(no subject)
Советская власть,
действуя из лучших побуждений в части изъятия отдельных фрагментов прошлого, не приятных для репутации отдельных граждан и целых коллективов, пилила сук, на котором сидела.
Вот характерный пример. В 1979 году в ленинградском издательстве «Судостроение» выходит книга Семёна Белкина «Рассказы о замечательных кораблях». Сейчас трудно не поразиться некоторой наивности стиля и обилию купюр совершенно не секретной, сугубо статистической информации, но тогда она выглядела едва ли не как прорыв.
Открываем главу, посвящённую крейсеру «Киров», тот её фрагмент, что рассказывает о действиях корабля во время Советско-финской войны: «А уже 1 декабря 1939 года крейсер «Киров» принял участие в первой боевой операции: по приказу командования он обстрелял орудиями главного калибра батарею белофиннов на острове Руссаре близ Ханко… После этого крейсер «Киров» неоднократно участвовал в других операциях против белофиннов, за что большая группа моряков-кировцев была награждена орденами и медалями».
Казалось бы, фрагмент - как фрагмент, массовый советский читатель может ему вполне доверять, составив адекватное и исчерпывающее представление о начале боевого пути прославленного крейсера, тем более что главные его походы, которые и привели к получению ордена Красного Знамени, впереди.
Однако, уже после распада СССР, на русском языке появилась статья П. Сильваста, рассказывающая о событиях 1 декабря, с другой - финской стороны. Понятно дело, в ней были смещены акценты («наши разведчики, ихние шпионы»), но, помимо чисто внешнего отличия, её автор вводил существенное уточнение в тот бой: «Форт произвёл несколько залпов накрывающего огня… В «Киров» попал один выпущенный с Руссаре снаряд, и на крейсере вспыхнул пожар… «Киров» возвратился в Лиепаю, где был отремонтирован. Людские потери на «Кирове» составили 17 человек убитыми и около 30 ранеными».
По счастью, статья Сильваста советскому читателю доступна не была, но если бы она попалась ему на глаза, то эффект произвела бы весьма сильный. Я легко могу представить, как это происходило бы во времени.
Первая реакция - резкое недоверие: иностранец врёт, никакая финская батарея в «Киров» не попадала, тем более не убивала 17 наших моряков одним накрытием. Однако персональная уверенность в лживости источника - это только половина дела, нужно серьёзное подкрепление.
И наш читатель открывает какой-нибудь доступный, не грифовый труд, например, того же Белкина, в котором есть уже процитированный единственный абзац. «Вот и Белкин подтверждает», - решает для себя читатель, хотя, по причине лаконичности белкинского известия, маленький червячок сомнения остаётся.
Этот червячок живёт, никем не тронутый и год, и два, и доживает до Больших разоблачений советской историографии, случившихся во второй половине 80-х, когда под сомнение было поставлено описание всей истории СССР - с самого момента его рождения и даже раньше.
Тогда червячок пробуждается, набирает силу и превращается в целого дракона, яростно отрицающего за советской стороной какую бы то ни было правду: «Эти врут во всём - даже в самом малом. Вот про «Кирова» нам свистели, как он белофиннов славно громил, а на самом деле ему так дали прикурить, что мало не показалось - убрался в Либаву зализывать раны».
И теперь уже потребуются годы, усилия нового поколения российских историков и желание самого бывшего советского читателя, чтобы исцелиться от этого дракона агрессивного сомнения и неверия.
А всё могло сложиться иначе, продолжая наш пример с походом «Кирова» на обстрел Руссаре, если бы массовую аудиторию изначально готовили к восприятию не слишком подслащённой версии событий той же Советско-финской войны.
Нет, рассказывать о гибели подводной лодки С-2, возможно, было ещё рано, но вот с первым крейсером КБФ следовало обходиться куда смелее, тем более что ничего по-настоящему сотрясающего основы не случилось.
