АКТУАЛЬНОСТЬ "ГОСУДАРСТВА"
В самой первой лекции я говорил о том, что философия - иное по структуре и содержанию знание, нежели наука.
Это утверждение справедливо и в отношении теории государства.
В науке, в данном случае, в социальных науках - экономика, социология, господствует эмпирическое доказательство, которое строится от непосредственно наблюдаемого факта.
Наука берет из опыта разделение людей на какие-то группы или из того же опыта замечает, что сначала люди жили без формальной системы права, а потом такая система права появилась, и выводит следствие: значит, государство это результат разделения на классы; или, значит, государство это следствие системы права. Наука на нынешнем этапе ее развития иначе видеть не способна, поскольку эмпирическое начало в ней абсолютно преобладает.
Внешне приведенные умозаключения напоминают даже логику, но в действительности логики в них нет.
Логическое доказательство, принятое, напротив, в философии строится от некой аксиомы, а ее построение - это теорема. От доказанных теорем строятся другие теоремы.
Аксиома (или, как вариант, ранее доказанная теорема) содержит в себе очевидно верное утверждение. Но это лишь часть вопроса. На другую сторону вопроса обращал внимание советский математик А. Фет, которого я уже цитировал. Научная ценность аксиомы состоит в том, что ее утверждение должно сообщать о каком-то предмете существенные нетривиальные сведения.
Понятия «класс», «право», «государство» значительно сложнее базовых понятий, например, математики - прямая, точка и т.п.
Но я был бы крайне удивлен, если бы кто-то смог вспомнить определения этих понятий, где в технике Аристотеля давалось бы «то, что», «то, из чего», «то, откуда» и «то, ради чего», то есть вторая сторона логики, - существенные нетривиальные сведения об этих предметах.
Обнаружить в обществе разделение на группы или свод законов - невелика заслуга. Чтобы превратить эти эмпирические наблюдения в аксиомы, требуется предварительно показать, что это именно существенные признаки общежития людей, причем, существенные для построения теории государства.
Теория Платона тем и отличается от научных эмпирических теорий, что она строится от самой глубокой аксиомы о человеке.
Человек - это его мысль. Декарт лишь повторил это положение. Но первенство принадлежит тут даже не Платону, а главе школы элеатов Пармениду. «Одно и то же: мысль, и то, о чем эта мысль».
Я мыслю - следовательно, существую. Мои мысли о моем существовании - и есть само мое существование. Если бы я не мыслил, я сам для себя не существовал бы.
Если я знаю другого человека, то я его знаю как мысль в моем сознании.
Если я знаю себя, то, опять же, это знание дано мне как мысль.
То же самое я могу утверждать и о мире в целом. Если бы я не мыслил, я бы не знал этот мир.
Существенны ли эти сведения? Декарт находил их настолько существенными, что сделал их аксиоматическим основанием научной философии и науки вообще. Не сомнение, как неверно утверждают люди, Декарта не читавшие, либо авторы пособий, сознательно искажающие его слова.
«Я - вещь мыслящая». Вот как правильно звучит цитата из «Размышлений о первой философии» (1641 г.).
Но мы отвлеклись.
Отталкиваясь от мыслящей вещи, Платон делает шаг уже к собственному открытию. (Хотя и его тоже он вкладывает в уста Парменида, но поскольку сочинения Парменида на эту тему нам неизвестны, приходится подозревать скромность Платона)
Так или иначе:
Я узнаю человека, потому что мне до опыта дана идея человека. Я утверждаю, что стол - это стол, поскольку до опыта дана идея стола. Я говорю, что прошло столько-то времени, поскольку в моем мышлении есть шаблон времени.
Мы не просто как-то мыслим свободно, как угодно, некими произвольными фантазмами, мы мыслим благодаря предустановленным шаблонам.
Не так важно, правы ли идеалисты насчет независимого происхождения этих шаблонов, или правы материалисты, считающие их нашими собственными широкими обобщениями.
Важнее другое, и это будет наш третий шаг вместе с Платоном: обладают ли идеальные шаблоны, как они нам даны в мышлении, приматом над материей?
Мои мыслительные шаблоны суть тоже мои мысли.
Если бы я не мыслил себя, я для себя не существовал бы.
Если бы я не мыслил мир, то и мир не существовал бы. А если бы я мыслил мир иначе?
Приходится предположить, что это был бы другой мир. Ведь я воспринимаю мир как свое мысленное описание мира.
Предположительно светлый ночной город, каким его видит кошка.
Сделаем еще один аксиоматический шаг вместе с Платоном.
Четыре. Если я как-то мыслю мир, то чем существенным определяется мой способ видения мира?
Платону далеко не нужно было ходить за этим открытием.
Gnothi seauton
«Познай самого себя» - было написано над входом в храм Аполлона в Дельфах.
Структура моей психе, что можно перевести как «душа», но лучше оставить в оригинальном варианте, очевидно, структура психе определяет мой способ видения мира.
Чтобы познать, чем мне видится мир, я должен познать то, откуда он берется - я должен познать психе, организацию моей психической деятельности.
Вне зависимости от того, какую одежду мы носим, для кошек мы выглядим как оттенки серого.
