Зинка Мурмулёва
Зинка уже с детства стала, что называется, отбиваться от рук. Её отец, Родион Николаевич Мурмулёв - мастер на все руки - часто уходил в запои, а когда из запоя выходил, то уезжал с шабашниками на заработки и по долго не показывался дома. Вернувшись из «командировки» с хорошими деньгами, он накупал своей любимой жене, Зоюшке, подарков и, считая своим долгом напоить всех своих многочисленных друзей «вусмерть» сам, отправлялся в запой. Зойка родила Зинку очень рано, в 22 года, как она сама говорила: «не нагулявшись», поэтому и после рождения дочки она продолжала «гулять», благо, что её благоверный супруг часто отсутствовал и некому было контролировать её распутное поведение.
Родион доверял своей ненаглядной Зоюшке не сказать, чтобы всецело и безгранично, но к её многочисленным внешним качествам он приписывал ей и внутреннее духовно качество - верность. Правда иногда, выпивши, он зыркал на неё суровым взглядом, оценивал её великолепное тело и глухо рычал:
- Зойка, бля, - смотри у меня! Дашь кому-нибудь, сука, - убью!
Зойка хмурилась на это, делала вид, что обиделась и говорила:
- Ты что, Родион, охерел? Такое сказать! Я те чё, блядища какая, кому-то давать?
Потом подходила к своему Родиону, прижимала её хмельную голову к своему животу и добавляла: - Кому ж я, кроме тебя, мой родненький, дам? Ты ж у меня единственный мой, дурачок!
- Не смей меня называть дурачком, дура! - хорохорился Родион и стукал по столу кулаком в притворной ярости, а самому были приятны и её ласковые порывы к нему, и её незатейливые слова о том, что он у неё вроде, как единственный.
Зойка дочку любила, но, часто бывало, и драла её нещадно даже за небольшие провинности. Обиженная Зинка забивалась тогда в какую-нибудь щель и пряталась там, пока обида не проходила. Однако вскоре отходчивая Зинка шла к мамке мириться и всё заканчивалось обнимашками, поцелуйчиками и всякими разными сладкими потискиваниями. Зойка с наслаждением прижимала к себе, оглаживала ладонями, ощупывала ладное, стройное, гибкое тело своей ненаглядной дочурки и приговаривала: «Ну, вся в меня... тока чё это ты худышка такая!». Зойка и вправду была, как мать, смазливая лицом, статная телом, да и характером была на неё похожа: весела, игрива, вспыльчива, но и отходчива. И вовсе не худышка.
Когда Зинкин отец уезжал на заработки, Зойку навещали её друзья, в основном это были холостые мужики, друзья Родиона. С бабами Зойка водиться не больно любила, считая их вздорными, завистливыми, глупыми курами, и поэтому подруг почти не имела. Зато мужиков вокруг неё вертелось порядком. Мужикам она всегда была рада, принимала их, как родных - наливала им «мурмулёвочки», так называли они самогонку мурмулёва производства, ставила на стол солёные огурчики, помидорчики, грибочки... Гость выпивал стопочку забористой «мурмулёвки» крякал от удовольствия и закусывал вкуснющими зойкиными соленьями. После третьей, бывало, мужик, не сдержавшись, прихватывал проходящую мимо него Зойку за её крутую аппетитную задницу и приговаривал: «Ай, Родион! Отхватил такую офигенскую кралю! А поделиться-то как? С друзьями надо делиться!». Такой грубый юмор вовсе не раздражал Зойку. Наоборот, ей было очень приятно и льстило, что столько крутых красивых мужчин не равнодушны к её прелестям, и как они всегда добры с нею и обходительны! Порой даже закрадывалась в её голову мыслишка: «И на кой ляд я вышла за этого неотёсанного грубияна и дикаря, када вона их скоко вокруг - красивых да вежливых?». Но потом устыдившись такого греховного своего помысла, она говорила себе: «Нет, Ромка мой лучше всех: и силён, и умён, и статен, и на все руки мастер!». Для приличия, она некоторое время сохраняла перед гостем видимость скромности и целомудрия, но потом, не сдержавшись, подсаживалась к столу и сама выпивала стопку-другую, а то и третью «всамделишной» - так в семье Мурмулей, да и во всех Кимрах порой именовали самодельную выпивку. После этого она закусывала, беря закуску прямо с тарелки гостя, и отпускала какую-нибудь скабрёзную шуточку типа:
- А у тебя там штаны ща не треснут?
- С чего бы им трещать-то? - удивлялся озадаченный гость, не поняв сперва смысла шутки, - я вроде и поел-то всего-ничего.