Финскую войну «Киров», вступивший в состав флота чуть более года назад, встретил в Либаве - в качестве флагмана Отряда лёгких сил. Дислокация Балтфлота после того, как прибалтийские республики позволили СССР на своей территории создать военные базы, оказалась несколько размытой, и из всего ОЛС с «Кировым» было только два эсминца - «Сметливый» и «Стремительный».
30 ноября либавская часть Отряда получила приказ выйти в море - для поиска и обнаружения вражеских судов на подступах к финскому побережью. Скорее всего, заместитель командующего Балтфлотом Алафузов, который был направлен из Москвы для укрепления местных кадров (флагман 2-го ранга Трибуц исполнял свою должность лишь полгода), предполагал использовать «Киров», который был ещё вполне сырым кораблём в смысле боеготовности, в качестве группы быстрого реагирования - на случай активных действий финнов.
Но тут в планы Алафузова неожиданным образом вмешалось формальное флотское начальство, которое, по-видимому, ещё пребывало в эйфории от начала боевых действий, находясь в том счастливом отрезке, когда трудное и рискованное решение уже принято («война объявлена»), но выматывающая рутина ещё не навалилась.
Именно такой эйфорией и можно объяснить тот загадочное распоряжение, которое командир Отряда лёгких сил Птохов получил вечером 30 ноября, когда несколько нейтральных судов - латвийских и германских - было уже перехвачено и, после установления принадлежности, с сожалением отпущено.
Крейсеру и сопровождающим его эсминцам предписывалось выдвинуться в район острова Руссаре и обстрелять тамошнюю батарею. О том, что этот приказ не был частью заранее продуманного сценария, согласованного и утверждённого Москвой и её полпредом на Балтике, свидетельствует ряд деталей.
Во-первых, батарея, прикрывающая подходы к полуострову Ханко, находилась вне разворачивающейся войны: на продвижение Красной Армии она, по причине удалённости, повлиять не могла, подводным лодкам и надводным кораблям, проходящим из Таллина или Палдиски на запад, не мешала.
Во-вторых, точных разведданных по поводу финской обороны на этом участке у командования не было. Скорее всего, оно не знало ни состава батареи (а это были шесть 234-мм орудий, которые из 50-мм брони крейсера, не говоря уже об эсминцах, могли наделать знатное решето), ни дальности её стрельбы (в современных источниках максимальная дальность обозначена в 25 км, «Киров» же приблизился на 20 километров), ни, хотя это казалось логичным, расположения более чем вероятных минных полей.
В-третьих, поход крейсера должен был состояться не ранним утром 30 ноября, когда находящиеся далеко от линии фронта артиллеристы Руссаре ещё не были потревожены ни известиями о начавшейся войне, ни бомбардировкой, но на следующий день, когда советских кораблей если прямо не ждали, то к их возможному появлению уже были готовы.
Скорее всего, это была импровизация Трибуца, рождённая в ту секунду, когда комфлота, взглянув на карту оперативной обстановки, обнаружил, что изображающий «Кирова» кораблик находится неподалёку от изображающей батарею Руссаре пушки.
«Хватит «Кирову» гоняться за купцами, тем более что финских всё равно среди них нет. Пусть сделает полезное дело - даст прикурить гарнизону Ханко, чтобы финны особо не расслаблялись: Балтфлот повсюду», - так или примерно так рассуждали тогда в переживающем горячку первых суток войны штабе.
О том, чтобы укрепить отряд Птохова тральщиками, никто не подумал, но даже если бы и подумал, всё равно они, из числа тех, что не были заняты в это время куда более важными делами, не поспели бы из Кронштадта к началу лихого рейда.
Однако о безопасности крейсера всё же позаботились, дав приказ командиру отряда под вражеским обстрелом не находиться, что, как оказалось впоследствии, сыграло исключительно счастливую роль в судьбе и рейда вообще, и «Кирова» в частности.