Точно так и человек руководствуется своим умственным зрением, выбирая, отвергая или не замечая.
Теперь, когда названы существенные признаки мышления, мы можем, отталкиваясь от логической аксиомы о мышлении, построить вместе с Платоном теорему о государстве.
Если в аксиоме мышления дано, что человек - это мысль, а мысль отталкивается от предустановленных шаблонов, которые вынуждают нас видеть мир в себе и для себя тем или иным образом, причем самым глубоким определяющим шаблоном такого рода является структура нашего мышления, то в теореме государства, которое также необходимо один из шаблонов мышления, мы должны предположить соответствие шаблона психики и шаблона государственности.
Мы тем более были бы удовлетворены коллективным бытием, чем более точно оно соответствовало бы устройству психе.
Теория Платона - единственная психологическая теория государства. Созданная, однако, не психологом, а логиком.
Ее приятие или неприятие в самом существенном аспекте зависит от того, как мы воспринимаем работу сознания: как фантазию или как открытие действительного в мысли.
Очень хорошо характеризует этот водораздел отрывок из тевистокских лекций швейцарского психолога и философа Карла Густава Юнга.
«Я предпочитаю употреблять термин "воображение", а не "фантазия", ибо между ними имеется отличие, которое имели в виду старые врачи, говоря, что "opus nostrum" - наша работа - должна делаться "per veram imaginationem et nоn phantastica", т.е. посредством истинного, а не фантастического воображения ( К.Г.Юнг. Психология и алхимия (пар. 360).). Иными словами, если верно понять смысл этой дефиниции, фантазия - это просто нонсенс, фантазм, мимолетное впечатление, тогда как воображение представляет собой активное и целенаправленное творчество. Я провожу точно такое же различие».
«Я приведу вам пример из своего собственного опыта. Когда я был маленьким мальчиком, у меня была незамужняя тетушка, жившая в чудесном старомодном доме, который был полон прекрасных цветных гравюр. Среди них был портрет моего деда по материнской линии. Он вроде бы был епископом, на картине дед был изображен на террасе у своего дома. Я видел перила, ступеньки, спускающиеся с террасы, и тропинку, ведущую к собору. Мой дед, при всех регалиях, стоял наверху, на террасе. Каждым воскресным утром мне позволялось навестить тетушку; придя к ней, я усаживался на стул и смотрел на эту картину до тех пор, пока дед не начинал спускаться с террасы. И каждый раз тетушка говорила мне: "Дорогой мой, он никуда не идет, он по-прежнему стоит на месте". Но я знал, что видел его спускающимся вниз.
Вы понимаете, как случилось, что картина начала двигаться. Точно так же, если вы концентрируетесь на мысленной картине, она начинает двигаться: образ обогащается деталями, т.е. картина движется и развивается. Естественно, всякий раз вы не верите в это, вам приходит в голову, что вы сами все это вызвали, что это лишь ваша собственная выдумка. Но вы должны преодолеть это сомнение, ибо оно ошибочно. Нашим сознательным разумом мы можем достичь действительно совсем немного. Мы все время зависим от вещей, которые буквально обрушиваются на наше сознание; поэтому по-немецки мы называем их Einfalle. Если бы, например, мое бессознательное отказалось подавать мне идеи, я бы не мог продолжать чтение лекции, ибо был бы не в состоянии придумать следующий шаг».
Тевистокские лекции К. Г. Юнга, Дискуссия пятая
Здесь Юнг очень четко определяет бессознательное как источник предустановленных шаблонов. Платон о том же самом мог бы заметить, что бессознательное в психе погружает нас в космический мир идей, столь же реальный, насколько реальны мы сами как мысль.
Раннее христианство до Августина о нашей связи с предустановленными шаблонами мышления говорило в духе последнего ректора афинской Академии как об «оке души», созерцающем уроки Бога.
Независимо от трактовок: широкое обобщение опыта у материалистов, бессознательное у Юнга, мир идей у Платона, или «око души» Прокла и ранних христиан, во всех трактовках признается нормативная обязательная сила некой особой части нашего мышления в отношении других его частей.
Возвращаясь к Платону, следует сказать, что его представления о психе, пожалуй, наиболее просты и, вместе с тем, очень глубоки, и они, пожалуй, в чем-то дадут фору и психоаналитической школе.
Платон полагал, что психе имеет три раздела, и каждый из них в чем-то является нормирующим для двух других, а в чем-то принимает такое нормирование от этих других. Лишь Юнгу удастся обнаружить более богатую структуру психики - у него разделов четыре, и они другие, но и его идея психе не противоречит Платону по существу.
Есть отдел, связанный с обладанием, яростью и насилием. Есть отдел, связанный с познанием и творчеством. Между ними находится уравновешивающее направляющее начало, функцию которого Платон уподоблял действиям человека, управляющего упряжкой лошадей. Лошади тянут в разные стороны, у них разные характеры, а возница удерживает их на общем курсе. Такой отдел психе Платон считал собственно разумом.
Соответственно, и в государстве нужно выделить сходные устремления и уравновешивающую их функцию.
