Первое воспоминание
Зашел к своим. Мама рассказывает о лекции Бориса Аверина на канале «Культура» «Память как собирание личности», где он говорил о важности составления духовной автобиографии, о выуживании из памяти тех мгновений своей жизни, когда ты впервые увидел красоту природы, почувствовал укоры совести, влюбился - начиная с самого первого воспоминания, продвигаясь всё глубже и глубже в прошлое. Папа:
- А я помню, как во время бомбежки забирался под стол. Ну, не самой бомбежки, а когда по радио объявляли, и сирена начинала реветь.
- Сколько же тебе было? - спрашивает мама.
- Года полтора. Меньше двух. А еще помню, у меня была любимая песня: «Есть на севере хороший городок, там моя любимая живет». Когда по радио её передавали, а тогда еще такие тарелки были, я выключал звук и бежал к маме: «Мама, пойдем послушаем! Там мою любимую песню передают!» А когда обратно приходили, включали звук - песня уже и кончилась.
Я думал, если звук убрать, то и песня замрет, а потом с того же места начнется…
Песня, кстати, действительно короткая.
- А знаешь, какое твоё первое слово было? - спрашивает меня мама. - На! Даже когда нужно было «дай» сказать, ты «на» говорил.
- А почему? - подхватывает папа. - Потому что ты любил на руках сидеть. Подходил и говорил: на! На ручки! Бабушка Даша тебя баловала, всё время на руках носила.
И, возвращаясь к теме первого воспоминания, вот что писал об этом Лев Николаевич Толстой в незавершенном очерке «Моя жизнь».
«Я связан, мне хочется выпростать руки, и я не могу этого сделать. Я кричу и плачу, и мне самому неприятен мой крик, но я не могу остановиться. Надо мной стоят нагнувшись кто-то, я не помню кто, и всё это в полутьме, но я помню, что двое, и крик мой действует на них: они тревожатся от моего крика, но не развязывают меня, чего я хочу, и я кричу еще громче. Им кажется, что это нужно (то есть, чтобы я был связан), тогда как я знаю, что это не нужно, и я хочу доказать им это, и я заливаюсь криком, противным для самого меня, но неудержимым. Я чувствую несправедливость и жестокость не людей, потому что они жалеют меня, но судьбы и жалость над самим собой».
- А я помню, как во время бомбежки забирался под стол. Ну, не самой бомбежки, а когда по радио объявляли, и сирена начинала реветь.
- Сколько же тебе было? - спрашивает мама.
- Года полтора. Меньше двух. А еще помню, у меня была любимая песня: «Есть на севере хороший городок, там моя любимая живет». Когда по радио её передавали, а тогда еще такие тарелки были, я выключал звук и бежал к маме: «Мама, пойдем послушаем! Там мою любимую песню передают!» А когда обратно приходили, включали звук - песня уже и кончилась.
Я думал, если звук убрать, то и песня замрет, а потом с того же места начнется…
Песня, кстати, действительно короткая.
Click to view- А знаешь, какое твоё первое слово было? - спрашивает меня мама. - На! Даже когда нужно было «дай» сказать, ты «на» говорил.
- А почему? - подхватывает папа. - Потому что ты любил на руках сидеть. Подходил и говорил: на! На ручки! Бабушка Даша тебя баловала, всё время на руках носила.
И, возвращаясь к теме первого воспоминания, вот что писал об этом Лев Николаевич Толстой в незавершенном очерке «Моя жизнь».
«Я связан, мне хочется выпростать руки, и я не могу этого сделать. Я кричу и плачу, и мне самому неприятен мой крик, но я не могу остановиться. Надо мной стоят нагнувшись кто-то, я не помню кто, и всё это в полутьме, но я помню, что двое, и крик мой действует на них: они тревожатся от моего крика, но не развязывают меня, чего я хочу, и я кричу еще громче. Им кажется, что это нужно (то есть, чтобы я был связан), тогда как я знаю, что это не нужно, и я хочу доказать им это, и я заливаюсь криком, противным для самого меня, но неудержимым. Я чувствую несправедливость и жестокость не людей, потому что они жалеют меня, но судьбы и жалость над самим собой».