Совершенно другой мир
Когда мне говорят слово "счастье", я чувствую себя немного иностранцем. Получается, как при чтении какой-нибудь книги на языке, который ты вроде бы знаешь, но все-таки не настолько, чтобы читать эту книгу быстро и все понимать. Вот так следишь, следишь за мыслью, и, кажется, все ясно, а потом - вот оно - незнакомое слово, которого нет ни в одном словаре! И смысл всего абзаца теряется, и книжку хочется с досадой закрыть и убрать подальше, чтобы глаза не мозолила.
Так и с этим словом "счастье". Особенно я впадаю в ступор, когда мне объясняют, что каждый должен быть счастливым. Я уж не говорю о тех особых случаях, когда пытаются втолковать, что для этого надо делать - чтобы быть счастливым. Такие люди сразу будто в беседе со мной начинают вставлять какие-то неудобовоспринимаемые двоичные коды. Мне сразу становится скучно и хочется поговорить, к примеру, о Кафке, чтобы оба собеседника друг друга прекрасно хотя бы воспринимали.
Кстати, вот Кафка. Был ли он счастлив? Всякий скажет мне: "дурак, Игорь Юрьевич, где же это Кафка был счастлив?" Мыкался в своем страховом агентстве всю жизнь, писал в стол свои рассказы, которые, к слову, завещал сжечь, а потом умер. А друг рассказы не сжег, а издал, и получился новый гений после смерти - ну, эту историю все знают..."
А я скажу, что, как по мне, то Кафка был счастлив. Он жил в мире абсурда, творил мир абсурда и - если бы не расторопный Макс Брод - умер бы тоже вполне абсурдно. Что может быть абсурднее, чем смерть гения, который так никогда не станет для мира гением, потому что свои бессмертные творения приказал уничтожить. А получилось, что умер и прославился - но это не в счет, потому что пока умирал, был уверен, что друг поступит по его завещанию. И именно поэтому я утверждаю, что Кафка был счастлив: у него, по крайней мере в последние несколько часов, должно было разгораться внутри ни с чем не сравнимое чувство законченного абсолюта: единения всех составляющих его существования. В этом было его счастье.
А вот Набоков - счастлив? Умер в старости, снимая целый этаж в шикарнейшем отеле. Любимая, верная жена, знаменитый сын. Куча великолепных романов в послужном списке. Несмотря на мелкие отклонения от красной линии гладкой аристократическо-эмигрантской биографии, всю жизнь Владимир Владимирович занимался любимейшими делами: писал и ловил бабочек. И что - счастлив? Безусловно. Но если согласиться со мной и признать, что и Кафка умер счастливым, то что же это за счастье такое: у одного счастье - абсолютный абсурд, то есть черное без осветлений, а у другого - абсолютный смысл - то есть белое без посторонних пятен?
Правда, Набоков тоже просил последний роман сжечь или по крайней мере никогда не публиковать, но сын, долго проколебавшись, решил иначе и издал-таки "Лауру", правда, потом скоро тоже умер. И в случае с Набоковым мы получили как раз-таки ситуацию прямо противоположную кафкианской: вместо очередного модернистского опуса в свет вышло путанное пособие по текстологии. Но не об этом речь.
Речь о том, что счастье - попробуйте утверждать обратное - это слово, конкретного смысла не имеющее и оттого в обиходе вредное и бесполезное. Можно заменять его куда более размашистыми, но хотя бы не в пример точными описаниями состояния, которое каждый говорящий отождествляет с счастьем. "Если добрая или злая воля изменяет мир, - вычитал я сегодня у Витгенштейна, - то она может изменить только границу мира, а не факты, не то, что может выражаться в языке". Иными словами, содержание абсолюта не меняется. Счастлив - значит, достиг какого-то чисто механического предела в какой-либо сфере своей жизни. Это как с кастрюлей, накрытой крышкой: когда пар переполняет ее, крышку сначала приподнимает, а может и сорвать к чертям. И дальше божественный Людвиг пишет: "Короче говоря, при этом условии мир должен вообще стать совсем другим. Мир счастливого человека совершенно другой, чем мир несчастного". Проблема лишь в том, что я, к примеру, всегда жил в таком состоянии, что крышку хотя бы приподнимало. И не скажу, что это всегда были очень радостные моменты. А мир был и есть - совершенно другой.