- Да не на заду, а спереду у тя, я вижу, штаны, глянь, ка топырятся от стояка-то твово!
Когда до разума охмелевшего уже гостя доходил столь толстый намёк, он широко улыбался и отвечал что-то вроде того:
- Да глядя на твои формы, хошь у кого хер встанет, если, канеш, он мужик, а не ампутент какой!
Прислушиваясь к таким разговорам, игравшая в углу в свои игрушки, Зинка делала вид, что находится не здесь, а в своём детском мiре, но мотала эти беседы себе на ус, не видя впрочем в них ничего предосудительного. Наоборот, приход гостей в отсутствии отца казался ей всегда весёлым праздником, с налётом некоего таинства При гостях Зойка не позволяла себе не только дать дочке затрещину, но даже накричать не неё. Если мать, при госте, даже просто слегка повышала на Зинку голос, мужики тут же вставали на Зинкину защиту и не позволяли матери её обижать. Да и гости приходили всегда не с пустыми руками: то мороженого ей принесут, то ещё каких других сладостей. В общем, Зинка любила мамкиных мужчин едва ли не больше, чем своего отца.
Отужинав, Зойка начинала загонять Зинулю спать... Это был сложный и многоходовый процесс. Зинка спать ложиться наотрез отказывалась и только угрозами матери и долгими уговорами гостей удавалось, наконец, препроводить её в свою комнату и уложить в постель. Обычно, умаявшись за день, Зинка засыпала по-детски быстро, но иногда ей по какой-то причине не спалось, и она, лёжа в постельке, прислушивалась к происходящему за стеной. Звуки, доносящиеся оттуда, были разными: то то смех, то плач, то пьяное пение, то такой грохот, что Зинке делалось страшно, и она в испуге забиралась с головой под одеяло и, свернувшись калачиком, пережидала испуг трясясь и дрожа. Но чаще Зинка слышала тихие смешки, ласковое воркование и разговоры вполголоса, слова которых невозможно было разобрать. Тогда детское любопытство начинало распирать Зинку так, что она, забыв страхи, откидывала одеяло в сторону, вскакивала с постели и, шлёпая босыми ногами по полу, зимой в одной ночнушке, а летом и совсем голышом, прокрадывалась к двери, открывала её, и высовывалась в коридор, Не увидя там никого, она в полумраке прокрадывалась к гостиной зале и высовывала свой носик туда, Если и там никого не оказывалось, Зинка кралась к родительской спальне, откуда доносились эти странные сладострастные звуки, напоминавшие порой ей мамкино воркование, когда дочка начинала вдруг к матери ластиться, а та в ответ с умилением обнимать её, ласкать и голубить. Тогда детская ревность взыгрывала в Зинке, она стремительно вваливалась в спальню и, даже застав мамку с гостем в самых причудливых позах, без тени смущения, забиралась в постель, протискивалась меж них или устраивалась верхом,
- Пошла вон отсюда, бесстыжая сучка! - орала на дочку мать, но гость, обычно, невзирая на этот «облом», только смеялся и, заступаясь за Зинку, говорил:
- Да ладно те, Зойк, оставь её, пусть поиграет... - а потом, подумавши, прибавлял: - тока смотри, доча, папане ни чё не скажи...
Зинка и сама каким-то чутьём понимала, что рассказывать отцу о мамкиных гостях ничего не следует, и никогда ни намёком, ни словом ни разу не проговорилась отцу о матерних гостях и её похождениях.
Всё пошло не так
Начался август месяц, и тут всё пошло совсем по-другому. Началось, как обычно: первого числа, ранним утром, Родион Мурмулёв уехал на свою очередную шабашку, и Зойка со своею Зинулей остались вдвоём. На следующий день, второго числа, в самый Ильин день (он же день ВДВ), Зойка в одной лишь короткой полупрозрачной ночной сорочке, Зинулька же, их дочка, совсем голышом, сидели в горнице и завтракали овсяной кашей. Зинке уже тогда минуло 12 лет, но в жару дома она не утруждала себя одеждой. Зойка и сама любительница была пощеголять по избе в чём мать родила а иногда даже, бывало, вывалится в таком виде во двор - развесить бельё или набрать воды в колодце. Но сейчас Зойка была, можно сказать, одета. В сорочке, надетой прям на голое тело, но в такой тонкой, словно бы и ни в чём...
