Полонез с видом на Кони-Айленд
Оригинал взят у samsebeskazal в Полонез с видом на Кони-Айленд
Я уверен, что это чтиво не для всех. Но те, кто поймут, получат огромное удовльствие. Коля Сулима о своем знакомстве с Нью-Йорком. Есть вещи, которые можно передать только словами. Ни фото, ни видео на это не способны. Коля как раз тот случай. Он так увлекательно и вкусно пишет, что мне даже жалко, что он прожил в Нью-Йорке так мало.
Как потерявшийся ребенок, эмигрант в Америке стоит, задрав голову в небо - может, слезы затекут обратно в глаза? Вокруг него движется мир и у каждой молекулы этого движения есть цель: офис, квартира, негуляная собака, разболевшийся зуб. К каждой цели своя эмоция, как марка на конверт: боль, голод, раздражение, похоть, страх. А эмигрант думает: что угодно, только не вот эта пустота, когда не знаешь, что и чувствовать, и я никому не нужен. Ни людям, ни собакам, ни даже полиции. Он здесь первый день и не успел ничего наворотить.
Ноги его болтаются в воздухе, а руки ищут, за что бы ухватиться.
фото Владимир Бадиков
Здесь подъезды, захлопнутые сетчатыми дверями, стальной вуалью. Крохотные почтовые ящики с глухими дверцами, как в колумбарии и тесные лестницы, отполированные подошвами. Двери с латунными петлями, щеколды, водопроводные краны, крашенные в пять слоев - все родом из джаза, но если где ломается, то не беда - это ретро кто-то все еще производит и надо лишь дойти до ближайшего магазина, чтобы купить точную копию.
Открыв небольшую дверцу в поисках вентиля, перекрывающего воду, видишь сухих тараканов вверх лапами. Кто-то равнодушно говорит походя - а, их травили недавно, но дело не в этом.
Огромные, каждый размером с леденец, и вот тогда в тебе лавиной обрушивается: это Нью-Йорк, и ты в другом полушарии. Это чужие тараканы.
На Брайтон-Бич все, как в кино завязавшего Гайдая. Михаил Кокшенов, с лицом идиота, здесь даже не бросался бы в глаза. Закусочные с клеенчатыми столами, увешанные телевизорами, синие тренировочные штаны с лампасами, кожаные кепки. Сутулые люди неопределенного возраста говорят в мобильные телефоны, держа их около рта. В воздухе висит слово «колбаса», слышно, как с улицы доносится: «Миша!» В магазине пасмурно и темно, и заставлено пластмассовыми прилавками, которые тянутся ушибить тебе бедро. Здоровенные мужчины по-хозяйски озирают магазинные кишки и вот ты вновь дома, и это вовсе не хорошо. Селедка под шубой, салат «одуванчик», вывески на русском языке, прямиком из дурного сна дизайнера. Разъезжающиеся ворота выпускают наружу «мерседесы» и «бмв» и тебе смешно: восемь машин и ни одной дешевле пятидесяти тысяч.
Тебе суют в руку схему метрополитена, толстую, словно пятничная газета. Миллион деталей, разноцветных линий и точек, будто бы кто-то прожег бумагу, уронив на нее через сито раскаленное олово. B-Train, Q-Train, чем они отличаются друг от друга? Ведь они едут в одном направлении, зачем же здесь два поезда вместо одного? И ты садишься наугад в Q и едешь на Манхэттен, выцелив нужную тебе станцию и очень удивляешься, когда поезд промахивает мимо и куда-то сворачивает. Эту станцию находишь, лишь пять минут возя по схеме пальцами, как слепой, читающий по Брайлю. И сколько не ищи в этом логики, нет ее. Сквозняки выдувают из тебя панораму с Манхэттен-бридж, которая была волшебным подарком еще десять минут назад. Столбы залеплены оранжевыми объявлениями об изменении графика движения поездов, но местные их никогда не читают. Они подключены к грибнице Нью-Йорка через особый вайфай. Откуда ему взяться у человека, даже не откашлявшего микроскопические частицы бобруйских шин?
