УНИВЕРСИТЕТ И ГОСУДАРСТВО: проблема припоминания прошлого
Оригинал взят у civil_disput в УНИВЕРСИТЕТ И ГОСУДАРСТВО: проблема припоминания прошлого
Георг Гегель сказал однажды, что «История повторяется до тех пор, пока люди не усвоят уроки, которые они должны извлечь из истории».
Но что такое эти уроки?
Как и в других отделах Университета, в исторической науке продолжается борьба двух древних точек зрения.
«Каждому свое».
Менон, один из собеседников Сократа, герой одноименного диалога «Менон», повторяя мысль, внушенную ему софистами, говорит, что добродетель у каждого своя. У мужчины - одна, у женщины - другая. В молодости одни добродетели, в старости другие. А коли так, то каждый в качестве урока добродетели может извлечь из истории что-то свое, особое; кому-то ближе история акварельной живописи, кому-то другому, история танкостроения. Объединяющий подход невозможен, но перед историками следует поставить задачу описать как можно подробнее каждый частный урок истории по дням и по часам. А иначе мы пропустим что-то интересное.
В чем-то этот подход перекликается с тем случаем из практики изучения национальной архитектуры, о котором говорилось в прошлый раз.
Однако не только аспиранты и студенты следуют этим путем.
Польский историк Генрик Батовски описал Мюнхенский сговор в трех томах. Второй том назывался «Последняя неделя мира», а третий - «31 августа 1939 года». К той же категории историографических сочинений можно отнести попытки учесть в монографии все мыслимые точки зрения по очень частным вопросам или сверхспециализированные сочинения на темы истории быта. Например, «Быта работников советских экономических загранучреждений в первой половине 30-х гг.», «Быт женщин-колхозниц Липецкой области в 60-х гг.».
Один из известных историков отзывался о таких работах в том духе, что они на «90% верны и на 100% бесполезны».
Не каждая пчела в отдельности, но описание роя.
Отвечая Менону, Сократ сравнивает общество с пчелиным роем, и предполагает, что уроки добродетели следует отнести не к частностям, а к общему в поведении людей.
Можно назвать четыре концепции историографии такого рода.
Первая, либеральная концепция восходит к римским юристам и к концепции естественного права, и ставит во главу угла правовые отношения. История видится либеральным историкам как эволюция общественного договора. На том основании, что современная либеральная демократия является последним этапом такой эволюции, строятся утверждения о том, что либеральная демократия лучше прежних контрактов и даже представляет собой конец истории.
Мало того, что контракт, как говорилось уже ранее, вторичен по отношению к культуре и, даже будучи навязан, не обязательно исполняется, примером чему может служить ситуация в России, либеральная концепция грешит также против объективности научного знания. Национал-социализм в Германии в таком случае следует рассматривать как естественный этап эволюции германской демократии. Переходы с летнего на зимнее время и обратно, или от полиции к милиции и обратно также представляются чем-то вроде естественного хода событий. «Просто глупость» или «просто случайность» оказываются «тоже» законами исторического развития. Наука с этим согласиться не может.
Марксистский подход ставит во главу угла развитие производительных сил и производственных отношений и в этом видит основу поведения «пчелиного роя». Этот подход уязвим для критики со стороны тех обществоведов, которые следуют идеям Макса Вебера о примате культуры над экономикой. Спорить с Вебером с марксистских позиций невозможно.
Идея капитализма как новых правил социального кредита (доверия) действительно предшествует капитализму как реальности, а идея доверия это и есть культура. Что касается технических достижений капитализма, то они возникают на третьем этапе, после идеи доверия и экономической реальности, хотя в ряде случаев инженеры Модерна лишь претворяют в жизнь то, что родилось в умах людей античного мира, живших задолго до них. С точки зрения теории марксизма является необъяснимым тот факт, что паровоз и пароход вместе с электричеством не были изобретены еще в птолемеевском Египте, что вслед за этим греко-македонская буржуазия и пролетариат автоматически не осознали свои классовые противоречия и тогда же не был отпечатан Манифест коммунистической партии. Ответ прост: потому этого не произошло, что правила социального кредита были иными, не такими, какими они станут в будущем у германских или английских протестантов, и хотя все прочие элементы капитализма уже имелись в наличии, капитализм у греков все же не получился.