Не успели оне доесть свою утреннюю овсянку, как в избу Мурмуля завалился друг Родиона, Илья Елисеев, служивший вместе с ним в десантных войсках. Не такой высокий, как Родион, но мускулистый, дородный, с волосатою грудью и раскрасневшимися щеками весь в наколках - он выглядел весьма живописно. С утра уже заметно поддатый, он был в камуфляжных штанах по колено, в полосатой майке, с голубым беретом на бритой наголо голове, с десантным флагом в руках - прям - настоящий боец-десантник. Десантировавшсь в таком виде к Родиону домой, Илья закричал с порога:
- Родька, привет! С праздником тебя! Ты чё это на празднование-то не явился? Заболел штоль?
Не услышав ответа, он прошел через сени и, распахнув двери, ввалился прямо в горницу. Увидев Зойку с Зинкою, сидящими в неглиже, он расплылся в белозубой улыбке и громко воскликнул:
- Ох, ни хрена се, красотульки! А Родька-то твой, Зойк, где?
Зойка заулыбалась в ответ, ничуть не смутившись своего вида (не впервой было) и отвечала:
- Да где ж ему быть-то, Опять на заработки подался... А ты, Илюх, как я посмотрю, с утра уже датой в умат!
- А как жо? - воскликнул Илья и в оправдание произнёс: - Праздник ить - грех не выпить! А у меня, аж - тройное торжество: Ильин день, день ВДВ и мои аманины.
- Ну, тогда с праздниками тебя - со всеми сразу! - проговорила с усмешкою Зойка, а Илья сощурился хитро и вопросил:
- Может, поднесёшь ради праздничка-то?
Зойка проговорила задумчиво:
- И вправду поднести штоль, раз такое дело? - и переспросила слегка улыбнувшись: - а не запьянешь?
- Ну что ты! Скажешь тоже! - обиженно воскликнул Илья, - я что, не десантник штоль? Меня просто так не поймёшь! Ты наших не знаешь!
- Та знаю я, знаю, - махнула рукою Зойка, - видала я «ваших» не раз в вырубоне!
Илья улыбнувшись, с усмешкой сказал:
- Ну, что же? Как говорится в народе: «Нет такого молодца, который бы победил винца!». Ладно, не жадничай - налей.
- Да разве я жадничаю? - промолвила Зойка, и прибавила: - Это я о тебе забочусь, чтобы чего не вышло!
- Вот и позаботься о мне, чтобы праздники у меня были праздниками.
Зойка встала со стула, повернулась к Илюхе спиной и направилась в кладовую. Сорочка её защемилась Зойке меж ягодиц, и нагота её от этого проступила явственнее. «Во, бля, красотища-то какая! И трусов не надела, сучка бесстыжая!», - подумал Илья и, облизнулся, проводив её взглядом. Когда он облизывался - почувствовал, что во рту у него пересохло, а его ствол в камуфляжных штанах вздрогнул слегка, потом встрепенулся и стал набухать. Зойка скоро вернулась, неся в руках, как ребёнка, ополовиненную уже бутыль мутноватой «всамделишной». Ставя бутыль на стол, она опять повернулась к Илье задом, и тот едва удержался, чтобы не ухватить её за ягодицу или не задрать ей подол. Зойка, меж тем поставила на стол две гранёные рюмки и уселась опять на свой стул. Она положила ногу на ногу, зажав подол сорочки меж бёдер, и проговорила, словно воркуя:
- Присаживайся Илюша, да наливай, раз у тебя такой «тройной» праздник.
Илья уселся на табуретку, стоящую подле стола, наполнил обе рюмашки и проговорил:
- Что это ты малявок таких на стол поставила? Не по десантски это... может, заменишь на стаканы?
- Хватит с тебя и «малявок», - ответила Зойка, - а то я знаю ваших! Надерётесь стаканами-то, а потом святых вон выноси!
- Ладно, будь по-твоему, - смиренно сказал Илья, - как говорится: «Первая колом, вторая соколом, а остальные - мелкими пташечками» так что будем «мелкими пташечками» праздновать.
Он взял рюмочку со стола, поднял её вверх, посмотрел сквозь неё на потолок и, весело заулыбавшись, проговорил:
- Ну, Илюха Пророк, вознеси меня туда, к себе, в небеса!
- Ты это, давай, пей, а не кощунствуй, - проговорила хмуро суеверная Зойка и поучительно прибавила, - а то, гляди, он и вправду тебя вознесёт, а то и в землю уложит...
- Ты не болтай это, ворона каркучая! - прикрикнул на неё Илья, - лучше пей он, давай!
Зойка выпила, за нею выпил Илья.
- Хороша «мурмулёвочка»! - похвалил самогонку зойкин гость, и спросил: - Сама гнала, или твой Родька?
- Какой там «мой Родька», - махнула рукой Зойка, - ему б тока пить, а гоню я или мой свёкор - старый Мурмуль.