Индус, торгующий арахисом в карамели, ворчливо отсчитывает восемнадцать купюр по доллару, и ты ясно видишь - одна из них фальшивая и спрашиваешь, веря и не веря в обман - это что? Залапанная чалма дрожит, раздраженно отнимает кулек, сует назад твою двадцатку и что-то булькает на полупрожеванном английском, размешивая воздух желтыми пальцами. Тогда ты, неожиданно для самого себя, кукарекаешь «Fuck you!», еще не зная, что для него это пустой звук, в то время как для тебя - факт биографии.
Китайские магазины, где люди локоть к локтю движутся буквой «П», от входа к выходу, мимо незнакомых волосатых фруктов, мимо дюжин аквариумов с морскими гадами, весь этот бестиарий шевелит усами и клешнями, медленно ворочает жабрами, прощаясь с жизнью. В распоротый живот подвала летят из грузовика картонные коробки, словно жирные голуби. Выпрыгивает изжелта-синий мужчина и шваркнув из ведра на мостовую полурастаявший лед, бросается обратно.
Автобус не дает сдачи. Черный водитель, вот-вот лопнет на нем глянцевый ремень, глаза и бляха горят медленным огнем, переводит взгляд с десятки в руке на твое лицо и повторяет без выражения, будто шарманка: «Сэр, вы задерживаете автобус». За спиной у тебя шевелится совместное дыхание десяти желающих попасть внутрь, и они плавят глазами твой затылок, как свеча парафин. Ты обреченно сходишь, глядя под ноги и плетешься искать размену, а здоровенный парень в лавке забивает последний гвоздь: «Мы не размениваем. Купите что-нибудь». Лиловое яблоко за 69 центов, на вкус, как дождь.
Ты не говоришь по-английски. То, что ты считал английским, вовсе не он. Хуже всего разговаривать по телефону, когда не помочь себе ни руками, ни лицом. Ты громоздишь знакомые конструкции, но они виснут между тобой и собеседником, как сырое белье, и по молчанию на другом конце понятно, что там пытаются сложить из этой мозаики что-нибудь, имеющее смысл. Бывает, что вы с твоим абонентом одинаково некомпетентны, и разговор идет на двух выдуманных языках. Неловко, будто совершив предательство, ты прощаешься, говоря «я перезвоню», и вы думаете, каждый на своем конце: что угодно, только никогда не слышать этого человека.
Родственники ездят по магазинам, бесконечно покупая и возвращая. Каждый раз ты звонишь им, их слышно, как со дна океана. «Позже», говорят тебе, «мы в молле». И, с досадой, отрываемые от важнейшего дела: «В молле!» Шоппинг засасывает их, и ты вспоминаешь масляные глаза Роберта Де Ниро в опиумном притоне. Молл похож на причудливо освещенный ангар, уходящий в бесконечность, насквозь проткнутый эскалаторами, там хорошо слышно, как горы одежды с каждой минутой выходят из моды. Тускнеют стразы, выцветают ценники. Заведенные женщины, обалдевшие мужчины с айфонами ерзают на пыльных диванчиках.
Очень скоро ты смотришь на одежду, привычные любимые шмотки, которые летели с тобой через океан, как на гардероб детдомовца. Это все покупал человек, лишенный чувства вкуса, под дулом пистолета. Зачем ты вез их? Лучше бы захватил знакомую книгу, один запах которой стоит дороже.
Через полгода у тебя не останется ничего из этого - растянутые трусы фабрики «Свитанок», галстуки, достойные ковбоев О. Генри: «Отдай их своему старику, пусть в них охотится на антилопу».
Тяжелее всего быть несамостоятельным, вернуться в детсадовцы. У тебя нет ничего - документов, пластиковой карты, желаний и корней. Невесомая спора, которую принесло ветром - может, приживется, а может, смоет водой. Тебя водят, указывают пальцем, объясняют и переводят, учат и оставляют ждать в условленных местах, строго наказав не уходить. В этом нет ничего, кроме заботы, но ты отвык от такой заботы с той поры, когда родилась младшая сестра и теперь чувствуешь, как в день, когда тебя первый раз привели сдавать анализы.