Сократ задолго до Максвелла и теории электромагнетизма знал, что «цвет это истечение от очертаний (формы), соразмерное зрению и воспринимаемое им», но это знание нисколько не помогло ему перейти на позицию буржуазии. Так и оставался великий философ убежденным сторонником рабовладения.
Проще говоря, сами по себе новые естественнонаучные или философские знания еще не создают иную социальную реальность.
Теория этногенеза Льва Гумилева в целом напоминает марксистский подход, но в качестве двигателя истории рассматривает процессы возникновения, развития и угасания этносов. Казалось бы, этот подход лишен недостатков «контрактной теории» и теории общественного производства и обращен к самым основам человеческой цивилизации. Проблема, однако, в том, что этническая история Гумилева в ряде существенных моментов противоречит гораздо лучше известной нам культурной истории, то есть истории в традиционном понимании, основанной на хорошо проверенных фактах. В истории Гумилева Евросоюз не мог бы сложиться, или, во всяком случае, должен был бы складываться не по этническим, а по каким-то иным законам, да и Модерн не превратился бы во всемирно-историческое явление, оставшись эпизодом этногенеза французов. Иными словами, теория Гумилева это еще не «теория всего», хотя по степени важности для историографии эту теорию следует рассматривать примерно на одном уровне с концепциями Маркса и Вебера.
Если не контракт, не орудия труда, не этнос, и, возможно, даже не культура являются определяющим фактором общественного развития, тогда к чему следует отнести уроки истории?
Моя точка зрения состоит в том, что все названные выше факторы развития восходят к общей точке - к Разуму.
Поэтому Разум следует считать главным фактором Истории.
Разум, в моем представлении, это коллективное социальное явление, складывающееся из 4 психических функций, открытых Юнгом - Логика, Этика, Сенсорика, Интуиция.
Точное описание этих явлений в Разуме - задача психологии. Но для историка важно, что, Разум по определению является коллективным, а его конфигурация в разных человеческих объединениях всегда оказывается индивидуальной. Эти индивидуальные, складывающиеся сложным образом конфигурации Разума мы вполне можем соотнести с этносами Гумилева.
Отсюда можно вывести важное следствие. Состав этноса может меняться. Иногда меняться радикальным образом. Этнос может проиграть войну с соседями, жить чужим умом, презирать прежних учителей, святых и т. д. Или, наоборот, вследствие благоприятных условий или за счет героических усилий выиграть войну, навязать свой ум соседям, и т.д.
Соответственно, в лучшую или худшую сторону может поменяться и конфигурация разума. Некий раз и навсегда заданный уровень разумности этносу отнюдь не гарантирован, «просто потому, что все мы люди».
Как-то известный американский физик Ричард Филипс Фейнман сказал о русских: «Разве может выродиться и исчезнуть народ, которому принадлежит половина всех фундаментальных открытий в науке? Разве может выродиться народ, которому нет равных в культуре, народ-философ, поэт и воин?»
К великому сожалению, сегодня с этой лестной характеристикой, данной представителем другого великого народа, уже нельзя согласиться.
Разум-этнос это, однако, только потенция истории, но не сама История. История же представляет собой продукт, предложение Разума.
Принятые предложения мы вполне можем соотнести с культурой по Веберу.
Уже в этой точке нужно отметить момент качественного перехода.
Дело в том, что Разум, будь то этнический, коллективный, или Разум конкретного представителя этноса, существует во времени. Продукт Разума такой характеристикой не обладает. Мысли вечны, они не «существуют», а просто «есть».