Выпили по второй, потом по третьей, закусили огурчиками. После третьей Илья крякнул, утёр губы тыльной стороной запястья на котором красовался синий герб ВДВ и перевёл глаза с Зойки на Зинку, которая всё так и сидела тут голышом. Она давно уже не стеснялась дяди Ильи, считая его чуть ли не вторым своим папой.
- А доча у тебя что надо растёт - вся в тебя! - произнёс Илья, глядя на Зинку мутным хмельным взглядом.
В Зойке тут что-то взыграло внутри, какое-то не хорошее чувство...
- А ну-ка, марш к себе! Да оденься, - прикрикнула она на дочку.
Та отрицательно помотала своими белобрысыми кудрями и проговорила:
- Нет, мамк, не пойду... не гони меня!
- Что значит: «Не пойду»?! - гневно нахмурилась Зойка, - а ну ка пошла вон отсюда!
- Да ладно, Зой, не гони её, - вступился за Зинку Илья, пусть сидит себе - не мешает же... чё тебе?
Зинка, чувствуя поддержку Ильи, затараторила:
- Вот, мам, и дядя Илья не хочет, чтоб я уходила... я останусь, я чё вам мешаю? Пейте себе на здоровье... при мне.
- Что? При тебе? Да что же это такое?! - воскликнула Зинка, и вдруг сморозила:- Может, чё ещё при тебе сделать?
- А чё? - расплылась Зинка в лукавой улыбке, - и сделайте! Я хочу посмотреть, как вы с дядей Ильёй трахаться будете.
- Ах ты, стервоза паршивая! - взвилась Зойка на дочку, - ишь чё удумала гадина: «посмотреть, как вы трахаться будете»! Да с чего ты сучка взяла, что мы трахаться-то будем?
- А вот с того! - задиристо вытаращилась Зинка на мамку, - В первый раз это у вас что ли? Видала я вас...
Зинка осеклась и умолкла, получив от матери такую затрещину, что чуть не свалилась со стула. Она сидела насупившись и таращилась исподлобья на мать взглядом злого волчонка. Илюха на этот раз н заступился за Зинку, но молчал и только растерянно хлопал глазами. Зойка скрипнула зубами, вскочила, схватила Зинку сзади за волосы подняла её вверх, поставила на ноги и, толкая её сзади в затылок, поволокла в её комнату, приговаривая по дороге:
- Ну ка, сучья высерка, сиди в своей комнате и не смей носа оттуда показывать! Ишь ты, стервоза такая: «посмотреть, как вы с дядей Ильёй трахаться будете»! Я те, бля, посмотрю! Я те глазёнки-то выткну!.. Не хочешь одеваться - тогда так вот голышом и будешь сидеть весь день!
С этими словами Зойка затолкала дочь в её комнату, собрала там все её шмотки, затолкала их в зинкин комод и заперла его на ключ. Забрав ключ с собой, она вышла из Зинкиной комнаты и подпёрла дверь детской под ручку ухватом.
Потом Зойка вернулась к столу. Пока она выпроваживала дочку, Илья самостоятельно принял на грудь ещё несколько рюмок и совсем развеселился.
- А ты, как я погляжу, уж больно крепко строжишь её, - сказал Илья с улыбкой но без укора, - смотри, она ведь девчонка, а не пацан. Это пацанов надо строжить, а не девчонок. Девонек надо баловать...
- Ищё чего! - возразила на это Зойка, - с девчонками надо ещё строже. За ними нужен глаз, да глаз, а то того и гляди, принсёт в подоле...
- А она чё у тебя уже т... т... трахаеца?
Язык у Ильи уже заплетался, и Зойка возмутилась:
- Типун тебе на язык! Скажешь тоже! Она у меня девственница и я постараюсь, чтоб она лишилась её не раньше, чем я!
- А ты когда её лишилась? - спросил Илья, улыбаясь криво.
- Да пошёл ты! - махнула рукой на него Зойка вместо ответа. - Рассказывать тебе ещё! Пойду ка я лучше тебе котлетку зажарю, а то пьёшь без закуски - срубишься ведь у меня щас...
Зойка, покачивая задом, проскользнула мимо Ильи на кухню, а тот, облизывая губы, проводил её сладострастным взглядом. Он опять почувствовал в своих камуфляжных портках восстание плоти и, ухватив себя за причинное место, сказал про себя: «О, бля краля какая - ща б прям так и вдул!». Когда Зойка возвратилась с котлетками, аппетитно скворчащими на сковородке, Илюха не удержался и задрал ей подол сорочки. Зойкины ягодицы пугливо сдвинулись, и сверху, над щёлочкой, нарисовалась обворожительная галочка. «Во бля и сладка же у ней жопка! - подумалось Илюхе, - Так бы вот и съел!». Он попытался ухватить Зойку за задницу, но получил звонкий шлепок по рукам, и Зойка одёрнула сорочку.