Черные люди, с лишним комплектом рук, подозрительны. На них хочется смотреть, но смотреть неуютно. Говорят, они не любят, когда их разглядывают и становятся агрессивными, правда ли это? А пока что их дети заходят в вагон поезда и виснут на поручнях, им невдомек, как это - разговаривать, они кричат, на их лицах робость сменяется нахальством со скоростью, с какой горит магний фотовспышки. Эмоции прыгают внутри их черных тел, как живые карпы внутри полиэтиленового мешка.
Тебе покупают билет на самолет, и ты едешь в аэропорт с огромным чемоданом. Бруклинский таксист из русской конторы узнает тебя, не повернув головы - по дыханию, по посадке, трепету нервных пальцев, и вот вы уже оба знаете, кто здесь командует и подчиняется. Он высаживает тебя в самом конце парковки, чтобы не платить за въезд, ничего не хочет слышать о купоне на скидку, которым тебя снабдили и всю дорогу набивает твою голову глупостями, как ватой. С чемоданом на тележке ты выстаиваешь очередь на регистрацию и узнаешь, что за багаж не принимают наличных и платить надо было онлайн, а где же ваша карточка, смотрит испуганно агент, в ее взгляде жалость пополам с неловкостью. В конце концов жалость берет верх, но лишь на пять секунд, потому что твоя стодолларовая купюра годится только на то, чтобы приподнять ее карандашные брови. Потом ты бегаешь по залам в попытках разменять, но в шесть утра все облеплено темнотой, будто мокрыми чехлами. Наконец, в отчаянии, поднимаешь проклятую сотку на виду у змеящейся очереди и кричишь, забыв обо всем: «Люди добрые». И люди добрые находятся, и ты идешь на досмотр, стесняясь застиранных носков, трижды проходишь через рамку, каждый раз забывая что-нибудь в карманах, с улыбкой паралитика, и оставляешь в корытце брючный ремень, потому что этим утром, кажется, все ёбаные флаги в гости к тебе. Штаны едут, как оползень.
Через семь часов тебе включают Калифорнию.
Больше Коли (и продолжение истории) на сайте Метрополя.
Еще больше Коли у него в фейсбуке.
Френдить, подписываться, читать. Что еще тут скажешь.
Я уверен, что это чтиво не для всех. Но те, кто поймут, получат огромное удовльствие. Коля Сулима о своем знакомстве с Нью-Йорком. Есть вещи, которые можно передать только словами. Ни фото, ни видео на это не способны. Коля как раз тот случай. Он так увлекательно и вкусно пишет, что мне даже жалко, что он прожил в Нью-Йорке так мало.
Как потерявшийся ребенок, эмигрант в Америке стоит, задрав голову в небо - может, слезы затекут обратно в глаза? Вокруг него движется мир и у каждой молекулы этого движения есть цель: офис, квартира, негуляная собака, разболевшийся зуб. К каждой цели своя эмоция, как марка на конверт: боль, голод, раздражение, похоть, страх. А эмигрант думает: что угодно, только не вот эта пустота, когда не знаешь, что и чувствовать, и я никому не нужен. Ни людям, ни собакам, ни даже полиции. Он здесь первый день и не успел ничего наворотить.
Ноги его болтаются в воздухе, а руки ищут, за что бы ухватиться.
фото Владимир Бадиков
Здесь подъезды, захлопнутые сетчатыми дверями, стальной вуалью. Крохотные почтовые ящики с глухими дверцами, как в колумбарии и тесные лестницы, отполированные подошвами. Двери с латунными петлями, щеколды, водопроводные краны, крашенные в пять слоев - все родом из джаза, но если где ломается, то не беда - это ретро кто-то все еще производит и надо лишь дойти до ближайшего магазина, чтобы купить точную копию.
Открыв небольшую дверцу в поисках вентиля, перекрывающего воду, видишь сухих тараканов вверх лапами. Кто-то равнодушно говорит походя - а, их травили недавно, но дело не в этом.
Огромные, каждый размером с леденец, и вот тогда в тебе лавиной обрушивается: это Нью-Йорк, и ты в другом полушарии. Это чужие тараканы.
