Если кто-то звал кого-то...
Сквозь густую рожь
И кого-то обнял кто-то,
Что с него возьмёшь?...»
Я наконец-то перечитал "Над пропастью во ржи". Как же я люблю читать хорошие книги! Но еще больше я люблю перечитывать их в разном возрасте и обсуждать с тем, кто в теме. По-моему очень интересно замечать как ты меняешься со временем, не только припоминая себя в прежние времена, но и отмеряя себя от некой стабильной точки отсчета. Такой точкой отсчета в некотором смысле может быть важный текст, который некогда вызвал в тебе отклик. Опять я использую это редкое для меня "ты", "в тебе", последний раз я так делал примерно год назад, видимо это сезонное, но вернемся к теме. Все в мире меняется, и единственного понимания текста нет, и быть не может, но стабильность текста в том, что буквы на страницах всегда одни и те же, они застыли как индейцы в музее, смотря на которых Холден Колфилд замечает как весь мир, и он сам необратимо меняется.
У меня много прекрасных опытов восприятия текстов с первого, второго, третьего прочтения в возрасте от трех лет (когда мне читали вслух) до 27-ми лет. Тексты гораздо надежнее родного города, с его улицами, знакомыми с детства, надежней домов, которые, даже если пустуют, все равно покрываются пылью, на стенах и потолке появляются пятна и паутина, меняется запах. А в тексте объективных физических изменений не происходит, поэтому чтение - это чистый эксперимент над наблюдателем!
"Над пропастью во ржи" я прочел первый раз лет в 18. Мне конечно понравилось, но не сказал бы, что я сильно впечатлился. Моя жизнь не изменилась, список любимых писателей не пополнился, просто мне показалось, что я очень вовремя прочел эту книгу. Я наивно полагал, что через пару лет я так изменюсь, что станет поздно, эти проблемы перестанут меня волновать... Причем это для меня не было трагедией, просто я думал, что вырасту из этих проблем и все... !спокойно! думал об этом, понимаете? На деле же, я скорее рановато начал Сэлинджера, чем "как раз вовремя".
Я не жалею, надо было читать, но тогда я вообще мало понимал о том, что волнует рассказчика, хотя думал, что понимаю достаточно. Но только теперь я понимаю хоть что-то о детях и детстве, и об отношении к ним рассказчика. Только теперь могу сравнить Колфилда с Глассами, о которых я тогда и понятия не имел. Кроме того, после лекций по теории литературы я уже по-другому воспринимаю тексты, раньше я как-бы снимал все мыльницей со вспышкой на морде и был доволен результатом, а теперь у меня уже камера чуть получше, появился внешний свет, штативы, ну и просто опыт в "фотоделе" и в жизни.
Любопытный факт: роман "Над пропастью во ржи" был популярнейшим произведением своего времени, не только в Америке и одним из секретов такой популярности было то, что большинство читателей видели в Колфилде себя. Мужчины и женщины всех возростов и профессий писали автору, что это история про них, точно про них! Вообще самоотождествление и сильное сопереживание герою может быть в любой хорошей книге, но, судя по отзывам американских читателей, Сэлинджеру удалось довести эти ощущения до максимума. Я не раз отмечал для себя, что Сэлинджер при всей его глубине и широте, очень американский, почти на столько же, насколько Достоевский - русский. Такие писатели направлены к родному читателю, хотя это не значит, что неродные ничего не понимают, просто входя в тексты Достоевского или Сэлинджера неродной читатель превращается в родного, если он достаточно доверяет автору и его тексту.