- Руки-то не распускай! - прикрикнула она на него строго, но с лучезарной улыбкой.
- Ты чё это заерепенилась-то? - спросил Илюха, - дай заднюшку-то помять!
- Ты чё, при ребёнке!
- Так ты ж её заперла!
Ну, и что? Сиравно! - игриво молвила Зойка, очевидно желая, чтобы Илья за ней погонялся и добился её только потрудившись изрядно.
Илья встал на ноги и шатающейся походкой, разведя руки в стороны, двинулся к Зойке. Та, пятясь задом, отступала с обворожительною улыбкой.
- Ну, дай, дай твою жопку помять! - канючил Илья, - уж больно она у тебя аппетитная, прям - яблочки наливные.
Илья растопыренными пальцами похватал в воздухе воображаемые яблочки и вдруг сделал стремительный выпад. Он ухватил обеими руками подол зойкиной сорочки и потянул на себя. Зойкина задница опять оголилась, она подняла руки, попятилась согнувшись назад и выскользнула из сорочки, оставив её в руках у Ильи. Оставшись совсем голышом, Зойка повернулась и задала от Ильи дёру; сперва в коридор, потом в сени, а там и выскочила на двор, Илья устремился за ней.
Зинкин побег
В это самое время Зинка ходила по комнате из угла в угол злая, словно тигрица. Дверь не поддавалась, окно тоже было закрыто. И тут Зинка вспомнила, что под кроватью в полу есть дверка в погреб. Она с большими усилиями сдвинула кровать в сторону, и подняла крышку люка. Из подполья пахнуло прохладой и сыростью, но в ту жару, что царила в то лето, Зинке это показалось приятной отрадой. Она, осторожно ступая босыми ногами по прохладным дощатым ступеням, спустилась в темень подполья и постояла немного, ожидая, когда глаза её привыкнут к темноте и станет что-нибудь видно. Наконец чернота чуть посерела, проявились огромные бутыли с брагой на полках. Зинка пробралась немного вперёд и увидала, что вдалеке засиял тоненький лучик проницающий в подвал через щёлочку в маленькой ставенке, закрывающей, слуховое оконце. Зинка нащупала ржавые задвижки, держащие ставенку и легко вынула её, В подвал хлынул солнечный свет и пахнуло жарой. Беглянка просунула голову в окошко и, покарябав себе бок, с трудом, но выкарабкалась на двор. Её совсем не смущало, что она была без одежды. Рассекать по двору голышом было ей не впервой, но сейчас ей важно было не попасться на глаза матери. Так куда же ей теперь бежать? Конечно же, в сарай - на сеновал. Там и тепло, и мягко, и пахнет приятно, и можно будет зарыться в сено и спрятаться. Зойка прошмыгнула сквозь приоткрытые ворота, взобралась на сено, на самую верхотуру и закопалась в сено. «Вот вам всем, - подумала она, - я теперь буду здесь жить!». Она широко развела колени и принялась одною рукой теребить себе девичью складочку, а другою поглаживать себя по попе. Ей стало легко и приятно, и она не заметила, как уснула.
Созерцательница
Разбудил Зинку бабий весёлый смех. Скрипнули ворота сеновала, Зинка открыла глаза и увидела, как в сарай влетела её совершенно голая мать. Зинка быстро свела колени и, закопавшись поглубже в сено, затаилась, как мышь. Мать, раскинув в стороны руки, повалилась навзничь на сено. Опять заскрипели ворота, и Зинка, не сумев побороть любопытство, прокопала в сене дыру и выглянула одним глазком. Она увидела, что в сарай ввалился дядя Илья в своей полосатой майке и без штанов. Его большой вздыбленный член торчал наперевес, словно копьё. Илья скрестил на животе руки и, ухватившись за майку, стянул её с себя одним махом. Оставшись совсем нагишом, Илья двинулся к Зойке.
- Ах ты моя конфетка сладкая, - проговорил он, - щас вот я тебя съем!
Та призывно развела перед ним ноги, а Илья встал перед Зойкою на колени, ухватил её снизу за бёдра и уткнулся лицом ей между ног. «Фуу!», - подумала Зинка. Раздались какие-то чавканья, а Зойка вдруг застонала. «Он и вправду её ест!», - с испугом решила Зинка. Ей сделалось страшно, и она закопалась в сено. Стоны и чавканья продолжались.