Можно понимать мысль, как понимал ее Платон, то есть как припоминание уроков, полученный душой задолго до рождения физического тела ее носителя, или понимать мысль как произведение конкретного носителя Разума, что ближе к точке зрения Декарта. Фактом же является то, что раз явившись Миру, мысль не исчезает, не портится, не изнашивается от употребления. Она вечна.
Это вневременное бытие мысли не позволяет нам считать концепции Декарта или Платона чем-то «этническим». Другое дело, что появление Разумов и того, и другого философов, появление, так сказать, «тела мышления» или локализация такого явления в пространстве это факты этнической истории. Но когда мысль принята Человечеством, этническая история заканчивается.
С этого момента начинается история культуры. В норме Разумы обмениваются культурными предложениями, благодаря чему складываются государства, системы хозяйства, цивилизации.
Состав культурных предложений, предлагаемых к обмену, очень разнообразен и едва ли он нам точно известен в каждый данный момент в настоящем, и, тем более, в ретроспективе или перспективе. Так или иначе, каждая конкретная культура обязана своими «достижениями» не только самой себе, но и многим другим культурам. Отдать долг памяти тем, кто с нами поделился своим мышлением, важная этическая задача исторической науки. Ожидание новых культурных контактов - важная задача исторического прогнозирования. А забота о «развитии отечественной культуры», на самом деле, есть не что иное, как забота о развитии Разума, способного предложить или освоить новые конкурентоспособные продукты.
Конкурентным возможностям Разума и культуры как продукта Разума, «наследуют», в свою очередь, экономика и технический прогресс.
Иногда мысли очень долго ждут своего воплощения в камне, металле или практике управления. Герон Александрийский для своей паровой машины смог найти покупателей только в местном театре. Должен сложиться Разум, способный «припомнить» или «произвести» эту мысль, должна сложиться и культура, способная усвоить такое предложение.
Но мысль вечна и способна ждать и ждать до тех пор, пока не будут усвоены все уроки истории.
* это ЖЖ-текст. Настоящий сокровенный текст доступен участникам семинара.
Георг Гегель сказал однажды, что «История повторяется до тех пор, пока люди не усвоят уроки, которые они должны извлечь из истории».
Но что такое эти уроки?
Как и в других отделах Университета, в исторической науке продолжается борьба двух древних точек зрения.
«Каждому свое».
Менон, один из собеседников Сократа, герой одноименного диалога «Менон», повторяя мысль, внушенную ему софистами, говорит, что добродетель у каждого своя. У мужчины - одна, у женщины - другая. В молодости одни добродетели, в старости другие. А коли так, то каждый в качестве урока добродетели может извлечь из истории что-то свое, особое; кому-то ближе история акварельной живописи, кому-то другому, история танкостроения. Объединяющий подход невозможен, но перед историками следует поставить задачу описать как можно подробнее каждый частный урок истории по дням и по часам. А иначе мы пропустим что-то интересное.
В чем-то этот подход перекликается с тем случаем из практики изучения национальной архитектуры, о котором говорилось в прошлый раз.
Однако не только аспиранты и студенты следуют этим путем.
Польский историк Генрик Батовски описал Мюнхенский сговор в трех томах. Второй том назывался «Последняя неделя мира», а третий - «31 августа 1939 года». К той же категории историографических сочинений можно отнести попытки учесть в монографии все мыслимые точки зрения по очень частным вопросам или сверхспециализированные сочинения на темы истории быта. Например, «Быта работников советских экономических загранучреждений в первой половине 30-х гг.», «Быт женщин-колхозниц Липецкой области в 60-х гг.».
Один из известных историков отзывался о таких работах в том духе, что они на «90% верны и на 100% бесполезны».
Не каждая пчела в отдельности, но описание роя.
Отвечая Менону, Сократ сравнивает общество с пчелиным роем, и предполагает, что уроки добродетели следует отнести не к частностям, а к общему в поведении людей.
