобы заполучить молодую женщину, которая затем будет производить детей, также являющихся залогом. Любой мужчина, естественно, хотел иметь как можно больше таких женщин».
Таким образом, женщины использовались в качестве «социальных денег», и хотя леле и другие африканские народы были знакомы с обычными деньгами, долги крови уплачивались именно женщинами.
Хотя я сомневаюсь, что такие люди как Билл Гейтс помнят о своих африканских корнях, но и с обычными деньгами происходит то же самое. Значительная их часть постоянно изымается носителями экономической власти из оборота с целью их «социализации» точно так же, как старики леле изымали из оборота молодых женщин.
То, что деньги постоянно изымаются хозяевами денег из оборота, и что именно этот процесс ответственен за сокращение потребления и экономические кризисы, первым заметил Дж. Кейнс, взгляды которого ныне считаются классикой. Вот почему ранее я сказал, что всем об этом известно.
Кейнс не объяснил социальный смысл подобных экспроприаций, но ближе всех подошел к разгадке, заявив, что экономическая деятельность является продолжением психологических потребностей. Вырастает из них.
Нужно искать корни проблемы в том, как мы мыслим наши потребности. Есть очень много красивых женщин, но многие мужчины могут хотеть только одну женщину. Бог знает почему, но она кажется им самой-самой красивой. Поэтому каждая женщина становится уникальным объектом желаний, а конкуренция из-за женщин - игрой с нулевой суммой. Женщины леле об этом хорошо знали, как и французы: cherchez la femme.
Помните, как коллективные мужья леле рыскали целыми днями по джунглям в поисках ингредиентов для любимых кушаний «жены деревни»?
А если бы она попросила меховое манто? Диадему? Модель лунохода?
И весь мир в придачу?
Являясь сами социальными деньгами с точки зрения мужчин, женщины с легкостью порождают вторичную инфляцию социальных денег - только теперь новыми социальными денежными единицами оплачивается содержание первичных социальных денежных единиц. А то ведь они сбегут.
В третью очередь явно или неявно возникает и долг крови немногих держателей социальных денег перед множеством проигравших.
Совокупное состояние беднейших 3,6 млрд. людей мира равно состоянию 8 богатейших сочеловечников: Билла Гейтса ($75 млрд), Амансио Ортеги ($67 млрд), Уоррена Баффета (60,8 млрд), Карлоса Слима ($50 млрд), Джеффа Безоса ($45,2 млрд), Марка Цукерберга ($44,6 млрд), Лари Эллисона ($43,6 млрд) и Майкла Блумберга ($40 млрд).
Казалось бы, зачем им столько?
Но если мы посмотрим на этот вопрос под другим углом зрения…
Тогда африканская логика «социальных денег» становится довольно простой. Чем больше у вас «социальных денег», тем больше и тех, у кого их нет - ни социальных, ни обычных. Тем больше ваш долг крови. Тем больше требуется новых социальных денег, чтобы защитить прежние социальные деньги. Ведь в числе обиженных рано или поздно окажутся уже не отдельные деревни, а отдельные государства. Как и в случае с женщинами, в экономических вопросах - вот удивительно! - одна из сторон всегда оказывается недовольной. Обиды имеют обыкновение накапливаться. И вам, следовательно, нужно все больше и больше изымать денег из хозяйственного оборота, чтобы защититься от уплаты растущих долгов крови, даже если в юридическом смысле вы никому ничего не должны, пока экономическая деятельность не остановится совсем и для всех.
Известно лишь два способа избежать гибели общества вследствие превращения денег и женщин в социальные сокровища.
Первый из них стар как мир. Это экспроприация. Можно по Марксу, а можно по Кейнсу, но историкам известно, что первые освобождения людей и денег из социальных сокровищниц проводились уже в древней Месопотамии более 4000 лет назад. В действительности, «расколдовывание» денег относится к таким древним практикам, что слово «более» может означать и 5, и 6 тысяч лет назад. Правители Аккада называли такие амнистии amargi, что дословно означало «возвращение к матери», поскольку именно перед матерью дочерей, ставших социальными деньгами, у их держателей имелся неустранимый долг крови. Amargi - это также первое известное записанное на человеческом языке понятие «свободы».