- Да, да... ещё, ещё, - повторяла Зойка, и зинкино любопытство перебороло страх.
Она опять тихонечко прокопала в сене окошко и выглянула наружу. Теперь уже Зойка стояла перед Ильёй на коленях и держала обеими руками его огромный вздыбленный член. Головка у него была оголена и поблёскивала как лакированная. Зойка несколько раз языком полизала её по кругу, и теперь уже Илья застонал. «Ему чё, больно?», - подумала Зинка, а Зойка вдруг взяла и проглотила его член целиком. «Чё это они друг дружку едят?!», - мысленно вскричала Зинка, опять закопалась в сено и стихла. Она слышала в тишине, как колотится её сердце, и по очереди стонут Зойка с Ильёй.
Любопытство опять взяло верх и Зойка снова высунулась из сна. Теперь ужк Зойка стояла на четвереньках, задрав попу кверху, а Илья, стоя на коленях сзади неё вводил и вынимал из неё свой мощный стержень. Зойка стонала, но всё же просила:
- Ещё, ещё, ещё, ещё!..
Вдруг она Громко заохала, выгнулась дугою и, завалившись на бок, перекинула ногу перед лицом Ильи и улеглась пред ним на спину, широко разведя колени. Илья снова вонзил в неё своё оружие, теперь уж спереди. Зинка с интересом наблюдала, как волосатый зад Ильи быстро поднимается и опускается снова. Зойка, не отдавая себе отчёта в том, что она делает, просунула ладонь себе между ног и принялась теребить свою намокшую складочку. Ей сделалось вдруг тепло и сладко, на теле выступил пот.
Вдруг опять скрипнули ворота, и в сарай кто-то вошел. Зинка не сразу узнала отца. В руке у Родиона был огромный колун с длинной ручкой. Он остановился и посмотрел на подпрыгивающих в сене Зойку с Ильёй. У Зинки всё внутри похолодело от ужаса. Она зарылась в сено и замерла. Сквозь шуршание сена и сладострастные стоны, она услыхала вдруг, как кто-то крякнул, как бывает, когда колют дрова, и раздался звук, будто лопнул арбуз. Зинка даже описалась от страха. Это Родион со всей дури рубанул остриём топора Илью по затылку. Тот дёрнулся, по телу его прокатилась судорога, и он обмяк навалившись всем телом на Зойку. Родион увидал из-за его плеча испуганные зойкины глаза. Ему вдруг сделалось её на мгновение жалко, и он, повернув топор остриём вверх, ударил её обухом по лбу. Удар получился не сильным. Зойка даже не сразу потеряла сознание. Глаза её округлились, а рот открылся в безмолвном крике. Родиону сделалось её ещё жальче. Она всё ещё судорожно хватала ртом оздух, и он ударил её снова, уже посильней, чтоб не мучилась.
Родион как был, с окровавленным топором в руке пошел из сарая во двор.
- Зинка! Зинуль! Доча, ты где? - услыхала она голос отца, звавший её со двора.
Зинка не отвечала и лежала не шевелясь, парализованная ужасом. Родион ушёл в избу в поисках дочери. Когда оцепенение у Зинки начало проходить, она осторожно высунула из сена голову и увидала два нагих окровавленных тела, лежащих одно поверх другого. У мужчины был разрублен затылок, и кровь стекала по затылку на лицо женщины. Она неподвижными глазами таращилась в пустоту, а от её так и остался разинутым.
Инстинктивно Зинка почувствовала, что надо как-то спасаться, пока не вернулся отец. Она перебралась вглубь сеновала к самой стене, сползла сквозь податливое сено до самого низа и увидела внизу, между досками светящуюся щель. На её счастье одна доска была старая и трухлявая. Упершись обеими в неё обеими ногами, она надавила на неё что есть силы, доска хрустнула и сломалась. Зойка выкарабкалась наружу, сзади сарая, и обжигаясь в крапиве, перелезла в соседский сад. Потом огородами и задами, пригибаясь, как партизанка, она пробежала на край деревни, потом зарослями бредняка, прячась в кустарниках, она добежала до берёзовой рощицы, и сквозь неё, не выходя на дорогу направилась в соседнюю деревеньку, где на отшибе, жил жил её дед, старый Мурмуль.
Добежав до халупы своего деда, Зинка без стука вломилась к нему в сени, но в избе не было никого. Она выглянула во двор и добежала до сараюшки, где её дед обычно гнал самогонку. Сарай оказался запертым изнутри, но по дымку, струящемуся из железной трубы и характерному запаху сивухи Зинка поняла, что дед там занят своим обычным делом. Она кулачками забарабанила в дверь и стучала пока дед не открыл ей.