Можно назвать четыре концепции историографии такого рода.
Первая, либеральная концепция восходит к римским юристам и к концепции естественного права, и ставит во главу угла правовые отношения. История видится либеральным историкам как эволюция общественного договора. На том основании, что современная либеральная демократия является последним этапом такой эволюции, строятся утверждения о том, что либеральная демократия лучше прежних контрактов и даже представляет собой конец истории.
Мало того, что контракт, как говорилось уже ранее, вторичен по отношению к культуре и, даже будучи навязан, не обязательно исполняется, примером чему может служить ситуация в России, либеральная концепция грешит также против объективности научного знания. Национал-социализм в Германии в таком случае следует рассматривать как естественный этап эволюции германской демократии. Переходы с летнего на зимнее время и обратно, или от полиции к милиции и обратно также представляются чем-то вроде естественного хода событий. «Просто глупость» или «просто случайность» оказываются «тоже» законами исторического развития. Наука с этим согласиться не может.
Марксистский подход ставит во главу угла развитие производительных сил и производственных отношений и в этом видит основу поведения «пчелиного роя». Этот подход уязвим для критики со стороны тех обществоведов, которые следуют идеям Макса Вебера о примате культуры над экономикой. Спорить с Вебером с марксистских позиций невозможно.
Идея капитализма как новых правил социального кредита (доверия) действительно предшествует капитализму как реальности, а идея доверия это и есть культура. Что касается технических достижений капитализма, то они возникают на третьем этапе, после идеи доверия и экономической реальности, хотя в ряде случаев инженеры Модерна лишь претворяют в жизнь то, что родилось в умах людей античного мира, живших задолго до них. С точки зрения теории марксизма является необъяснимым тот факт, что паровоз и пароход вместе с электричеством не были изобретены еще в птолемеевском Египте, что вслед за этим греко-македонская буржуазия и пролетариат автоматически не осознали свои классовые противоречия и тогда же не был отпечатан Манифест коммунистической партии. Ответ прост: потому этого не произошло, что правила социального кредита были иными, не такими, какими они станут в будущем у германских или английских протестантов, и хотя все прочие элементы капитализма уже имелись в наличии, капитализм у греков все же не получился.
Сократ задолго до Максвелла и теории электромагнетизма знал, что «цвет это истечение от очертаний (формы), соразмерное зрению и воспринимаемое им», но это знание нисколько не помогло ему перейти на позицию буржуазии. Так и оставался великий философ убежденным сторонником рабовладения.
Проще говоря, сами по себе новые естественнонаучные или философские знания еще не создают иную социальную реальность.
Теория этногенеза Льва Гумилева в целом напоминает марксистский подход, но в качестве двигателя истории рассматривает процессы возникновения, развития и угасания этносов. Казалось бы, этот подход лишен недостатков «контрактной теории» и теории общественного производства и обращен к самым основам человеческой цивилизации. Проблема, однако, в том, что этническая история Гумилева в ряде существенных моментов противоречит гораздо лучше известной нам культурной истории, то есть истории в традиционном понимании, основанной на хорошо проверенных фактах. В истории Гумилева Евросоюз не мог бы сложиться, или, во всяком случае, должен был бы складываться не по этническим, а по каким-то иным законам, да и Модерн не превратился бы во всемирно-историческое явление, оставшись эпизодом этногенеза французов. Иными словами, теория Гумилева это еще не «теория всего», хотя по степени важности для историографии эту теорию следует рассматривать примерно на одном уровне с концепциями Маркса и Вебера.
Если не контракт, не орудия труда, не этнос, и, возможно, даже не культура являются определяющим фактором общественного развития, тогда к чему следует отнести уроки истории?
Моя точка зрения состоит в том, что все названные выше факторы развития восходят к общей точке - к Разуму.
Поэтому Разум следует считать главным фактором Истории.