Я конечно говорю о себе, может у кого-то иначе, просто когда я встречаю в тексте какие-то фрагменты Нью-Йорка, все эти авеню и стриты, или когда Зуи открывает аптечку и взгляд читателя ловит кучу предметов и брендов знакомых каждому американцу, я не чувствую дискомфорта, текст уже превратил меня в нью-йоркца, для которого это все - !старый добрый! клинэкс, !те самые! бритвы и кремы, что продаются в магазине за углом по семдесят пять центов. Короче я - доверчивый читатель, если автор заслужил мое доверие, то я позволяю тексту делать из меня идеального читателя, фигуру неясную и неопределимую, точку зрения, наделенную разумом и чувствами. Мне нравится быть внутри текста, а не просто наблюдать, эдаким критиком, знатоком, который может закрыть книжку лишь потому, что его отвлекли, или он уже приехал на свою станцию. В начале текста я выпадаю из жизни, какбы просыпаюсь в тексте, вся моя советско-украинская биография становится сном, а текст - реальностью, а в конце книги я как-бы опять засыпаю в свою привычную жизнь.
Я однажды даже описал момент перехода между двумя реальностями, мне кажется это очень интересно, но может это не у всех так. Вот вы как ощущаете переход между реальностью текста и вашей биографии, когда вы дочитали по-настоящему стоящую книгу, любимую книгу, что с вами происходит? Я буду очень рад, если вы ответите, но вернемся к теме.
Речь зашла о переходе, междумирье, а значит самое время вернуться к Колфилду, который как раз умудрился широко открыть глаза и осознать себя там, где большинство людей спит. Между прочим, я рассказываю сейчас в его духе, =) помините, ему гораздо интереснее было слушать того, кто отклоняется от темы, а не насильно загоняет себя в рамки. Я не скажу, что Колфилд - это я, кое-что совсем не похоже, но главные ценности у нас с ним общие и мы находимся в похожем состоянии. С тех пор, как я первый раз читал "Над пропастью", моя картина мира дополнилась тем, что я сейчас нашел в Колфилде, тоесть первое чтение в некотором роде предсказало теперешнего меня. )
Где-то между двумя прочтениями "Над пропастью" я постепенно стал ненавидеть, (ну а щас просто недолюбливаю) машины, а больше чем сами машины меня раздражает то, что люди в самом деле сходят по ним с ума. Это не просто потреблядство, расточительство или выпендреж, это такая тихая подмена всего настоящего всем лживым и пустым, машины - всего лишь хороший пример, особенно для Америки, а я разбираюсь в Америке, о, сколько раз я был американцем, когда этого требовал окружающий меня текст.
Ко второму прочтению во мне появились черты, помогающие лучше понять отношение Колфилда к детям. Изменилась значимость детей и детства в моей жизни, я стал понимать в чем их смысл. Теперь я могу лучше понять отношение Колфилда к сестре Фиби, к умершему брату Алли и старшему брату Д.Б. Я очень хорошо понимаю как можно бояться перейти улицу и говорить "Алли, не дай мне пропасть." Я сам еще не перешел дорогу между детством и взрослостью, (да и нет никакой дороги, это пропасть) и я тоже боюсь потерять все, что ценю и чем живу. Я вижу что дети как правило - настоящие люди, а взрослые - какая-то подделка, по крайней мере очень многие. Конечно, это не строго и не окончательно, не только дети могут быть живыми и настоящими людьми, и не все взрослые являются пустой, мертвой оболочкой. Я общаюсь со своими взрослыми друзьями и не нахожу их фальшивыми, мертвыми и поддельными, но я смотрю на деятельность человека, хожу в супермаркеты, заглядываю в телевизор. Да и лично мне регулярно встречаются люди, которых уже ничем не пробьешь, их внутренний Брэтодо так крепко спит, что никакая Амели и детский тайник уже не поможет, "вы меня понимаете". )
И насчет ловца во ржи, этот колфилдовский образ идеального дела, которое уж точно не назовешь "липой", даже это в первом чтении я понимал не совсем так, как сейчас. Безусловно, понятна тема спасения жизни из искренних побуждений, не ради награды, ведь с ребенка, играющего во ржи ничего не возьмешь, он даже врядли скажет спасибо, он и не знает от чего его спасают. Но более детальное понимание заключается для меня в том, что например рожь олицетворяет нечто бесхитростное, честное и естественное, как сама мать-земля. Игра над пропастью во ржи - метафора взросления, падая в пропасть ребенок в самом деле умирает, но никто не называет это смертью, потому что весь наш мир - дно этой пропасти. Это место обитания взрослых людей, которые ездят на работу на машине и смотрят кинохронику. Момент падения из ржи в шумный суетливый город обычно забывается как кошмарный сон. Лишь не многие упавшие понимают, что это дно и стремятся куда-то вверх. Это не значит, что все они мученники, это могут быть просто чудаки, приходящие в восторг от индейского одеяла, как старик Спенсер.