- Кого это нечистый принёс не ко времени, - проворчал Мурмуль, отворяя дверь внучке, и, увидав её, заулыбался: - а это ты, ангел мой! Что стряслось-то? И чё это ты голяком? Больша ж уже вроде - нагишом рассекать-то!
- Деда, беда! - затараторила Зинка с порога, - папаня щас, тока что зарубил мамку и дядю Илью!
- Как «зарубил»? - всполошился Мурмуль, - Ты чё несёшь-то, дурёха?
- Так вот и зарубил! Топором!.. По голове! - прокричала Зинка изображая руками, как колют дрова.
- Ахти, отцы святые! - Вскричал Мурмуль и, всплеснувши руками, ударил себя по бокам, и прибавил: - Так я и знал, что энтим всё кончится. Говорил же ж я ей: «Смотри! Не доведёт до добра твоё блядство!».
- За завтраком они сидели, а дядя Илья поднял рюмку и сказал: - «Илюха Пророк, вознеси меня туда, к себе, в небеса!» - проговорила всхлипывая Зинка, думая, что объясняет тем самым случившееся.
- Вот оно как, кощунствовать-то! - проговорил Мурмуль и прибавил: - Боженька-то Он всяку молитву слышит... и, быват, исполнит...
Тут, наконец, Зинка заревела навзрыд, утирая кулаками глаза, будто только что до неё дошёл смысл того, что сейчас произошло. Дед Мурмуль не стал её утешать, наоборот, он сказал ей:
- Ты поплачь, поплачь - легче будет.
Мурмуль угасил огонь, снял с плиты бак с брагою, взял Зинку за плечи и вывел ё из сарайчика. Тут он навесил на сарайчик большой амбарный замок, и повёл Зинку через двор к себе в избу.
- Сиди тут, ангел мой, и на улицу носа не смей казать! - приказал он внучке, - Жди меня, когда я вернусь. Я пойду - всё пока разузнаю. Да, пожалуй, оденься. На вот тебе, хотя бы мою рубаху што ли надень - у меня ить ничё другого для тебя нету.
Мурмуль достал из комода свою выходную рубаху, которой весьма дорожил и надевал её редко, только по большим торжествам. Она была белая в тонюсенькую синюю полосочку. Дедова рубаха оказалась Зинке, как платье, ниже колен. Дед сам застегнул её на несколько пуговиц и засучил ей рукава до локтей.
- Запрись изнутри, сиди тихо и дверь никому не отворяй. Я приду - назовусь, голос подам - тогда и откроешь.
С этими словами Мурмуль «Ангел Мой» ушел в разведку.
Разведка Мурмуля
Подойдя к избе Родиона, Мурмуль «Ангел Мой» увидал милицейский УАЗик, стоящий во дворе. По двору слонялись люди кто в милицейской форме, кто одетый в гражданское. Среди них Мурмуль узнал Родиона, который выходил из сарая, прикованный наручниками к руке дородного милиционера. Мурмуль вошел во двор и подошел к милицейской машине.
- А вот и дедуля явился! - проговорил другой милиционер ростом пониже, но званием повыше того, что держал на привязи Родиона.
- Старший следователь, капитан Перепёлкин, - прдставился он Мурмулю и спросил: - где ты, дед был, когда произошло смертоубийство?
- А когда оно произошло? - переспросил его опытный в таких вопросах Мурмуль и добавил: - а кого убили, и кто убил?
- Да только что - пару часов назад или, может быть три, - отвечал ему мент, - а кто и кого - это мы как раз сейчас и выясняем. «Был-то ты где в это время?» - я спрашиваю!
- Дома и был, где ж мне ещё быть? - отвечал на это Мурмуль.
В это время во двор въехала «Скорая», и врач с двумя санитарами в сине-зелёной форме прошли мимо них в сарай. Вскоре оттуда, одно за другим, вынесли вперёд ногами два тела, укрытых белыми простынями, и пронесли мимо Мурмуля.
- Стойте! - остановил их милиционер и, откинув простыню по пояс с первого тела, спросил Мурмуля: - Кто это знаешь его?
Мурмуль его сразу признал:
- Так это же Илюха Елисей, родькин кореш, - сказал он и прибавил: - и, кажись, Зойкин хахель.
- А Зойка кто это такая? - спросил Мурмуля, хитро прищурясь, дотошный мент, - и при чём здесь она?
- Дык это ж невестка моя, жена Родиона, сына мово, - ответил Мурмуль и, указав рукой на второй труп, добавил: - вот я, понимаю, это она и лежит.
- А откуда ты знаешь? - хитро прищурясь, не унимался следак.