Стремление к обладанию, ярость и насилие - это качества народа. Народ в государстве просто живет, но живет не для него, а для себя. Накапливает, приобретает, насильничает, ленится. Народ хочет того же, что и тело человека: удовлетворения материальных потребностей.
Познание и творчество характеризует философов и поэтов. Но и они - не государственные люди. Они, правда, не к материальному стремятся, а стремятся созерцать идеальные шаблоны реальности. Но и таким людям, только поручи конкретное дело, они его превратят в бесконечное теоретизирование.
Доверить государство власти первого отдела означало бы погрузить его в животный хаос потребления и взаимных грабежей и, в конечном счете, лишиться государства.
Доверить государство власти второго отдела означало бы получить государство, неспособное ни прокормить, ни защитить себя.
Уравновешивающего отдела государство изначально не предполагает. Поскольку и человек при рождении обладает не разумом, а лишь потенцией разума. Платон предлагает создать такой отдел искусственно через отбор и воспитание лучших членов общества до уровня управляющих этим государством «стражей государства».
Задача инициации государственного импульса и подготовки кадров возлагается на творческие силы будущего государства - философов. Их роль быть творческой лабораторией, властью над умами и школой управления.
Философы, открывая шаблоны реальности из жажды познания, транслируют их среднему отделу в форме идеологии, а не философии (это логично, поскольку философия есть собственное знание философа, а управленец должен руководствоваться открытиями философии как аксиомами. Их то проще транслировать в форме «символов веры», поэм, музыки, скульптуры и т.п.).
Философы воспитывают будущих стражей в рамках мифа, где обосновывается их роль и дисциплинирующая составляющая (общность имущества, коллективное воспитание потомства, отказ от любых форм стяжательства, изгнание «неполучившихся» стражей в низший отдел).
То есть жизнь того слоя, который у Платона определен как управляющий и властный, совсем не так сладка, какой представляется жизнь властей в «реальном» мире. Им запрещено практически все, но запрещено на ментальном уровне - в противном случае пришлось бы и философам доверить оружие. По-видимому, Платон верил в то, что воспитание способно творить чудеса.
Зато жизнь низшего слоя может быть представлена как рай на земле. Платон не предусматривал повседневного вмешательства государства в то, как и чем люди зарабатывают хлеб насущный. Часть этого хлеба они, правда, отдают в качестве налога, но при отсутствии коррупционной составляющей стражей и сложной техники, налог, надо думать, был бы невелик. Им, конечно, запрещено, враждовать друг с другом или с другими государствами, поскольку последнее - это дело стражей. Они должны соблюдать некоторое количество законов и, разумеется, не претендовать как отдел на власть. Но эта власть, как и философы, все же рекрутируется из них, из их лучших, наиболее способных представителей.
Таким образом, Платон в равной степени может быть назван противником эгалитаризма - общества с равными правами, и противником элитаризма - где преимущественные права зафиксированы лишь за какой-то группой людей в обществе, а остальные люди относительно бесправны.
Эгалитаризм через бытовое разложение, ничем не обузданное потребление, ведет к утрате баланса общественного блага. Платон, в частности, предлагает ограничивать чрезмерно богатых горшечников и помогать слишком обедневшим из них. Слишком богатый производитель начнет лениться и халтурить, а слишком бедный производитель станет торопиться и тоже халтурить. Качество же достигается тем, что горшечник получает только за свой труд, и ровно столько, сколько «пригодно» для такого труда. Платон различает искусство создавать вещи и искусство назначать на них цену, в этом можно увидеть первую в истории идею экономического планирования. На практике Платон, видимо, возложил бы такую функцию на стражей, а разработку алгоритмов планирования - на философов.
Элитаризм - ничем не ограниченная власть элит, также ведет к утрате баланса общих интересов, поскольку такое государство служит лишь потреблению элит.
И то, и другое на практике выливается в ситуацию «двух народов» в одном формальном государстве, где один народ силой заставляет работать на себя другой. Такое государство будет нестабильным образованием внутри себя и легкой добычей для врагов.
Напротив, добродетельное или справедливое государство характеризуется тем, что в рамках целого каждый отдел государства занят именно своим делом: народ - трудом, но не ленью и не борьбой за выживание, стражи - управлением, но не грабежом; философы - воспитанием разумности, поиском новых путей развития, а не «просто философией».
Государство - очень большое произведение, где говорится не только о государственных делах, но и о вопросах космологии, нравственности, воспитания, идеологии. В диалоге предвосхищаются и отвергаются многие суррогатные концепции последующих веков, претендующие на то, чтобы подменить собой разумную направляющую роль кормчих государства, заменить ее неким механизмом, который автоматически выводил бы корабль на верный курс.
Скажу лишь об двух таких идеях. Достаточно популярным является мнение, будто бы однажды приняв разумные законы, можно гарантировать себя от любых неприятностей. Другим воззрениям более импонирует роль культуры в качестве такой гарантии.