Я думаю, что колфилд, при всей его странности чувствует себя нормальным человеком, и его трагедия заключается в том, что какая-то неведомая сила гонит его из мира нормальных людей (детского мира) в желтый дом без врачей и санитаров, где все считают, что называться Наполеоном вполне нормально и законно. Колфилд сам стоит во ржи, но ему уже не до игр, потому что он точно знает, что где-то есть пропасть, он даже угадывает где она, поэтому вылетает из школ, презирает Голливод, но и бегство от них не сулит ему спасения. Потому что, как только он указывает на пропасть и честно говорит, что он идет !в другую сторону!, за ним идет сестра Фиби, а это уж точно не то! Это значит, что нельзя уйти в другую сторону. Он понимает, что у каждого своя пропасть и невозможно найти единственную пропасть и спасать от нее всех играющих малышей. Я лично думаю, что нельзя бежать от пропасти, просто нужно бодрствовать, даже когда падаешь, и возможно получится мягко приземлиться, а может быть даже на крыльях можно слететь, если суметь их отыскать.
Есть и еще много общего между мной и Колфилдом, но я не буду это описывать, я думаю это все более типично и близко многим людям. Например счатье видеть другого счастливым, помните, как Колфилд в конце радовался, смотря на кружащуюся на карусели сестру Фиби. Вы же понимаете насколько круто уметь радоваться таким штукам!
И кого-то обнял кто-то,
Что с него возьмёшь?...»
Я наконец-то перечитал "Над пропастью во ржи". Как же я люблю читать хорошие книги! Но еще больше я люблю перечитывать их в разном возрасте и обсуждать с тем, кто в теме. По-моему очень интересно замечать как ты меняешься со временем, не только припоминая себя в прежние времена, но и отмеряя себя от некой стабильной точки отсчета. Такой точкой отсчета в некотором смысле может быть важный текст, который некогда вызвал в тебе отклик. Опять я использую это редкое для меня "ты", "в тебе", последний раз я так делал примерно год назад, видимо это сезонное, но вернемся к теме. Все в мире меняется, и единственного понимания текста нет, и быть не может, но стабильность текста в том, что буквы на страницах всегда одни и те же, они застыли как индейцы в музее, смотря на которых Холден Колфилд замечает как весь мир, и он сам необратимо меняется.
У меня много прекрасных опытов восприятия текстов с первого, второго, третьего прочтения в возрасте от трех лет (когда мне читали вслух) до 27-ми лет. Тексты гораздо надежнее родного города, с его улицами, знакомыми с детства, надежней домов, которые, даже если пустуют, все равно покрываются пылью, на стенах и потолке появляются пятна и паутина, меняется запах. А в тексте объективных физических изменений не происходит, поэтому чтение - это чистый эксперимент над наблюдателем!
"Над пропастью во ржи" я прочел первый раз лет в 18. Мне конечно понравилось, но не сказал бы, что я сильно впечатлился. Моя жизнь не изменилась, список любимых писателей не пополнился, просто мне показалось, что я очень вовремя прочел эту книгу. Я наивно полагал, что через пару лет я так изменюсь, что станет поздно, эти проблемы перестанут меня волновать... Причем это для меня не было трагедией, просто я думал, что вырасту из этих проблем и все... !спокойно! думал об этом, понимаете? На деле же, я скорее рановато начал Сэлинджера, чем "как раз вовремя".