- Я так соображаю, что если вот Родька в браслетах, - указал Мурмуль на прикованного к менту сына, - вот мёртвый труп Ильи Елисеева, а это знать, Зойка, кому же ещё быть-то? Видать - дела сердечные.
- Соображаешь! - сказал капитан, откидывая простыню со второго тела, - Она?
Мурмуль едва узнал Зойку. Большие крепкие груди, разъехавшиеся под свой тяжестью в стороны залиты потёками крови, вытаращенные открытые глаза, остекленело глядящие ввысь, открытый рот, некогда очень красивое лицо искажено испугом и болью.
- Знамо дело - она, - кратко ответил Мурмуль и отвернулся.
Тело Зойки накрыли опять простынёй и, вслед за трупом Ильи, погрузили в Скорую помощь, и машина уехала.
- Вот те и забрал Илья Илью на небеси, - сказал в раздумье Мурмуль.
- Забрал? - переспросил Мурмуля капитан, - А кто его туда отправил-то?
- Известное дело... - ответил Мурмуль и осёкся, - вот вам и предстоит это выяснить.
- Так он сам нам признался, - ответил капитан не сдержавшись.
- А Вы ему сразу поверили? - спросил с кривою улыбкой Мурмуль.
- Мы проверим, конечно, - сказал капитан и прибавил: - Вот, значит, какого сына ты, Мурмуль, вырастил.
- Какого? - переспросил Мурмуль, подняв на капитана глаза.
- Да вот такого! - сказал капитан: - сам уркаган и уркагана и породил!
- «Уркагана»? - опять переспросил Мурмуль удивлённо, потом помедлил немного и проговорил: - Вот ты, англ мой, капитан, скажи ка: а как бы ты поступил если бы твоя жена с твоим лучшим дружком блядовала, а ты застал бы их на месте, так сказать, преступления.
Капитан ответил не сразу. Он сперва отвернулся, помолчал и, обернувшись опять в сторону Мурмуля, произнёс:
- Я не знаю, не случалось такого, но если бы и случилось, я поступил бы не знаю как, но обязательно в рамках закона.
- «Закона»? А какого закона? - снова переспросил Мурмуль, - Божьего или человеческого?
Капитан нахмурился:
- Чегой-то ты, Мурмуль, о Боге-то вспомнил? - сказал он и, погодя немного, сказал: - закон он один - человеческий - «Уголовный кодекс» зовётся, и соблюдать его надобно всем, а Божьи законы исполняют по желанию - кому как заблагорассудится.
- Э, нет, - возразил Мурмуль капитану, - это человеческие законы исполняют, кому как захочется, и многи вообще их не тока не исполняют, но и супротив идут, и им это всё сходит с рук. А Божьи законы нарушишь - с тебя, ангел мой, за это взыщется или на этом, или на том свете.
- Ты мне про тот свет мозги-то не парь, дедуля! Нету его, того света-то!
- Нету? - Усмехнулся старик, - А куда ж тока что Илюха отправился-то? По Божьему ведь Закону и по Его же Заповеди: «Не прелюбодействуй»?!
- В могилу он отправился, - отвечал милиционер, - и отправил его туда твой сын, Родион!
- В могилу пойдут тела тока, а души предстанут на Божий суд... - возразил, было, Мурмуль, но капитан его перебил:
- Ты мне это тут религиозную пропаганду брось разводить,!- резко оборвал он и с усмешкой прибавил: - Ишь ты: «Божий суд»! Вспомнил про Божий суд тоже!
- А как не вспомнить? - настаивал на своём упрямый старик, - Он-то, Божий суд, и сейчас творится, здесь, на земле! Ишь как Господь рассудил!
- Хватит болтать: «Господь рассудил», - зло сказал капитан, - Твой сын что ли «господь»?
- Нет, - терпеливо пояснял Мурмуль, - он, канеш, не Господь, но карающий меч в Деснице Божией...
- Точнее будет сказать: «Карающий топор», - мрачно пошутил капитан и, повернувшись к своему УАЗику сказал: - Ну, хватит болтать! Иди - распишись!
С этими словами он открыл дверь УАЗика, порылся в «бардачке», достал оттуда лист бумаги ни начал его заполнять.
- За что расписаться? - с хмурой тревогой спроси Мурмуль, не любивший нигде ставить подписи.
- В «подписке» - сам понимаешь - «о невыезде», - мрачно сказал капитан и зло проговорил: - не смей никуда свалить! Завтра явишься в отделение - дашь показания, а теперь топай домой и сиди там - носа никуда не кажи!
Мурмуль расписался, предварительно внимательно прочитав, что подписывает и направил стопы свои «во своя си».