Утром 1-го декабря крейсер и два эсминца подошли к Руссаре. Это, повторюсь, сюрпризом для финнов не стало: помимо общей обстановки, как утверждает Сильваст, командование батареи было извещено о выходе «Кирова».
Проникновение финских шпионов в ближнее окружение Трибуца маловероятно, но получить из Либавы сообщение от латвийских доброжелателей или своих агентов, что корабли русских покинули гавань и направились на север, чтобы дать ориентировку по всему побережью, - вполне логично: «Ахтунг, «Киров» в море!»
Подойдя на 110 кабельтов к острову, командир крейсера лёг на боевой курс 240 градусов, который, как стало известно уже после войны, прямиком вёл на финское минное заграждение, выставленное совсем недавно.
От повторения трагедии лидера «Москва», но в куда большем масштабе (водоизмещение «Москвы» - 2700 тонн, экипаж - 370 человек; «Кирова» - 8600 тонн и 870 человек), Балтфлот отделяли считанные минуты, но тут - к счастью для нас - очнулась финская батарея, и Птохов, помня о приказе избегать обстрела, меняет курс, уходя от неминуемой гибели: подрыв на минах, затопление отсеков, минимальная скорость - и нескончаемый праздник для вражеских артиллеристов.
Развернувшись правым бортом, «Киров» открыл ответный огонь. Первый залп лёг с недолётом, со второго крейсер накрыл остров, именно остров: попаданий в батарею не было. По финским данным, пострадали столовая и пристань, наибольший ущерб получил дом смотрителя маяка, где погиб сам смотритель.
Финны выпустили пятнадцать снарядов, «Киров» - тридцать пять. Финны оказались удачливее не только количественно: от близких разрывов крейсер получил некие повреждения, характер которых российские источники не уточняют.
Судить, насколько они серьёзны, сейчас непросто. С одной стороны, после возвращения в Либаву «Киров» встал на ремонт и более, вопреки утверждениям Семёна Белкина, в операциях против белофиннов» ни кратно, ни неоднократно не участвовал.
С другой стороны, на обратном пути в базу у отряда Птохова было время для осмотра попадающихся на пути судов и, значит, ничего реально угрожающего, заставляющего рваться к стенке судоремонтного завода и военному госпиталю любой ценой, не было.
Скорее всего, флотское командование, получив доклад Птохова и осознав, что могли наделать 234-мм снаряды с лёгким крейсером, чьё назначение - не подавление береговых батарей, но манёвренная война на коммуникациях и в авангарде эскадры, испытало шок и отказалось от импровизаций.
А больше никаких задач у «Кирова», как флагмана Отряда лёгких сил, в условиях, когда финские корабли прятались по шхерам или портам, не было, к тому же накатывала зима, одна из самых суровых в 20-м веке, когда главным противником оказывались шторма и льды.
К чему был этот долгий и несколько нудный разбор, в общем, малозначительного набега ОЛС, ставшего для нового крейсера боевым крещением (утрата маячного сторожа на боеспособности финских ВМС вряд ли сказалась значительно)?
Для того, чтобы показать, как можно было - в этом конкретном случае, не лишённом, однако, свойств модели на будущее - грамотно изъяв то, что не красит советское командование (все эти рассуждения по поводу неподготовленности операции против Руссаре), показать только те факты, которые нереально отрицать (ответный огонь финнов), но при этом смикшировать их эмоциональное воздействие (снаряды рвались у самых бортов, но, искусно маневрируя, крейсер избежал попаданий - в конце концов, это война и риск неизбежен).
Аналогично следовало поступать и с иными событиями отечественной истории, с каждым десятилетием добавляя в них подлинных подробностей, убирая слащавость и снижая бескровность, тем самым постепенно приготовляя аудиторию к тому неприятному моменту, когда всё может внезапно открыться.
Заранее закалённый советский человек перенёс бы воздействие информационного оружия несколько иначе - не с таким ошеломляющим результатом, когда, после ряда прицельно выбранных разоблачений, его можно было брать голыми руками.
