"Скрытые лики войны"
В этот сборник, выпущенный Воениздатом в 2003 году, вошла документальная повесть и воспоминания фронтовиков, показывающие войну изнутри и без прикрас.
Самый интересный материал - это фронтовой дневник Григория Тимофеевича Лобаса, служившего командиром отделения разведки минометного полка в танковой армии Катукова. Вернее интересен даже не сам дневник, а комментарии к нему Лобаса, записанные в 1985 году журналистом Валерием Мясниковым. Из дневника же может сложиться впечатление, что главной заботой автора, как только часть отводили с фронта в тыл, становилось - достать чего-нибудь выпить и найти сговорчивую «кралюшку».
Начав войну на Украине в июне 1941 года, Лобас закончил её 19 апреля 1945 года в Германии, получив в день своего рождения (исполнилось 24 года) тяжелое осколочное ранение в спину.
О начале войны
«Это чепуха, что мы не готовились к нападению немцев. В июне нагнали в Западную Украину тучи войск. В каждом селе стояла часть. Особенно много было кавалерии. В то же время призывали на службу мужчин из местных областей, что вызывало бурное недовольство местных жителей...
Мы совсем не умели обороняться. Нас этому не учили, и установки на это не было. Если немец взял село, значит, обязательно надо его отбить. И вместо того, чтобы организовать сильную оборону, нас гоняли в бесконечные контратаки».
Об опыте выживания
«Если пуля засвистела, значит, её не бойся, не кланяйся ей, она уже пролетела. И снаряд так же. Когда далеко летит, звук похожий на клокотание. А как «ти-у-у-у», то сразу пластайся, он упадет где-то тут. Это много значило. Если вовремя не упал на пузо - не убьёт, так ранит...
И во время и после атаки самолета мы старались сразу не подниматься. Лучше уж вместе с соломой гореть. Во-первых, от осколков - верная смерть. А во-вторых, чтобы пикировщики побыстрее улетели, надо было притворяться мертвым - если немец видит, что внизу еще кто-то шевелится, он будет атаковать до тех пор, пока боеприпасы не кончатся».
О дезертирстве
«Дезертиров в то время у нас было немало. Особенно под Сталинградом. Во время каждого ночного марша, когда мы отступали, из батальона человек десять-пятнадцать отставали, чтобы сдаться в плен».
О немцах
«Немцы почти всегда были хорошо осведомлены о наших планах и делах. И не от «языков», а в основном из радиоперехватов. Они следили за работой каждого нашего радиста и знали их, можно сказать, лично...
Как правило, они никогда не атаковали однообразно. Если, скажем, с первого раза им не удавалось взять наши позиции в лоб, то потом или в обход наступали, или вызывали авиацию, или перегруппировывали силы. Это мы обычно атаковали однообразно, чаще - в лоб, пока не возьмем их позиции, или почти всех людей положим перед ними».
О национальном вопросе
«На фронте национальная рознь тоже не проявлялась. Наоборот, самая крепкая дружба нередко связывала как раз таки разных по национальности людей. Особенно надежными друзьями мы считали кавказцев. Дружбой с ними дорожили».
О заградотрядах (речь о боях августа 1944 года в Польше)
«Когда начинался бой, заградотряды занимали свои позиции позади нас. Все рослые, здоровые, откуда только таких набирали. Передвигались они на американских машинах с гусеничным ходом, на которых были установлены крупнокалиберные пулеметы. И пока идет бой, никого в тыл не пустят. Могли пропустить, скажем, танкистов из подбитых танков или связистов, которые с катушками тянули связь в тыл».
Об обмундировании
«Обувка наша - кирзовые сапоги - подлая была. Весной и осенью по слякоти в ней холодно и мокро. Летом отставала подошва и протирались голенища. Об одежке и говорить нечего. Ватники как будто специально были придуманы для мучения солдат. Намокнув, они потом долго не высыхали и, конечно, не грели. Но, главное, если тебя ранят в ватнике, пуля или осколок заносили в рану вату. Раны потом гноились и долго не заживали».
О водке
«Солдат не упускал ни одну возможность выпить. Какие еще радости ему на этом свете оставались? Тем более когда ушел с передовой... Правда, накануне или во время боя допьяна мы никогда не напивались… Специально для храбрости не напивались, потому что все знали: храбрее ты будешь или нет, неизвестно, а вот беспечнее - точно».
О развлечениях
«Мы любили петь. И любили читать… Если уж книга попадала нам в руки, зачитывали до дыр. К примеру, я долго не расставался с толстым сборником рассказов Михаила Зощенко… Книги мы берегли, как оружие».