Так и с этим словом "счастье". Особенно я впадаю в ступор, когда мне объясняют, что каждый должен быть счастливым. Я уж не говорю о тех особых случаях, когда пытаются втолковать, что для этого надо делать - чтобы быть счастливым. Такие люди сразу будто в беседе со мной начинают вставлять какие-то неудобовоспринимаемые двоичные коды. Мне сразу становится скучно и хочется поговорить, к примеру, о Кафке, чтобы оба собеседника друг друга прекрасно хотя бы воспринимали.
Кстати, вот Кафка. Был ли он счастлив? Всякий скажет мне: "дурак, Игорь Юрьевич, где же это Кафка был счастлив?" Мыкался в своем страховом агентстве всю жизнь, писал в стол свои рассказы, которые, к слову, завещал сжечь, а потом умер. А друг рассказы не сжег, а издал, и получился новый гений после смерти - ну, эту историю все знают..."
А я скажу, что, как по мне, то Кафка был счастлив. Он жил в мире абсурда, творил мир абсурда и - если бы не расторопный Макс Брод - умер бы тоже вполне абсурдно. Что может быть абсурднее, чем смерть гения, который так никогда не станет для мира гением, потому что свои бессмертные творения приказал уничтожить. А получилось, что умер и прославился - но это не в счет, потому что пока умирал, был уверен, что друг поступит по его завещанию. И именно поэтому я утверждаю, что Кафка был счастлив: у него, по крайней мере в последние несколько часов, должно было разгораться внутри ни с чем не сравнимое чувство законченного абсолюта: единения всех составляющих его существования. В этом было его счастье.
А вот Набоков - счастлив? Умер в старости, снимая целый этаж в шикарнейшем отеле. Любимая, верная жена, знаменитый сын. Куча великолепных романов в послужном списке. Несмотря на мелкие отклонения от красной линии гладкой аристократическо-эмигрантской биографии, всю жизнь Владимир Владимирович занимался любимейшими делами: писал и ловил бабочек. И что - счастлив? Безусловно. Но если согласиться со мной и признать, что и Кафка умер счастливым, то что же это за счастье такое: у одного счастье - абсолютный абсурд, то есть черное без осветлений, а у другого - абсолютный смысл - то есть белое без посторонних пятен?
Правда, Набоков тоже просил последний роман сжечь или по крайней мере никогда не публиковать, но сын, долго проколебавшись, решил иначе и издал-таки "Лауру", правда, потом скоро тоже умер. И в случае с Набоковым мы получили как раз-таки ситуацию прямо противоположную кафкианской: вместо очередного модернистского опуса в свет вышло путанное пособие по текстологии. Но не об этом речь.
Речь о том, что счастье - попробуйте утверждать обратное - это слово, конкретного смысла не имеющее и оттого в обиходе вредное и бесполезное. Можно заменять его куда более размашистыми, но хотя бы не в пример точными описаниями состояния, которое каждый говорящий отождествляет с счастьем. "Если добрая или злая воля изменяет мир, - вычитал я сегодня у Витгенштейна, - то она может изменить только границу мира, а не факты, не то, что может выражаться в языке". Иными словами, содержание абсолюта не меняется. Счастлив - значит, достиг какого-то чисто механического предела в какой-либо сфере своей жизни. Это как с кастрюлей, накрытой крышкой: когда пар переполняет ее, крышку сначала приподнимает, а может и сорвать к чертям. И дальше божественный Людвиг пишет: "Короче говоря, при этом условии мир должен вообще стать совсем другим. Мир счастливого человека совершенно другой, чем мир несчастного". Проблема лишь в том, что я, к примеру, всегда жил в таком состоянии, что крышку хотя бы приподнимало. И не скажу, что это всегда были очень радостные моменты. А мир был и есть - совершенно другой.