И взяли.
действуя из лучших побуждений в части изъятия отдельных фрагментов прошлого, не приятных для репутации отдельных граждан и целых коллективов, пилила сук, на котором сидела.
Вот характерный пример. В 1979 году в ленинградском издательстве «Судостроение» выходит книга Семёна Белкина «Рассказы о замечательных кораблях». Сейчас трудно не поразиться некоторой наивности стиля и обилию купюр совершенно не секретной, сугубо статистической информации, но тогда она выглядела едва ли не как прорыв.
Открываем главу, посвящённую крейсеру «Киров», тот её фрагмент, что рассказывает о действиях корабля во время Советско-финской войны: «А уже 1 декабря 1939 года крейсер «Киров» принял участие в первой боевой операции: по приказу командования он обстрелял орудиями главного калибра батарею белофиннов на острове Руссаре близ Ханко… После этого крейсер «Киров» неоднократно участвовал в других операциях против белофиннов, за что большая группа моряков-кировцев была награждена орденами и медалями».
Казалось бы, фрагмент - как фрагмент, массовый советский читатель может ему вполне доверять, составив адекватное и исчерпывающее представление о начале боевого пути прославленного крейсера, тем более что главные его походы, которые и привели к получению ордена Красного Знамени, впереди.
Однако, уже после распада СССР, на русском языке появилась статья П. Сильваста, рассказывающая о событиях 1 декабря, с другой - финской стороны. Понятно дело, в ней были смещены акценты («наши разведчики, ихние шпионы»), но, помимо чисто внешнего отличия, её автор вводил существенное уточнение в тот бой: «Форт произвёл несколько залпов накрывающего огня… В «Киров» попал один выпущенный с Руссаре снаряд, и на крейсере вспыхнул пожар… «Киров» возвратился в Лиепаю, где был отремонтирован. Людские потери на «Кирове» составили 17 человек убитыми и около 30 ранеными».
По счастью, статья Сильваста советскому читателю доступна не была, но если бы она попалась ему на глаза, то эффект произвела бы весьма сильный. Я легко могу представить, как это происходило бы во времени.
Первая реакция - резкое недоверие: иностранец врёт, никакая финская батарея в «Киров» не попадала, тем более не убивала 17 наших моряков одним накрытием. Однако персональная уверенность в лживости источника - это только половина дела, нужно серьёзное подкрепление.
И наш читатель открывает какой-нибудь доступный, не грифовый труд, например, того же Белкина, в котором есть уже процитированный единственный абзац. «Вот и Белкин подтверждает», - решает для себя читатель, хотя, по причине лаконичности белкинского известия, маленький червячок сомнения остаётся.
Этот червячок живёт, никем не тронутый и год, и два, и доживает до Больших разоблачений советской историографии, случившихся во второй половине 80-х, когда под сомнение было поставлено описание всей истории СССР - с самого момента его рождения и даже раньше.
Тогда червячок пробуждается, набирает силу и превращается в целого дракона, яростно отрицающего за советской стороной какую бы то ни было правду: «Эти врут во всём - даже в самом малом. Вот про «Кирова» нам свистели, как он белофиннов славно громил, а на самом деле ему так дали прикурить, что мало не показалось - убрался в Либаву зализывать раны».
И теперь уже потребуются годы, усилия нового поколения российских историков и желание самого бывшего советского читателя, чтобы исцелиться от этого дракона агрессивного сомнения и неверия.
А всё могло сложиться иначе, продолжая наш пример с походом «Кирова» на обстрел Руссаре, если бы массовую аудиторию изначально готовили к восприятию не слишком подслащённой версии событий той же Советско-финской войны.
Нет, рассказывать о гибели подводной лодки С-2, возможно, было ещё рано, но вот с первым крейсером КБФ следовало обходиться куда смелее, тем более что ничего по-настоящему сотрясающего основы не случилось.