О штрафбатах
«Работали штрафники здорово. Среди них почти все были офицеры. Гораздо меньше сержантов и совсем не было рядовых. Мы к ним относились хорошо. А может быть, даже лучше, чем к другим нашим товарищам. Потому что хорошо знали, как наши командиры попадают в штрафники - за малейшую провинность, а то и вовсе без вины».
О госпитале
«Часто говорят и пишут, что раненые еще недолеченными убегали из госпиталей на фронт. Я не знаю ни одного такого случая. Зато знаю другие. Идет дело у раненого на поправку, скажем, уже начинает наступать на перебитую ногу. И вот он исхитряется так где-нибудь упасть, чтобы снова повредить эту ногу.
После госпиталя обычно направляли в маршевую роту, с которой вылечившийся солдат должен был пройти до фронта километров 30-40. Бывало, эти километры солдат идет целый месяц, пока его патруль где-нибудь не поймает».
Справедливости ради нужно сказать, что в этой же книге другой фронтовик - В.Г.Пугаев описывает как раз случай, когда он с помощью своего старшины, не долечившись, сбежал из госпиталя в часть. Правда, Пугаев был офицером.
Виленин Григорьевич Пугаев (Искра-Гаевский) (который последние 20 лет жизни был заведующим музея-усадьбы И.Е.Репина «Пенаты») пытался попасть на фронт с первых дней войны, в августе 1941 года ему, 15-летнему парню, удалось поступить в спецшколу ВВС.
Воевать начал штурманом бомбардировщика на Волге в 1942 году. После тяжелого ранения (самолет был сбит, но он чудом остался жив) и госпиталя вернулся в часть, но допуска к полетам не получил. После неудачной попытки «дезертировать на фронт» (воевать в наземных службах, при самолетах было невмоготу) Пугаев был направлен в Ленинградское артиллерийское училище, в августе 1944 года он вернулся на фронт в должности командира батареи.
Во время боев в Венгрии в ноябре 1944 года произошел неординарный случай. Конно-механизированную армейскую группу, в составе которой была и батарея Пугаева, командование бросило в прорыв с целью взять Будапешт. Однако, эта авантюрная операция не удалась, группа (90 тыс. человек), разбившись на полковые колонны, вынуждена была повернуть назад и с боями отходить из немецкого тыла к линии фронта.
Полк Пугаева застрял у фольварка немцев, защищавшего мост, и попал в окружение. Немцы выслали парламентариев. Договорились, что наши не будут штурмовать фольварк (там случайно оказался генерал, бригаденфюрер СС), а за это немцы дадут полку выйти из окружения. Причем переговоры пришлось вести Пугаеву (18-летнему парню на тот момент).
Получилось всё по договоренности, полк затем практически без потерь прорвался через линию фронта к своим, но тут началось расследование отделом контрразведки «Смерша». Капитан Пугаев был обвинен «в принятии решений и действиях, порочащих честь советского офицера» и приговорен к лишению всех правительственных наград и разжалованию в звании до младшего лейтенанта. И это человек, фактически спасший несколько сот наших солдат и офицеров от неминуемой гибели.
Еще один материал - воспоминания Любови Николаевны Аветисян (Сладковой), ставшей после войны учительницей русского языка и литературы. Она жила в Сталинграде, у самого подножия Мамаева кургана, когда началось знаменитого сражения, чудом осталась жива, в 1943 году в 14 лет стала дочерью полка и провоевала в роте связи 8-й воздушной армии до конца войны, дойдя до Восточной Пруссии.
«А вот если спросить, что запомнилось из фронтовой жизни как самое трудное, отвечу: холод, мороз! Жизнь наша чаще всего была на колесах. Так и видится до сих пор: колонны машин, трясущиеся по бездорожью, темная, прифронтовая ночь, небо, испещренное прожекторами, невыносимый, ледяной, пронизывающий насквозь ветер».
Аветисян описывает один трагический и необъяснимый случай, когда она за несколько мгновений до гибели знакомого солдата (от шальной пули, вдали от линии фронта) почувствовала, что он сейчас погибнет. «Меня поразили его глаза. Они были мертвы: глубокие, темные и будто глядели откуда-то «оттуда». И лицо - чужое, неживое».
А начинается книга с большой, подробной (на мой взгляд, даже излишне) повести о подготовке немецкой военной разведкой - абвером - и заброске в тыл советских войск диверсантов-подростков (команда «Гемфурт»). Ребятам давали взрывчатку, закамуфлированную под кусок угля, эту взрывчатку они должны были подбросить в штабели с углем на железнодорожных станциях. Затея абвера полностью провалилась, малолетние диверсанты, оказавшись на нашей территории, сразу шли сдаваться в СМЕРШ. Да и одного из руководителей диверсантской школы, русского эмигранта, служившего у немцев, удалось перевербовать.