На Брайтон-Бич все, как в кино завязавшего Гайдая. Михаил Кокшенов, с лицом идиота, здесь даже не бросался бы в глаза. Закусочные с клеенчатыми столами, увешанные телевизорами, синие тренировочные штаны с лампасами, кожаные кепки. Сутулые люди неопределенного возраста говорят в мобильные телефоны, держа их около рта. В воздухе висит слово «колбаса», слышно, как с улицы доносится: «Миша!» В магазине пасмурно и темно, и заставлено пластмассовыми прилавками, которые тянутся ушибить тебе бедро. Здоровенные мужчины по-хозяйски озирают магазинные кишки и вот ты вновь дома, и это вовсе не хорошо. Селедка под шубой, салат «одуванчик», вывески на русском языке, прямиком из дурного сна дизайнера. Разъезжающиеся ворота выпускают наружу «мерседесы» и «бмв» и тебе смешно: восемь машин и ни одной дешевле пятидесяти тысяч.
Тебе суют в руку схему метрополитена, толстую, словно пятничная газета. Миллион деталей, разноцветных линий и точек, будто бы кто-то прожег бумагу, уронив на нее через сито раскаленное олово. B-Train, Q-Train, чем они отличаются друг от друга? Ведь они едут в одном направлении, зачем же здесь два поезда вместо одного? И ты садишься наугад в Q и едешь на Манхэттен, выцелив нужную тебе станцию и очень удивляешься, когда поезд промахивает мимо и куда-то сворачивает. Эту станцию находишь, лишь пять минут возя по схеме пальцами, как слепой, читающий по Брайлю. И сколько не ищи в этом логики, нет ее. Сквозняки выдувают из тебя панораму с Манхэттен-бридж, которая была волшебным подарком еще десять минут назад. Столбы залеплены оранжевыми объявлениями об изменении графика движения поездов, но местные их никогда не читают. Они подключены к грибнице Нью-Йорка через особый вайфай. Откуда ему взяться у человека, даже не откашлявшего микроскопические частицы бобруйских шин?
Индус, торгующий арахисом в карамели, ворчливо отсчитывает восемнадцать купюр по доллару, и ты ясно видишь - одна из них фальшивая и спрашиваешь, веря и не веря в обман - это что? Залапанная чалма дрожит, раздраженно отнимает кулек, сует назад твою двадцатку и что-то булькает на полупрожеванном английском, размешивая воздух желтыми пальцами. Тогда ты, неожиданно для самого себя, кукарекаешь «Fuck you!», еще не зная, что для него это пустой звук, в то время как для тебя - факт биографии.
Китайские магазины, где люди локоть к локтю движутся буквой «П», от входа к выходу, мимо незнакомых волосатых фруктов, мимо дюжин аквариумов с морскими гадами, весь этот бестиарий шевелит усами и клешнями, медленно ворочает жабрами, прощаясь с жизнью. В распоротый живот подвала летят из грузовика картонные коробки, словно жирные голуби. Выпрыгивает изжелта-синий мужчина и шваркнув из ведра на мостовую полурастаявший лед, бросается обратно.
Автобус не дает сдачи. Черный водитель, вот-вот лопнет на нем глянцевый ремень, глаза и бляха горят медленным огнем, переводит взгляд с десятки в руке на твое лицо и повторяет без выражения, будто шарманка: «Сэр, вы задерживаете автобус». За спиной у тебя шевелится совместное дыхание десяти желающих попасть внутрь, и они плавят глазами твой затылок, как свеча парафин. Ты обреченно сходишь, глядя под ноги и плетешься искать размену, а здоровенный парень в лавке забивает последний гвоздь: «Мы не размениваем. Купите что-нибудь». Лиловое яблоко за 69 центов, на вкус, как дождь.
Ты не говоришь по-английски. То, что ты считал английским, вовсе не он. Хуже всего разговаривать по телефону, когда не помочь себе ни руками, ни лицом. Ты громоздишь знакомые конструкции, но они виснут между тобой и собеседником, как сырое белье, и по молчанию на другом конце понятно, что там пытаются сложить из этой мозаики что-нибудь, имеющее смысл. Бывает, что вы с твоим абонентом одинаково некомпетентны, и разговор идет на двух выдуманных языках. Неловко, будто совершив предательство, ты прощаешься, говоря «я перезвоню», и вы думаете, каждый на своем конце: что угодно, только никогда не слышать этого человека.