Платон полемизирует с обеими точками зрения. Закон, как ему представляется, недостаточно гибкая конструкция. В начале диалога приводится пример следующей ситуации: если кто получит от своего друга оружие, когда тот был еще в здравом уме, а затем, когда тот сойдет с ума и потребует свое оружие обратно, его отдаст, в этом случае всякий сказал бы, что отдавать не следует и несправедлив тот, кто отдал бы или пожелал бы честно сказать всю правду человеку, впавшему в такое состояние. Получается, что в одних случаях добросовестное исполнение обязательств - благо, а в других случаях - зло. Разобраться в этом способен гибкий разум, но не жесткий закон.
Что касается культуры, то недобросовестное несправедливое правление способно прекраснейшим образом имитировать заботу о культурной традиции.
«…в его руках окажется государственная власть - поскольку он будет казаться справедливым, затем он возьмет себе жену из какой угодно семьи, станет выдавать замуж кого ему вздумается, будет вступать в связи и общаться с кем ему угодно, да еще вдобавок из всего этого извлекать выгоду, потому что он ничуть не брезгает несправедливостью. Случится ли ему вступить в частный или в общественный спор, он возьмет верх и одолеет своих врагов, а одолев их, разбогатеет, облагодетельствует своих друзей, разгромит врагов, станет приносить богам обильные и роскошные жертвы и дары, то есть будет чтить богов, да и кого захочет из людей, гораздо лучше, чем человек справедливый, так что, по всей вероятности, скорее ему, а не человеку справедливому пристало быть угодным богам».
Но и в этом случае разум, если он не скован традицией и способен смотреть в суть вещей, способен отделить справедливое правление от его имитации.
Я не предлагают сегодня много цитат из «Государства», поскольку гораздо более важным мне представлялось показать логическую схему общественной теории Платона, в то время как живой иллюстрацией к этому произведению нам послужит в дальнейшем история Рима, где на практике было опробовано практически все из того, что предлагал или отвергал Платон в своем диалоге. Затем нас ждет история Европы, где мы будем говорить еще о двух попытках создания справедливого государства в раннем Средневековье и в Новое время.
Каждый раз эти попытки наталкивались на проблему баланса интересов, поскольку, сначала римский Сенат, затем Церковь, и, наконец, Университет, по ряду причин не справились ни с проблемой воспитания адекватной государственной разумности, ни с проблемой позитивной селекции стражей, что в итоге приводило либо к деградации власти и утрате ею контроля в пользу низшего отдела, либо к чрезмерному усилению стражей и переподчинению ими идеологической функции себе - с последующим закономерным крахом системы управления.
Отдельной темой для нас станет и рассмотренная под углом платонического шаблона история СССР, где, напротив, идеологическая функция подчинила себе все остальные, что также привело к невозможности адекватного разумного управления.
Пусть это будет забеганием вперед, но уже на данном этапе я готов утверждать, что причиной всех этих неудач не были ошибки теории.
Теория Платона, возможно, не предвидела лишь роль техники, но она безупречна в понимании роли знания как такового в контексте складывания государства.
Однако на практике идеологическая функция не постигла тонкого различия между формальным воспитанием и действительным формированием класса стражей.
С другой стороны, именно для формирования у идеологического класса не было необходимых ресурсов.
Такой класс, в сущности, не был никогда до самого последнего времени насущной необходимостью - его легко заменяла грубая сила, она же принуждала идеократию служить собственным целям контроля сознания масс - но и такое ее перерождение не было полной неожиданностью с точки зрения теории Платона.
«Нищенствующие прорицатели околачиваются у дверей богачей, уверяя, будто обладают полученной от богов способностью жертвоприношениями и заклинаниями загладить тяготеющий на ком-либо или на его предках проступок, причем это будет сделано приятным образом, посреди празднеств», - эта цитата из «Государства» достаточно точно характеризует положение идеосферы в целом, за редкими, более счастливыми исключениями.
Вот почему народ страдал от насилия власти, власть переставала учиться чему-либо и учение подменяла произволом, а идеократия деградировала в своей способности чему-то власть научить.
Другой ситуацией, которая возобладала в Новейшее время, стал приход во власть разбогатевшего горшечника, который и идеократию, и власть профессиональных стражей подменил своим эгоистическим интересом.
Возможно, сегодня мы в мире в преобладающем большинстве случаев имеем худший тип правления за всю историю человечества, помноженный на лучшие технические возможности насилия и произвола, которые когда-либо существовали в прошлом.
В китайской иероглифике для изображения кризиса, как известно, используют два иероглифа, один из которых называется «опасность», а другой - «скрытая возможность».
Техническая мощь современной эго-кратии, вполне очевидно, представляет собой угрозу человечеству. Не так очевидно, что эта же мощь может быть обращена во благо переформатирования современного класса стражей.
Никогда прежде в своем могуществе власть так сильно не зависела от знаний идеократии - то есть, от знаний Университета.
Другое дело, что Университет этого не осознает, по привычке видя в себе лишь слугу, а не хозяина положения.
Когда это положение изменится, мы увидим удивительный процесс, как бы чудо превращения Государства в воспитанника Университета, превращения эго-кратии в придаток его технических средств управления.
Когда и как скоро это произойдет, сказать сложно, ведь для мысли времени не существует - но такой итог можно предсказать из теории Платона.
В качестве предварительного условия мысль Университета должна достичь тождества с собой в форме идеологии. Тогда не только в себе (но под внешним управлением), но и для себя, в собственном качестве, Университет мог бы стать движущей силой Государства.