Самый интересный материал - это фронтовой дневник Григория Тимофеевича Лобаса, служившего командиром отделения разведки минометного полка в танковой армии Катукова. Вернее интересен даже не сам дневник, а комментарии к нему Лобаса, записанные в 1985 году журналистом Валерием Мясниковым. Из дневника же может сложиться впечатление, что главной заботой автора, как только часть отводили с фронта в тыл, становилось - достать чего-нибудь выпить и найти сговорчивую «кралюшку».
Начав войну на Украине в июне 1941 года, Лобас закончил её 19 апреля 1945 года в Германии, получив в день своего рождения (исполнилось 24 года) тяжелое осколочное ранение в спину.
О начале войны
«Это чепуха, что мы не готовились к нападению немцев. В июне нагнали в Западную Украину тучи войск. В каждом селе стояла часть. Особенно много было кавалерии. В то же время призывали на службу мужчин из местных областей, что вызывало бурное недовольство местных жителей...
Мы совсем не умели обороняться. Нас этому не учили, и установки на это не было. Если немец взял село, значит, обязательно надо его отбить. И вместо того, чтобы организовать сильную оборону, нас гоняли в бесконечные контратаки».
Об опыте выживания
«Если пуля засвистела, значит, её не бойся, не кланяйся ей, она уже пролетела. И снаряд так же. Когда далеко летит, звук похожий на клокотание. А как «ти-у-у-у», то сразу пластайся, он упадет где-то тут. Это много значило. Если вовремя не упал на пузо - не убьёт, так ранит...
И во время и после атаки самолета мы старались сразу не подниматься. Лучше уж вместе с соломой гореть. Во-первых, от осколков - верная смерть. А во-вторых, чтобы пикировщики побыстрее улетели, надо было притворяться мертвым - если немец видит, что внизу еще кто-то шевелится, он будет атаковать до тех пор, пока боеприпасы не кончатся».
О дезертирстве
«Дезертиров в то время у нас было немало. Особенно под Сталинградом. Во время каждого ночного марша, когда мы отступали, из батальона человек десять-пятнадцать отставали, чтобы сдаться в плен».
О немцах
«Немцы почти всегда были хорошо осведомлены о наших планах и делах. И не от «языков», а в основном из радиоперехватов. Они следили за работой каждого нашего радиста и знали их, можно сказать, лично...
Как правило, они никогда не атаковали однообразно. Если, скажем, с первого раза им не удавалось взять наши позиции в лоб, то потом или в обход наступали, или вызывали авиацию, или перегруппировывали силы. Это мы обычно атаковали однообразно, чаще - в лоб, пока не возьмем их позиции, или почти всех людей положим перед ними».
О национальном вопросе
«На фронте национальная рознь тоже не проявлялась. Наоборот, самая крепкая дружба нередко связывала как раз таки разных по национальности людей. Особенно надежными друзьями мы считали кавказцев. Дружбой с ними дорожили».
О заградотрядах (речь о боях августа 1944 года в Польше)
«Когда начинался бой, заградотряды занимали свои позиции позади нас. Все рослые, здоровые, откуда только таких набирали. Передвигались они на американских машинах с гусеничным ходом, на которых были установлены крупнокалиберные пулеметы. И пока идет бой, никого в тыл не пустят. Могли пропустить, скажем, танкистов из подбитых танков или связистов, которые с катушками тянули связь в тыл».
Об обмундировании
«Обувка наша - кирзовые сапоги - подлая была. Весной и осенью по слякоти в ней холодно и мокро. Летом отставала подошва и протирались голенища. Об одежке и говорить нечего. Ватники как будто специально были придуманы для мучения солдат. Намокнув, они потом долго не высыхали и, конечно, не грели. Но, главное, если тебя ранят в ватнике, пуля или осколок заносили в рану вату. Раны потом гноились и долго не заживали».
О водке
«Солдат не упускал ни одну возможность выпить. Какие еще радости ему на этом свете оставались? Тем более когда ушел с передовой... Правда, накануне или во время боя допьяна мы никогда не напивались… Специально для храбрости не напивались, потому что все знали: храбрее ты будешь или нет, неизвестно, а вот беспечнее - точно».
О развлечениях
«Мы любили петь. И любили читать… Если уж книга попадала нам в руки, зачитывали до дыр. К примеру, я долго не расставался с толстым сборником рассказов Михаила Зощенко… Книги мы берегли, как оружие».