Родственники ездят по магазинам, бесконечно покупая и возвращая. Каждый раз ты звонишь им, их слышно, как со дна океана. «Позже», говорят тебе, «мы в молле». И, с досадой, отрываемые от важнейшего дела: «В молле!» Шоппинг засасывает их, и ты вспоминаешь масляные глаза Роберта Де Ниро в опиумном притоне. Молл похож на причудливо освещенный ангар, уходящий в бесконечность, насквозь проткнутый эскалаторами, там хорошо слышно, как горы одежды с каждой минутой выходят из моды. Тускнеют стразы, выцветают ценники. Заведенные женщины, обалдевшие мужчины с айфонами ерзают на пыльных диванчиках.
Очень скоро ты смотришь на одежду, привычные любимые шмотки, которые летели с тобой через океан, как на гардероб детдомовца. Это все покупал человек, лишенный чувства вкуса, под дулом пистолета. Зачем ты вез их? Лучше бы захватил знакомую книгу, один запах которой стоит дороже.
Через полгода у тебя не останется ничего из этого - растянутые трусы фабрики «Свитанок», галстуки, достойные ковбоев О. Генри: «Отдай их своему старику, пусть в них охотится на антилопу».
Тяжелее всего быть несамостоятельным, вернуться в детсадовцы. У тебя нет ничего - документов, пластиковой карты, желаний и корней. Невесомая спора, которую принесло ветром - может, приживется, а может, смоет водой. Тебя водят, указывают пальцем, объясняют и переводят, учат и оставляют ждать в условленных местах, строго наказав не уходить. В этом нет ничего, кроме заботы, но ты отвык от такой заботы с той поры, когда родилась младшая сестра и теперь чувствуешь, как в день, когда тебя первый раз привели сдавать анализы.
Черные люди, с лишним комплектом рук, подозрительны. На них хочется смотреть, но смотреть неуютно. Говорят, они не любят, когда их разглядывают и становятся агрессивными, правда ли это? А пока что их дети заходят в вагон поезда и виснут на поручнях, им невдомек, как это - разговаривать, они кричат, на их лицах робость сменяется нахальством со скоростью, с какой горит магний фотовспышки. Эмоции прыгают внутри их черных тел, как живые карпы внутри полиэтиленового мешка.
Тебе покупают билет на самолет, и ты едешь в аэропорт с огромным чемоданом. Бруклинский таксист из русской конторы узнает тебя, не повернув головы - по дыханию, по посадке, трепету нервных пальцев, и вот вы уже оба знаете, кто здесь командует и подчиняется. Он высаживает тебя в самом конце парковки, чтобы не платить за въезд, ничего не хочет слышать о купоне на скидку, которым тебя снабдили и всю дорогу набивает твою голову глупостями, как ватой. С чемоданом на тележке ты выстаиваешь очередь на регистрацию и узнаешь, что за багаж не принимают наличных и платить надо было онлайн, а где же ваша карточка, смотрит испуганно агент, в ее взгляде жалость пополам с неловкостью. В конце концов жалость берет верх, но лишь на пять секунд, потому что твоя стодолларовая купюра годится только на то, чтобы приподнять ее карандашные брови. Потом ты бегаешь по залам в попытках разменять, но в шесть утра все облеплено темнотой, будто мокрыми чехлами. Наконец, в отчаянии, поднимаешь проклятую сотку на виду у змеящейся очереди и кричишь, забыв обо всем: «Люди добрые». И люди добрые находятся, и ты идешь на досмотр, стесняясь застиранных носков, трижды проходишь через рамку, каждый раз забывая что-нибудь в карманах, с улыбкой паралитика, и оставляешь в корытце брючный ремень, потому что этим утром, кажется, все ёбаные флаги в гости к тебе. Штаны едут, как оползень.
Через семь часов тебе включают Калифорнию.
Больше Коли (и продолжение истории) на сайте Метрополя.
Еще больше Коли у него в фейсбуке.
Френдить, подписываться, читать. Что еще тут скажешь.