Финскую войну «Киров», вступивший в состав флота чуть более года назад, встретил в Либаве - в качестве флагмана Отряда лёгких сил. Дислокация Балтфлота после того, как прибалтийские республики позволили СССР на своей территории создать военные базы, оказалась несколько размытой, и из всего ОЛС с «Кировым» было только два эсминца - «Сметливый» и «Стремительный».
30 ноября либавская часть Отряда получила приказ выйти в море - для поиска и обнаружения вражеских судов на подступах к финскому побережью. Скорее всего, заместитель командующего Балтфлотом Алафузов, который был направлен из Москвы для укрепления местных кадров (флагман 2-го ранга Трибуц исполнял свою должность лишь полгода), предполагал использовать «Киров», который был ещё вполне сырым кораблём в смысле боеготовности, в качестве группы быстрого реагирования - на случай активных действий финнов.
Но тут в планы Алафузова неожиданным образом вмешалось формальное флотское начальство, которое, по-видимому, ещё пребывало в эйфории от начала боевых действий, находясь в том счастливом отрезке, когда трудное и рискованное решение уже принято («война объявлена»), но выматывающая рутина ещё не навалилась.
Именно такой эйфорией и можно объяснить тот загадочное распоряжение, которое командир Отряда лёгких сил Птохов получил вечером 30 ноября, когда несколько нейтральных судов - латвийских и германских - было уже перехвачено и, после установления принадлежности, с сожалением отпущено.
Крейсеру и сопровождающим его эсминцам предписывалось выдвинуться в район острова Руссаре и обстрелять тамошнюю батарею. О том, что этот приказ не был частью заранее продуманного сценария, согласованного и утверждённого Москвой и её полпредом на Балтике, свидетельствует ряд деталей.
Во-первых, батарея, прикрывающая подходы к полуострову Ханко, находилась вне разворачивающейся войны: на продвижение Красной Армии она, по причине удалённости, повлиять не могла, подводным лодкам и надводным кораблям, проходящим из Таллина или Палдиски на запад, не мешала.
Во-вторых, точных разведданных по поводу финской обороны на этом участке у командования не было. Скорее всего, оно не знало ни состава батареи (а это были шесть 234-мм орудий, которые из 50-мм брони крейсера, не говоря уже об эсминцах, могли наделать знатное решето), ни дальности её стрельбы (в современных источниках максимальная дальность обозначена в 25 км, «Киров» же приблизился на 20 километров), ни, хотя это казалось логичным, расположения более чем вероятных минных полей.
В-третьих, поход крейсера должен был состояться не ранним утром 30 ноября, когда находящиеся далеко от линии фронта артиллеристы Руссаре ещё не были потревожены ни известиями о начавшейся войне, ни бомбардировкой, но на следующий день, когда советских кораблей если прямо не ждали, то к их возможному появлению уже были готовы.
Скорее всего, это была импровизация Трибуца, рождённая в ту секунду, когда комфлота, взглянув на карту оперативной обстановки, обнаружил, что изображающий «Кирова» кораблик находится неподалёку от изображающей батарею Руссаре пушки.
«Хватит «Кирову» гоняться за купцами, тем более что финских всё равно среди них нет. Пусть сделает полезное дело - даст прикурить гарнизону Ханко, чтобы финны особо не расслаблялись: Балтфлот повсюду», - так или примерно так рассуждали тогда в переживающем горячку первых суток войны штабе.
О том, чтобы укрепить отряд Птохова тральщиками, никто не подумал, но даже если бы и подумал, всё равно они, из числа тех, что не были заняты в это время куда более важными делами, не поспели бы из Кронштадта к началу лихого рейда.
Однако о безопасности крейсера всё же позаботились, дав приказ командиру отряда под вражеским обстрелом не находиться, что, как оказалось впоследствии, сыграло исключительно счастливую роль в судьбе и рейда вообще, и «Кирова» в частности.