О штрафбатах
«Работали штрафники здорово. Среди них почти все были офицеры. Гораздо меньше сержантов и совсем не было рядовых. Мы к ним относились хорошо. А может быть, даже лучше, чем к другим нашим товарищам. Потому что хорошо знали, как наши командиры попадают в штрафники - за малейшую провинность, а то и вовсе без вины».
О госпитале
«Часто говорят и пишут, что раненые еще недолеченными убегали из госпиталей на фронт. Я не знаю ни одного такого случая. Зато знаю другие. Идет дело у раненого на поправку, скажем, уже начинает наступать на перебитую ногу. И вот он исхитряется так где-нибудь упасть, чтобы снова повредить эту ногу.
После госпиталя обычно направляли в маршевую роту, с которой вылечившийся солдат должен был пройти до фронта километров 30-40. Бывало, эти километры солдат идет целый месяц, пока его патруль где-нибудь не поймает».
Справедливости ради нужно сказать, что в этой же книге другой фронтовик - В.Г.Пугаев описывает как раз случай, когда он с помощью своего старшины, не долечившись, сбежал из госпиталя в часть. Правда, Пугаев был офицером.
Виленин Григорьевич Пугаев (Искра-Гаевский) (который последние 20 лет жизни был заведующим музея-усадьбы И.Е.Репина «Пенаты») пытался попасть на фронт с первых дней войны, в августе 1941 года ему, 15-летнему парню, удалось поступить в спецшколу ВВС.
Воевать начал штурманом бомбардировщика на Волге в 1942 году. После тяжелого ранения (самолет был сбит, но он чудом остался жив) и госпиталя вернулся в часть, но допуска к полетам не получил. После неудачной попытки «дезертировать на фронт» (воевать в наземных службах, при самолетах было невмоготу) Пугаев был направлен в Ленинградское артиллерийское училище, в августе 1944 года он вернулся на фронт в должности командира батареи.
Во время боев в Венгрии в ноябре 1944 года произошел неординарный случай. Конно-механизированную армейскую группу, в составе которой была и батарея Пугаева, командование бросило в прорыв с целью взять Будапешт. Однако, эта авантюрная операция не удалась, группа (90 тыс. человек), разбившись на полковые колонны, вынуждена была повернуть назад и с боями отходить из немецкого тыла к линии фронта.
Полк Пугаева застрял у фольварка немцев, защищавшего мост, и попал в окружение. Немцы выслали парламентариев. Договорились, что наши не будут штурмовать фольварк (там случайно оказался генерал, бригаденфюрер СС), а за это немцы дадут полку выйти из окружения. Причем переговоры пришлось вести Пугаеву (18-летнему парню на тот момент).
Получилось всё по договоренности, полк затем практически без потерь прорвался через линию фронта к своим, но тут началось расследование отделом контрразведки «Смерша». Капитан Пугаев был обвинен «в принятии решений и действиях, порочащих честь советского офицера» и приговорен к лишению всех правительственных наград и разжалованию в звании до младшего лейтенанта. И это человек, фактически спасший несколько сот наших солдат и офицеров от неминуемой гибели.
Еще один материал - воспоминания Любови Николаевны Аветисян (Сладковой), ставшей после войны учительницей русского языка и литературы. Она жила в Сталинграде, у самого подножия Мамаева кургана, когда началось знаменитого сражения, чудом осталась жива, в 1943 году в 14 лет стала дочерью полка и провоевала в роте связи 8-й воздушной армии до конца войны, дойдя до Восточной Пруссии.
«А вот если спросить, что запомнилось из фронтовой жизни как самое трудное, отвечу: холод, мороз! Жизнь наша чаще всего была на колесах. Так и видится до сих пор: колонны машин, трясущиеся по бездорожью, темная, прифронтовая ночь, небо, испещренное прожекторами, невыносимый, ледяной, пронизывающий насквозь ветер».
Аветисян описывает один трагический и необъяснимый случай, когда она за несколько мгновений до гибели знакомого солдата (от шальной пули, вдали от линии фронта) почувствовала, что он сейчас погибнет. «Меня поразили его глаза. Они были мертвы: глубокие, темные и будто глядели откуда-то «оттуда». И лицо - чужое, неживое».
А начинается книга с большой, подробной (на мой взгляд, даже излишне) повести о подготовке немецкой военной разведкой - абвером - и заброске в тыл советских войск диверсантов-подростков (команда «Гемфурт»). Ребятам давали взрывчатку, закамуфлированную под кусок угля, эту взрывчатку они должны были подбросить в штабели с углем на железнодорожных станциях. Затея абвера полностью провалилась, малолетние диверсанты, оказавшись на нашей территории, сразу шли сдаваться в СМЕРШ. Да и одного из руководителей диверсантской школы, русского эмигранта, служившего у немцев, удалось перевербовать.