Я не жалею, надо было читать, но тогда я вообще мало понимал о том, что волнует рассказчика, хотя думал, что понимаю достаточно. Но только теперь я понимаю хоть что-то о детях и детстве, и об отношении к ним рассказчика. Только теперь могу сравнить Колфилда с Глассами, о которых я тогда и понятия не имел. Кроме того, после лекций по теории литературы я уже по-другому воспринимаю тексты, раньше я как-бы снимал все мыльницей со вспышкой на морде и был доволен результатом, а теперь у меня уже камера чуть получше, появился внешний свет, штативы, ну и просто опыт в "фотоделе" и в жизни.
Любопытный факт: роман "Над пропастью во ржи" был популярнейшим произведением своего времени, не только в Америке и одним из секретов такой популярности было то, что большинство читателей видели в Колфилде себя. Мужчины и женщины всех возростов и профессий писали автору, что это история про них, точно про них! Вообще самоотождествление и сильное сопереживание герою может быть в любой хорошей книге, но, судя по отзывам американских читателей, Сэлинджеру удалось довести эти ощущения до максимума. Я не раз отмечал для себя, что Сэлинджер при всей его глубине и широте, очень американский, почти на столько же, насколько Достоевский - русский. Такие писатели направлены к родному читателю, хотя это не значит, что неродные ничего не понимают, просто входя в тексты Достоевского или Сэлинджера неродной читатель превращается в родного, если он достаточно доверяет автору и его тексту.
Я конечно говорю о себе, может у кого-то иначе, просто когда я встречаю в тексте какие-то фрагменты Нью-Йорка, все эти авеню и стриты, или когда Зуи открывает аптечку и взгляд читателя ловит кучу предметов и брендов знакомых каждому американцу, я не чувствую дискомфорта, текст уже превратил меня в нью-йоркца, для которого это все - !старый добрый! клинэкс, !те самые! бритвы и кремы, что продаются в магазине за углом по семдесят пять центов. Короче я - доверчивый читатель, если автор заслужил мое доверие, то я позволяю тексту делать из меня идеального читателя, фигуру неясную и неопределимую, точку зрения, наделенную разумом и чувствами. Мне нравится быть внутри текста, а не просто наблюдать, эдаким критиком, знатоком, который может закрыть книжку лишь потому, что его отвлекли, или он уже приехал на свою станцию. В начале текста я выпадаю из жизни, какбы просыпаюсь в тексте, вся моя советско-украинская биография становится сном, а текст - реальностью, а в конце книги я как-бы опять засыпаю в свою привычную жизнь.
Я однажды даже описал момент перехода между двумя реальностями, мне кажется это очень интересно, но может это не у всех так. Вот вы как ощущаете переход между реальностью текста и вашей биографии, когда вы дочитали по-настоящему стоящую книгу, любимую книгу, что с вами происходит? Я буду очень рад, если вы ответите, но вернемся к теме.
Речь зашла о переходе, междумирье, а значит самое время вернуться к Колфилду, который как раз умудрился широко открыть глаза и осознать себя там, где большинство людей спит. Между прочим, я рассказываю сейчас в его духе, =) помините, ему гораздо интереснее было слушать того, кто отклоняется от темы, а не насильно загоняет себя в рамки. Я не скажу, что Колфилд - это я, кое-что совсем не похоже, но главные ценности у нас с ним общие и мы находимся в похожем состоянии. С тех пор, как я первый раз читал "Над пропастью", моя картина мира дополнилась тем, что я сейчас нашел в Колфилде, тоесть первое чтение в некотором роде предсказало теперешнего меня. )
Где-то между двумя прочтениями "Над пропастью" я постепенно стал ненавидеть, (ну а щас просто недолюбливаю) машины, а больше чем сами машины меня раздражает то, что люди в самом деле сходят по ним с ума. Это не просто потреблядство, расточительство или выпендреж, это такая тихая подмена всего настоящего всем лживым и пустым, машины - всего лишь хороший пример, особенно для Америки, а я разбираюсь в Америке, о, сколько раз я был американцем, когда этого требовал окружающий меня текст.