Утром 1-го декабря крейсер и два эсминца подошли к Руссаре. Это, повторюсь, сюрпризом для финнов не стало: помимо общей обстановки, как утверждает Сильваст, командование батареи было извещено о выходе «Кирова».
Проникновение финских шпионов в ближнее окружение Трибуца маловероятно, но получить из Либавы сообщение от латвийских доброжелателей или своих агентов, что корабли русских покинули гавань и направились на север, чтобы дать ориентировку по всему побережью, - вполне логично: «Ахтунг, «Киров» в море!»
Подойдя на 110 кабельтов к острову, командир крейсера лёг на боевой курс 240 градусов, который, как стало известно уже после войны, прямиком вёл на финское минное заграждение, выставленное совсем недавно.
От повторения трагедии лидера «Москва», но в куда большем масштабе (водоизмещение «Москвы» - 2700 тонн, экипаж - 370 человек; «Кирова» - 8600 тонн и 870 человек), Балтфлот отделяли считанные минуты, но тут - к счастью для нас - очнулась финская батарея, и Птохов, помня о приказе избегать обстрела, меняет курс, уходя от неминуемой гибели: подрыв на минах, затопление отсеков, минимальная скорость - и нескончаемый праздник для вражеских артиллеристов.
Развернувшись правым бортом, «Киров» открыл ответный огонь. Первый залп лёг с недолётом, со второго крейсер накрыл остров, именно остров: попаданий в батарею не было. По финским данным, пострадали столовая и пристань, наибольший ущерб получил дом смотрителя маяка, где погиб сам смотритель.
Финны выпустили пятнадцать снарядов, «Киров» - тридцать пять. Финны оказались удачливее не только количественно: от близких разрывов крейсер получил некие повреждения, характер которых российские источники не уточняют.
Судить, насколько они серьёзны, сейчас непросто. С одной стороны, после возвращения в Либаву «Киров» встал на ремонт и более, вопреки утверждениям Семёна Белкина, в операциях против белофиннов» ни кратно, ни неоднократно не участвовал.
С другой стороны, на обратном пути в базу у отряда Птохова было время для осмотра попадающихся на пути судов и, значит, ничего реально угрожающего, заставляющего рваться к стенке судоремонтного завода и военному госпиталю любой ценой, не было.
Скорее всего, флотское командование, получив доклад Птохова и осознав, что могли наделать 234-мм снаряды с лёгким крейсером, чьё назначение - не подавление береговых батарей, но манёвренная война на коммуникациях и в авангарде эскадры, испытало шок и отказалось от импровизаций.
А больше никаких задач у «Кирова», как флагмана Отряда лёгких сил, в условиях, когда финские корабли прятались по шхерам или портам, не было, к тому же накатывала зима, одна из самых суровых в 20-м веке, когда главным противником оказывались шторма и льды.
К чему был этот долгий и несколько нудный разбор, в общем, малозначительного набега ОЛС, ставшего для нового крейсера боевым крещением (утрата маячного сторожа на боеспособности финских ВМС вряд ли сказалась значительно)?
Для того, чтобы показать, как можно было - в этом конкретном случае, не лишённом, однако, свойств модели на будущее - грамотно изъяв то, что не красит советское командование (все эти рассуждения по поводу неподготовленности операции против Руссаре), показать только те факты, которые нереально отрицать (ответный огонь финнов), но при этом смикшировать их эмоциональное воздействие (снаряды рвались у самых бортов, но, искусно маневрируя, крейсер избежал попаданий - в конце концов, это война и риск неизбежен).
Аналогично следовало поступать и с иными событиями отечественной истории, с каждым десятилетием добавляя в них подлинных подробностей, убирая слащавость и снижая бескровность, тем самым постепенно приготовляя аудиторию к тому неприятному моменту, когда всё может внезапно открыться.
Заранее закалённый советский человек перенёс бы воздействие информационного оружия несколько иначе - не с таким ошеломляющим результатом, когда, после ряда прицельно выбранных разоблачений, его можно было брать голыми руками.
И взяли.