Это утверждение справедливо и в отношении теории государства.
В науке, в данном случае, в социальных науках - экономика, социология, господствует эмпирическое доказательство, которое строится от непосредственно наблюдаемого факта.
Наука берет из опыта разделение людей на какие-то группы или из того же опыта замечает, что сначала люди жили без формальной системы права, а потом такая система права появилась, и выводит следствие: значит, государство это результат разделения на классы; или, значит, государство это следствие системы права. Наука на нынешнем этапе ее развития иначе видеть не способна, поскольку эмпирическое начало в ней абсолютно преобладает.
Внешне приведенные умозаключения напоминают даже логику, но в действительности логики в них нет.
Логическое доказательство, принятое, напротив, в философии строится от некой аксиомы, а ее построение - это теорема. От доказанных теорем строятся другие теоремы.
Аксиома (или, как вариант, ранее доказанная теорема) содержит в себе очевидно верное утверждение. Но это лишь часть вопроса. На другую сторону вопроса обращал внимание советский математик А. Фет, которого я уже цитировал. Научная ценность аксиомы состоит в том, что ее утверждение должно сообщать о каком-то предмете существенные нетривиальные сведения.
Понятия «класс», «право», «государство» значительно сложнее базовых понятий, например, математики - прямая, точка и т.п.
Но я был бы крайне удивлен, если бы кто-то смог вспомнить определения этих понятий, где в технике Аристотеля давалось бы «то, что», «то, из чего», «то, откуда» и «то, ради чего», то есть вторая сторона логики, - существенные нетривиальные сведения об этих предметах.
Обнаружить в обществе разделение на группы или свод законов - невелика заслуга. Чтобы превратить эти эмпирические наблюдения в аксиомы, требуется предварительно показать, что это именно существенные признаки общежития людей, причем, существенные для построения теории государства.
Теория Платона тем и отличается от научных эмпирических теорий, что она строится от самой глубокой аксиомы о человеке.
Человек - это его мысль. Декарт лишь повторил это положение. Но первенство принадлежит тут даже не Платону, а главе школы элеатов Пармениду. «Одно и то же: мысль, и то, о чем эта мысль».
Я мыслю - следовательно, существую. Мои мысли о моем существовании - и есть само мое существование. Если бы я не мыслил, я сам для себя не существовал бы.
Если я знаю другого человека, то я его знаю как мысль в моем сознании.
Если я знаю себя, то, опять же, это знание дано мне как мысль.
То же самое я могу утверждать и о мире в целом. Если бы я не мыслил, я бы не знал этот мир.
Существенны ли эти сведения? Декарт находил их настолько существенными, что сделал их аксиоматическим основанием научной философии и науки вообще. Не сомнение, как неверно утверждают люди, Декарта не читавшие, либо авторы пособий, сознательно искажающие его слова.
«Я - вещь мыслящая». Вот как правильно звучит цитата из «Размышлений о первой философии» (1641 г.).
Но мы отвлеклись.
Отталкиваясь от мыслящей вещи, Платон делает шаг уже к собственному открытию. (Хотя и его тоже он вкладывает в уста Парменида, но поскольку сочинения Парменида на эту тему нам неизвестны, приходится подозревать скромность Платона)
Так или иначе:
Я узнаю человека, потому что мне до опыта дана идея человека. Я утверждаю, что стол - это стол, поскольку до опыта дана идея стола. Я говорю, что прошло столько-то времени, поскольку в моем мышлении есть шаблон времени.
Мы не просто как-то мыслим свободно, как угодно, некими произвольными фантазмами, мы мыслим благодаря предустановленным шаблонам.
Не так важно, правы ли идеалисты насчет независимого происхождения этих шаблонов, или правы материалисты, считающие их нашими собственными широкими обобщениями.
Важнее другое, и это будет наш третий шаг вместе с Платоном: обладают ли идеальные шаблоны, как они нам даны в мышлении, приматом над материей?
Мои мыслительные шаблоны суть тоже мои мысли.
Если бы я не мыслил себя, я для себя не существовал бы.
Если бы я не мыслил мир, то и мир не существовал бы. А если бы я мыслил мир иначе?
Приходится предположить, что это был бы другой мир. Ведь я воспринимаю мир как свое мысленное описание мира.
Предположительно светлый ночной город, каким его видит кошка.
Сделаем еще один аксиоматический шаг вместе с Платоном.
Четыре. Если я как-то мыслю мир, то чем существенным определяется мой способ видения мира?
Платону далеко не нужно было ходить за этим открытием.
Gnothi seauton
«Познай самого себя» - было написано над входом в храм Аполлона в Дельфах.
Структура моей психе, что можно перевести как «душа», но лучше оставить в оригинальном варианте, очевидно, структура психе определяет мой способ видения мира.
Чтобы познать, чем мне видится мир, я должен познать то, откуда он берется - я должен познать психе, организацию моей психической деятельности.
Вне зависимости от того, какую одежду мы носим, для кошек мы выглядим как оттенки серого.
Точно так и человек руководствуется своим умственным зрением, выбирая, отвергая или не замечая.