Ко второму прочтению во мне появились черты, помогающие лучше понять отношение Колфилда к детям. Изменилась значимость детей и детства в моей жизни, я стал понимать в чем их смысл. Теперь я могу лучше понять отношение Колфилда к сестре Фиби, к умершему брату Алли и старшему брату Д.Б. Я очень хорошо понимаю как можно бояться перейти улицу и говорить "Алли, не дай мне пропасть." Я сам еще не перешел дорогу между детством и взрослостью, (да и нет никакой дороги, это пропасть) и я тоже боюсь потерять все, что ценю и чем живу. Я вижу что дети как правило - настоящие люди, а взрослые - какая-то подделка, по крайней мере очень многие. Конечно, это не строго и не окончательно, не только дети могут быть живыми и настоящими людьми, и не все взрослые являются пустой, мертвой оболочкой. Я общаюсь со своими взрослыми друзьями и не нахожу их фальшивыми, мертвыми и поддельными, но я смотрю на деятельность человека, хожу в супермаркеты, заглядываю в телевизор. Да и лично мне регулярно встречаются люди, которых уже ничем не пробьешь, их внутренний Брэтодо так крепко спит, что никакая Амели и детский тайник уже не поможет, "вы меня понимаете". )
И насчет ловца во ржи, этот колфилдовский образ идеального дела, которое уж точно не назовешь "липой", даже это в первом чтении я понимал не совсем так, как сейчас. Безусловно, понятна тема спасения жизни из искренних побуждений, не ради награды, ведь с ребенка, играющего во ржи ничего не возьмешь, он даже врядли скажет спасибо, он и не знает от чего его спасают. Но более детальное понимание заключается для меня в том, что например рожь олицетворяет нечто бесхитростное, честное и естественное, как сама мать-земля. Игра над пропастью во ржи - метафора взросления, падая в пропасть ребенок в самом деле умирает, но никто не называет это смертью, потому что весь наш мир - дно этой пропасти. Это место обитания взрослых людей, которые ездят на работу на машине и смотрят кинохронику. Момент падения из ржи в шумный суетливый город обычно забывается как кошмарный сон. Лишь не многие упавшие понимают, что это дно и стремятся куда-то вверх. Это не значит, что все они мученники, это могут быть просто чудаки, приходящие в восторг от индейского одеяла, как старик Спенсер.
Я думаю, что колфилд, при всей его странности чувствует себя нормальным человеком, и его трагедия заключается в том, что какая-то неведомая сила гонит его из мира нормальных людей (детского мира) в желтый дом без врачей и санитаров, где все считают, что называться Наполеоном вполне нормально и законно. Колфилд сам стоит во ржи, но ему уже не до игр, потому что он точно знает, что где-то есть пропасть, он даже угадывает где она, поэтому вылетает из школ, презирает Голливод, но и бегство от них не сулит ему спасения. Потому что, как только он указывает на пропасть и честно говорит, что он идет !в другую сторону!, за ним идет сестра Фиби, а это уж точно не то! Это значит, что нельзя уйти в другую сторону. Он понимает, что у каждого своя пропасть и невозможно найти единственную пропасть и спасать от нее всех играющих малышей. Я лично думаю, что нельзя бежать от пропасти, просто нужно бодрствовать, даже когда падаешь, и возможно получится мягко приземлиться, а может быть даже на крыльях можно слететь, если суметь их отыскать.
Есть и еще много общего между мной и Колфилдом, но я не буду это описывать, я думаю это все более типично и близко многим людям. Например счатье видеть другого счастливым, помните, как Колфилд в конце радовался, смотря на кружащуюся на карусели сестру Фиби. Вы же понимаете насколько круто уметь радоваться таким штукам!