Новый курс Рузвельта, весь советский период истории России, процесс над тамплиерами, реформы Диоклетиана или Суллы, законы Солона - вся эта разнообразная, много раз изобретавшаяся заново практика укладывается в рамки политики amargi. Ее авторы были великолепными математиками, умели рассчитывать не только траектории светил, но и сложный процент, так что учить их современным экономистам было бы нечему.
Они, в частности, понимали, что феномен социальных денег принципиально неустраним, и потому такие амнистии просто вошли в ритуал провозглашения каждого нового правителя. Жили они после этого обычно недолго, тогда как история бюрократий Шумера и Аккада насчитывает тысячелетия. Вероятно, и современным «государственникам» есть чему поучиться у этих безвестных героев управленческой науки. Кейнс, кстати, пытался это делать. Он провел в Месопотамии несколько лет в поисках древней экономической мудрости.
В свою очередь, люди, достигшие автоматизма в управлении движением социальной вселенной, несомненно, посмеялись бы над тем, как с социальными деньгами обращаются неокейнсианцы.
В отличие от Кейнса, который, как и все аристократы до него, склонялся к экспроприации экспроприаторов, утратившие связь с реальностью неокейнсианцы вместо возврата уже имеющихся социальных денег в народное хозяйство предложили пополнять народное хозяйство заново произведенными обычными деньгами. С этой целью была произведена отвязка мировых денег от золота, что превратило их в долговые расписки ФРС, обеспеченные совокупной военной мощью, технологическим превосходством, а также идейным доминированием Запада.
Подвох здесь в том, что эмиссия денег для бедных мужчин леле не является, конечно, созданием новой ценности. Все ценности уже и так оценены в старых деньгах, а избыток предложения денег должен был, в соответствии с идеями классической экономической школы, резко обесценить все сбережения, включая, разумеется, и социальные деньги.
Теперь, чтобы мужчина-леле мог жениться, ему требовалось бы не 20 кусков сандалового дерева, а 500.
Чтобы этого не произошло, были придуманы разнообразные трюки со связыванием вбрасываемой денежной массы в производных (от денег) инструментах биржевой торговли и манипулированием ценами на сырьевые товары.
Юмор же ситуации состоит в том, что и такие виртуальные траты порождают новые потоки социальных денег, и, соответственно, новые траты. Согласно некоторым подсчетам, чтобы создать новую реальную ценность стоимостью 1 евро, владельцы казино должны создать 18, 5 виртуальных евро. И это только начало. Коль скоро эмиссионный центр находится на Западе, зачем людям Запада вкалывать ради реальных ценностей на 1 евро, когда можно поучаствовать в цепочке виртуальных ценностей на сумму в 18, 5 евро?
Но как долго весь остальной мир будет внимать мантрам выживших из ума колдунов, жонглирующих женщинами и кусками сандалового дерева, существующими лишь в их воображении? Увлечение виртуальными ценностями, во-первых, требует новых защитных социальных сделок, а во-вторых, подвергает риску материальную способность Запада вести паразитический образ жизни в целом.
Устойчивость мировых денег сохранится лишь до тех пор, пока Запад удерживает свое военное превосходство. В связи с последними заявлениями Трампа обратил внимание на один эпизод: от его безъядерных инициатив отмахнулась даже корреспондентка CNN, назвав их «ненастоящим предложением». Когда король смешон, это значит, что близок конец королевства.
Неокейнсианский способ раздачи миллионов «своим» людям, чтобы те купили на копейку у «чужих» людей уже категорически никого не устраивает. Слишком много обиженных, слишком много долгов крови.
Но прежняя парадигма материального потребления через боль предполагает либо экспроприацию социальных денег в мировом масштабе, либо войну в мировом масштабе - если Запад откажется «экспроприироваться».
А другого решения нет - с поправкой, в прежней парадигме потребления. Если потребленческая парадигма меняется, решение появляется.
Если раньше под развитием понималось любое внутреннее движение, например, рост производства при той же модели производства, то сегодня, вслед за математиками, социологи склонны считать моментом развития именно сдвиг парадигмы, изменение модели. Такой подход к развитию описывается понятием «странного аттрактора».
Возникновение аттрактора (или развитие) подразумевает, что устойчивость системы обеспечивается за счет специальных механизмов неустойчивости, неравновесия во взаимодействии с исходной средой. Такой вот парадокс.
Людям, родившимся до 1991 г., хорошо известно понятие "временных трудностей", которые мы постоянно преодолеваем. Это представление можно назвать примитивным описанием странного аттрактора средствами повседневной речи.