Теперь, когда названы существенные признаки мышления, мы можем, отталкиваясь от логической аксиомы о мышлении, построить вместе с Платоном теорему о государстве.
Если в аксиоме мышления дано, что человек - это мысль, а мысль отталкивается от предустановленных шаблонов, которые вынуждают нас видеть мир в себе и для себя тем или иным образом, причем самым глубоким определяющим шаблоном такого рода является структура нашего мышления, то в теореме государства, которое также необходимо один из шаблонов мышления, мы должны предположить соответствие шаблона психики и шаблона государственности.
Мы тем более были бы удовлетворены коллективным бытием, чем более точно оно соответствовало бы устройству психе.
Теория Платона - единственная психологическая теория государства. Созданная, однако, не психологом, а логиком.
Ее приятие или неприятие в самом существенном аспекте зависит от того, как мы воспринимаем работу сознания: как фантазию или как открытие действительного в мысли.
Очень хорошо характеризует этот водораздел отрывок из тевистокских лекций швейцарского психолога и философа Карла Густава Юнга.
«Я предпочитаю употреблять термин "воображение", а не "фантазия", ибо между ними имеется отличие, которое имели в виду старые врачи, говоря, что "opus nostrum" - наша работа - должна делаться "per veram imaginationem et nоn phantastica", т.е. посредством истинного, а не фантастического воображения ( К.Г.Юнг. Психология и алхимия (пар. 360).). Иными словами, если верно понять смысл этой дефиниции, фантазия - это просто нонсенс, фантазм, мимолетное впечатление, тогда как воображение представляет собой активное и целенаправленное творчество. Я провожу точно такое же различие».
«Я приведу вам пример из своего собственного опыта. Когда я был маленьким мальчиком, у меня была незамужняя тетушка, жившая в чудесном старомодном доме, который был полон прекрасных цветных гравюр. Среди них был портрет моего деда по материнской линии. Он вроде бы был епископом, на картине дед был изображен на террасе у своего дома. Я видел перила, ступеньки, спускающиеся с террасы, и тропинку, ведущую к собору. Мой дед, при всех регалиях, стоял наверху, на террасе. Каждым воскресным утром мне позволялось навестить тетушку; придя к ней, я усаживался на стул и смотрел на эту картину до тех пор, пока дед не начинал спускаться с террасы. И каждый раз тетушка говорила мне: "Дорогой мой, он никуда не идет, он по-прежнему стоит на месте". Но я знал, что видел его спускающимся вниз.
Вы понимаете, как случилось, что картина начала двигаться. Точно так же, если вы концентрируетесь на мысленной картине, она начинает двигаться: образ обогащается деталями, т.е. картина движется и развивается. Естественно, всякий раз вы не верите в это, вам приходит в голову, что вы сами все это вызвали, что это лишь ваша собственная выдумка. Но вы должны преодолеть это сомнение, ибо оно ошибочно. Нашим сознательным разумом мы можем достичь действительно совсем немного. Мы все время зависим от вещей, которые буквально обрушиваются на наше сознание; поэтому по-немецки мы называем их Einfalle. Если бы, например, мое бессознательное отказалось подавать мне идеи, я бы не мог продолжать чтение лекции, ибо был бы не в состоянии придумать следующий шаг».
Тевистокские лекции К. Г. Юнга, Дискуссия пятая
Здесь Юнг очень четко определяет бессознательное как источник предустановленных шаблонов. Платон о том же самом мог бы заметить, что бессознательное в психе погружает нас в космический мир идей, столь же реальный, насколько реальны мы сами как мысль.
Раннее христианство до Августина о нашей связи с предустановленными шаблонами мышления говорило в духе последнего ректора афинской Академии как об «оке души», созерцающем уроки Бога.
Независимо от трактовок: широкое обобщение опыта у материалистов, бессознательное у Юнга, мир идей у Платона, или «око души» Прокла и ранних христиан, во всех трактовках признается нормативная обязательная сила некой особой части нашего мышления в отношении других его частей.
Возвращаясь к Платону, следует сказать, что его представления о психе, пожалуй, наиболее просты и, вместе с тем, очень глубоки, и они, пожалуй, в чем-то дадут фору и психоаналитической школе.
Платон полагал, что психе имеет три раздела, и каждый из них в чем-то является нормирующим для двух других, а в чем-то принимает такое нормирование от этих других. Лишь Юнгу удастся обнаружить более богатую структуру психики - у него разделов четыре, и они другие, но и его идея психе не противоречит Платону по существу.
Есть отдел, связанный с обладанием, яростью и насилием. Есть отдел, связанный с познанием и творчеством. Между ними находится уравновешивающее направляющее начало, функцию которого Платон уподоблял действиям человека, управляющего упряжкой лошадей. Лошади тянут в разные стороны, у них разные характеры, а возница удерживает их на общем курсе. Такой отдел психе Платон считал собственно разумом.
Соответственно, и в государстве нужно выделить сходные устремления и уравновешивающую их функцию.
Стремление к обладанию, ярость и насилие - это качества народа. Народ в государстве просто живет, но живет не для него, а для себя. Накапливает, приобретает, насильничает, ленится. Народ хочет того же, что и тело человека: удовлетворения материальных потребностей.