Разум, в моем представлении, это коллективное социальное явление, складывающееся из 4 психических функций, открытых Юнгом - Логика, Этика, Сенсорика, Интуиция.
Точное описание этих явлений в Разуме - задача психологии. Но для историка важно, что, Разум по определению является коллективным, а его конфигурация в разных человеческих объединениях всегда оказывается индивидуальной. Эти индивидуальные, складывающиеся сложным образом конфигурации Разума мы вполне можем соотнести с этносами Гумилева.
Отсюда можно вывести важное следствие. Состав этноса может меняться. Иногда меняться радикальным образом. Этнос может проиграть войну с соседями, жить чужим умом, презирать прежних учителей, святых и т. д. Или, наоборот, вследствие благоприятных условий или за счет героических усилий выиграть войну, навязать свой ум соседям, и т.д.
Соответственно, в лучшую или худшую сторону может поменяться и конфигурация разума. Некий раз и навсегда заданный уровень разумности этносу отнюдь не гарантирован, «просто потому, что все мы люди».
Как-то известный американский физик Ричард Филипс Фейнман сказал о русских: «Разве может выродиться и исчезнуть народ, которому принадлежит половина всех фундаментальных открытий в науке? Разве может выродиться народ, которому нет равных в культуре, народ-философ, поэт и воин?»
К великому сожалению, сегодня с этой лестной характеристикой, данной представителем другого великого народа, уже нельзя согласиться.
Разум-этнос это, однако, только потенция истории, но не сама История. История же представляет собой продукт, предложение Разума.
Принятые предложения мы вполне можем соотнести с культурой по Веберу.
Уже в этой точке нужно отметить момент качественного перехода.
Дело в том, что Разум, будь то этнический, коллективный, или Разум конкретного представителя этноса, существует во времени. Продукт Разума такой характеристикой не обладает. Мысли вечны, они не «существуют», а просто «есть».
Можно понимать мысль, как понимал ее Платон, то есть как припоминание уроков, полученный душой задолго до рождения физического тела ее носителя, или понимать мысль как произведение конкретного носителя Разума, что ближе к точке зрения Декарта. Фактом же является то, что раз явившись Миру, мысль не исчезает, не портится, не изнашивается от употребления. Она вечна.
Это вневременное бытие мысли не позволяет нам считать концепции Декарта или Платона чем-то «этническим». Другое дело, что появление Разумов и того, и другого философов, появление, так сказать, «тела мышления» или локализация такого явления в пространстве это факты этнической истории. Но когда мысль принята Человечеством, этническая история заканчивается.
С этого момента начинается история культуры. В норме Разумы обмениваются культурными предложениями, благодаря чему складываются государства, системы хозяйства, цивилизации.
Состав культурных предложений, предлагаемых к обмену, очень разнообразен и едва ли он нам точно известен в каждый данный момент в настоящем, и, тем более, в ретроспективе или перспективе. Так или иначе, каждая конкретная культура обязана своими «достижениями» не только самой себе, но и многим другим культурам. Отдать долг памяти тем, кто с нами поделился своим мышлением, важная этическая задача исторической науки. Ожидание новых культурных контактов - важная задача исторического прогнозирования. А забота о «развитии отечественной культуры», на самом деле, есть не что иное, как забота о развитии Разума, способного предложить или освоить новые конкурентоспособные продукты.
Конкурентным возможностям Разума и культуры как продукта Разума, «наследуют», в свою очередь, экономика и технический прогресс.
Иногда мысли очень долго ждут своего воплощения в камне, металле или практике управления. Герон Александрийский для своей паровой машины смог найти покупателей только в местном театре. Должен сложиться Разум, способный «припомнить» или «произвести» эту мысль, должна сложиться и культура, способная усвоить такое предложение.
Но мысль вечна и способна ждать и ждать до тех пор, пока не будут усвоены все уроки истории.
* это ЖЖ-текст. Настоящий сокровенный текст доступен участникам семинара.