Идея «уйти всем жить в Матрицу» очень напоминает решение в стиле «странного аттрактора»: такого никак не должно быть, но именно потому это и есть единственный выход. Отказаться от войн, денег и торговли, как заметил один из участников моего семинара, не будет ли это означать идеальное преступление человечества против себя самого?
То, что Матрица является решением и, следовательно, развитием, вытекает из способности Матрицы создавать иллюзию безграничных социальных возможностей, не прибегая к тратам на реальные социальные возможности. А ведь именно в этом и состоит проблема, не так ли?
Или превратить мир в пустыню, исчерпать его ресурсы - не ради потребления даже, а ради бухгалтерской отчетности о «правильном» потреблении; или превратить весь мир в поле боя. А матрица, предлагающая к потреблению бесконечные виртуальные миры, - третий путь.
«И вот Марвин Флинн вернулся на Землю и в собственное тело. Он приехал в родной Стэнхоуп и увидел, что там все по-прежнему. Городок, как раньше, географически находился милях в трехстах от Нью-Йорка, а в духовном и эмоциональном отношениях отстоял от него на целое столетие.
Точь-в-точь как всегда, он изобиловал садами и пегими коровами на фоне зеленых холмистых пастбищ. Вековечны были усаженная вязами Мэйн-стрит и одинокий ночной вопль реактивного лайнера.
Никто не спросил Марвина, где он пропадал. Даже лучший друг Билл Хейк решил, что Марвин вернулся из увеселительной поездки в какой-нибудь туристский рай - Шинкай или дождевой лес в нижнем течении Итури.
Поначалу несокрушимое постоянство городка угнетало Марвина не меньше, чем сюрпризы Обмена Разумов или чудовищные головоломки Искаженного Мира.
Постоянство казалось Марвину экзотикой; он все ждал,что оно постепенно исчезнет. Но такие места, как Стэнхоуп, не исчезают, а такие ребята, как Марвин, постепенно растрачивают увлеченность и высокие идеалы.
И по правде сказать, ему уже приглянулась (точнее,заново приглянулась)Марша Бейкер, хорошенькая и скромная дочка Эдвина Марша Бейкера - крупнейшего в Стэнхоупе торговца недвижимостью. Пусть Стэнхоуп не лучший мир из всех возможных, но это лучший мир из тех, что видел Марвин. Тут вещи не подкладывают тебе свинью, а ты не подкладываешь свинью вещам. В Стэнхоупе метафорическая деформация немыслима: корова уж точно корова, и называть ее как-нибудь иначе - недопустимая поэтическая вольность.
Итак, бесспорно: в гостях хорошо, а дома лучше; и Марвин поставил перед собой задачу наслаждаться привычным, что, как утверждают сентиментальные мудрецы, есть вершина человеческой мудрости. Жизнь его омрачали лишь два сомнения. Первым и главным был вопрос: каким образом Марвин вернулся на Землю из Искаженного Мира? Отчасти это было неважно, ибо ничто не вечно под луной, кроме наших иллюзий. Но никто не хочет, чтобы его иллюзии оказались под угрозой, и потому Марвин старался выяснить, на каком он свете. На Земле он или на ее дубле? Нет ли здесь приметной детали, не соответствующей той Земле, где он родился? А может быть, таких деталей несколько?
Все оказалось на своих местах. Жизнь шла заведенным чередом. Он подумывал о том, чтобы пересечь страну с запада на восток… Однако передумал, сообразив, что бессмысленно провести жизнь в попытках выяснить, есть ли у него жизнь, которую можно как-то провести.
Кроме того, можно было предположить, что даже если Земля изменилась, то изменились также его органы чувств и память, так что все равно ничего не выяснишь.
Он лежал под привычным зеленым небом Стэнхоупа и обдумывал это предположение. Оно казалось маловероятным. Разве дубы-гиганты не перекочевывали по-прежнему каждый год на юг? Разве исполинское красное солнце не плыло по небу в сопровождении темного спутника? Разве у тройных лун не появлялись каждый месяц новые кометы в новолуние?
Марвина успокоили эти привычные зрелища. Все казалось таким же, как всегда. И потому охотно и благосклонно Марвин принял свой мир за чистую монету, женился на Марше Бейкер и жил с нею долго и счастливо».
Роберт Шекли, Обмен разумов, 1965 г.