Познание и творчество характеризует философов и поэтов. Но и они - не государственные люди. Они, правда, не к материальному стремятся, а стремятся созерцать идеальные шаблоны реальности. Но и таким людям, только поручи конкретное дело, они его превратят в бесконечное теоретизирование.
Доверить государство власти первого отдела означало бы погрузить его в животный хаос потребления и взаимных грабежей и, в конечном счете, лишиться государства.
Доверить государство власти второго отдела означало бы получить государство, неспособное ни прокормить, ни защитить себя.
Уравновешивающего отдела государство изначально не предполагает. Поскольку и человек при рождении обладает не разумом, а лишь потенцией разума. Платон предлагает создать такой отдел искусственно через отбор и воспитание лучших членов общества до уровня управляющих этим государством «стражей государства».
Задача инициации государственного импульса и подготовки кадров возлагается на творческие силы будущего государства - философов. Их роль быть творческой лабораторией, властью над умами и школой управления.
Философы, открывая шаблоны реальности из жажды познания, транслируют их среднему отделу в форме идеологии, а не философии (это логично, поскольку философия есть собственное знание философа, а управленец должен руководствоваться открытиями философии как аксиомами. Их то проще транслировать в форме «символов веры», поэм, музыки, скульптуры и т.п.).
Философы воспитывают будущих стражей в рамках мифа, где обосновывается их роль и дисциплинирующая составляющая (общность имущества, коллективное воспитание потомства, отказ от любых форм стяжательства, изгнание «неполучившихся» стражей в низший отдел).
То есть жизнь того слоя, который у Платона определен как управляющий и властный, совсем не так сладка, какой представляется жизнь властей в «реальном» мире. Им запрещено практически все, но запрещено на ментальном уровне - в противном случае пришлось бы и философам доверить оружие. По-видимому, Платон верил в то, что воспитание способно творить чудеса.
Зато жизнь низшего слоя может быть представлена как рай на земле. Платон не предусматривал повседневного вмешательства государства в то, как и чем люди зарабатывают хлеб насущный. Часть этого хлеба они, правда, отдают в качестве налога, но при отсутствии коррупционной составляющей стражей и сложной техники, налог, надо думать, был бы невелик. Им, конечно, запрещено, враждовать друг с другом или с другими государствами, поскольку последнее - это дело стражей. Они должны соблюдать некоторое количество законов и, разумеется, не претендовать как отдел на власть. Но эта власть, как и философы, все же рекрутируется из них, из их лучших, наиболее способных представителей.
Таким образом, Платон в равной степени может быть назван противником эгалитаризма - общества с равными правами, и противником элитаризма - где преимущественные права зафиксированы лишь за какой-то группой людей в обществе, а остальные люди относительно бесправны.
Эгалитаризм через бытовое разложение, ничем не обузданное потребление, ведет к утрате баланса общественного блага. Платон, в частности, предлагает ограничивать чрезмерно богатых горшечников и помогать слишком обедневшим из них. Слишком богатый производитель начнет лениться и халтурить, а слишком бедный производитель станет торопиться и тоже халтурить. Качество же достигается тем, что горшечник получает только за свой труд, и ровно столько, сколько «пригодно» для такого труда. Платон различает искусство создавать вещи и искусство назначать на них цену, в этом можно увидеть первую в истории идею экономического планирования. На практике Платон, видимо, возложил бы такую функцию на стражей, а разработку алгоритмов планирования - на философов.
Элитаризм - ничем не ограниченная власть элит, также ведет к утрате баланса общих интересов, поскольку такое государство служит лишь потреблению элит.
И то, и другое на практике выливается в ситуацию «двух народов» в одном формальном государстве, где один народ силой заставляет работать на себя другой. Такое государство будет нестабильным образованием внутри себя и легкой добычей для врагов.
Напротив, добродетельное или справедливое государство характеризуется тем, что в рамках целого каждый отдел государства занят именно своим делом: народ - трудом, но не ленью и не борьбой за выживание, стражи - управлением, но не грабежом; философы - воспитанием разумности, поиском новых путей развития, а не «просто философией».
Государство - очень большое произведение, где говорится не только о государственных делах, но и о вопросах космологии, нравственности, воспитания, идеологии. В диалоге предвосхищаются и отвергаются многие суррогатные концепции последующих веков, претендующие на то, чтобы подменить собой разумную направляющую роль кормчих государства, заменить ее неким механизмом, который автоматически выводил бы корабль на верный курс.
Скажу лишь об двух таких идеях. Достаточно популярным является мнение, будто бы однажды приняв разумные законы, можно гарантировать себя от любых неприятностей. Другим воззрениям более импонирует роль культуры в качестве такой гарантии.
Платон полемизирует с обеими точками зрения. Закон, как ему представляется, недостаточно гибкая конструкция. В начале диалога приводится пример следующей ситуации: если кто получит от своего друга оружие, когда тот был еще в здравом уме, а затем, когда тот сойдет с ума и потребует свое оружие обратно, его отдаст, в этом случае всякий сказал бы, что отдавать не следует и несправедлив тот, кто отдал бы или пожелал бы честно сказать всю правду человеку, впавшему в такое состояние. Получается, что в одних случаях добросовестное исполнение обязательств - благо, а в других случаях - зло. Разобраться в этом способен гибкий разум, но не жесткий закон.
Что касается культуры, то недобросовестное несправедливое правление способно прекраснейшим образом имитировать заботу о культурной традиции.
«…в его руках окажется государственная власть - поскольку он будет казаться справедливым, затем он возьмет себе жену из какой угодно семьи, станет выдавать замуж кого ему вздумается, будет вступать в связи и общаться с кем ему угодно, да еще вдобавок из всего этого извлекать выгоду, потому что он ничуть не брезгает несправедливостью. Случится ли ему вступить в частный или в общественный спор, он возьмет верх и одолеет своих врагов, а одолев их, разбогатеет, облагодетельствует своих друзей, разгромит врагов, станет приносить богам обильные и роскошные жертвы и дары, то есть будет чтить богов, да и кого захочет из людей, гораздо лучше, чем человек справедливый, так что, по всей вероятности, скорее ему, а не человеку справедливому пристало быть угодным богам».
Но и в этом случае разум, если он не скован традицией и способен смотреть в суть вещей, способен отделить справедливое правление от его имитации.
Я не предлагают сегодня много цитат из «Государства», поскольку гораздо более важным мне представлялось показать логическую схему общественной теории Платона, в то время как живой иллюстрацией к этому произведению нам послужит в дальнейшем история Рима, где на практике было опробовано практически все из того, что предлагал или отвергал Платон в своем диалоге. Затем нас ждет история Европы, где мы будем говорить еще о двух попытках создания справедливого государства в раннем Средневековье и в Новое время.
Каждый раз эти попытки наталкивались на проблему баланса интересов, поскольку, сначала римский Сенат, затем Церковь, и, наконец, Университет, по ряду причин не справились ни с проблемой воспитания адекватной государственной разумности, ни с проблемой позитивной селекции стражей, что в итоге приводило либо к деградации власти и утрате ею контроля в пользу низшего отдела, либо к чрезмерному усилению стражей и переподчинению ими идеологической функции себе - с последующим закономерным крахом системы управления.
Отдельной темой для нас станет и рассмотренная под углом платонического шаблона история СССР, где, напротив, идеологическая функция подчинила себе все остальные, что также привело к невозможности адекватного разумного управления.
Пусть это будет забеганием вперед, но уже на данном этапе я готов утверждать, что причиной всех этих неудач не были ошибки теории.
Теория Платона, возможно, не предвидела лишь роль техники, но она безупречна в понимании роли знания как такового в контексте складывания государства.
Однако на практике идеологическая функция не постигла тонкого различия между формальным воспитанием и действительным формированием класса стражей.
С другой стороны, именно для формирования у идеологического класса не было необходимых ресурсов.
Такой класс, в сущности, не был никогда до самого последнего времени насущной необходимостью - его легко заменяла грубая сила, она же принуждала идеократию служить собственным целям контроля сознания масс - но и такое ее перерождение не было полной неожиданностью с точки зрения теории Платона.
«Нищенствующие прорицатели околачиваются у дверей богачей, уверяя, будто обладают полученной от богов способностью жертвоприношениями и заклинаниями загладить тяготеющий на ком-либо или на его предках проступок, причем это будет сделано приятным образом, посреди празднеств», - эта цитата из «Государства» достаточно точно характеризует положение идеосферы в целом, за редкими, более счастливыми исключениями.
Вот почему народ страдал от насилия власти, власть переставала учиться чему-либо и учение подменяла произволом, а идеократия деградировала в своей способности чему-то власть научить.
Другой ситуацией, которая возобладала в Новейшее время, стал приход во власть разбогатевшего горшечника, который и идеократию, и власть профессиональных стражей подменил своим эгоистическим интересом.
Возможно, сегодня мы в мире в преобладающем большинстве случаев имеем худший тип правления за всю историю человечества, помноженный на лучшие технические возможности насилия и произвола, которые когда-либо существовали в прошлом.
В китайской иероглифике для изображения кризиса, как известно, используют два иероглифа, один из которых называется «опасность», а другой - «скрытая возможность».
Техническая мощь современной эго-кратии, вполне очевидно, представляет собой угрозу человечеству. Не так очевидно, что эта же мощь может быть обращена во благо переформатирования современного класса стражей.
Никогда прежде в своем могуществе власть так сильно не зависела от знаний идеократии - то есть, от знаний Университета.
Другое дело, что Университет этого не осознает, по привычке видя в себе лишь слугу, а не хозяина положения.
Когда это положение изменится, мы увидим удивительный процесс, как бы чудо превращения Государства в воспитанника Университета, превращения эго-кратии в придаток его технических средств управления.
Когда и как скоро это произойдет, сказать сложно, ведь для мысли времени не существует - но такой итог можно предсказать из теории Платона.
В качестве предварительного условия мысль Университета должна достичь тождества с собой в форме идеологии. Тогда не только в себе (но под внешним управлением), но и для себя, в собственном качестве, Университет мог бы стать движущей силой Государства.