кожному мачу по фаму фаталю (С)
Скажите мне, на каком повороте серенький вагончик моей жизни был облит вдруг фосфоресцирующей краской и свернул на другие пути, и я пойду и лично настучу по голове и вандалам, и стрелочнику. Последнюю неделю писать в жж я просто не могла - для любого письма нужна перспектива, которая открывается только при условии наличия определенной точки зрения. А какая может быть точка зрения у существа, которого закручивает всё сильнее в беличьем колесе, вертящемся одновременно приводом его собственных очумелых лапок и волею какой-то там сомнительного качества судьбы? Да никакой, у него там одно головокружение и желание обблевать от ужаса ближнего своего убраться из этого ужаса по добру по здорову. Так-то оно так, но к сегодняшнему дню я поняла, что колесо таки само не остановится, и что точку, оттолкнувшись от которой, можно перевернуть весь мир, без боя не сдадут. Поэтому пишу как есть, честно, неадекватно и из горящего танка.
То, что история с "проклятым шведом", как я натренировалась его именовать за долгие недели реабилитации моей изрядно потрепанной в боях душевной организации, так просто не закончится, было понятно сразу. N. за какое-то рекордно короткое время пророс в меня и пустил корни в каждом отсеке моего чрезмерно богатого внутреннего мира, поэтому отрывать его по живому было бы все равно, что весело отпиливать себе ножовкой какую-нибудь функциональную часть тела. Без наркоза. Но и дел он внутри меня наворотил таких, что собирать мои кишочки по стеночкам пришлось двумя странами и целой рабочей группой небезразличных товарищей.
В общем, собрать-то собрали, но в процессе превращения меня из истощенной тряпочки в человека, от группы небезразличных товарищей отделилось существо, быстренько перепрыгнувшее через границу простого человеческого небезразличия в сферу чистого обожания и прочего трепета. И именно на этом месте начался он, цирк с кОнями. Когда в декабре я сидела на развалинах очередного ложного отождествления и думала, что круче поворотов уже не бывает, я была просто мало информирована. Бывают. Обоюдные признания в любви двух фактически незнакомых друг другу человеков, находящихся по разные концы земного шарика, странные ощущения, странные происшествия, фонтаны искрящегося счастья из груди прямо в атмосферу, радость, льющаяся через уши, наконец-то заделанные дырки внутри, безграничная полнота и заряженность, билеты в Украину, купленные в душевном порыве посреди ночи, ежедневные телефонные разговоры от четырех до шести часов длиной (я ненавижу телефоны, помните?) - в общем, много чего было.
Но было и другое. Разрыв с "проклятым шведом", его безжалостная холодность, потом наша безумная встреча, разрывающееся сердце, невыносимое прощание, его слова, его такая знакомая фигура, уходящая по мосту через канал, уходящая навсегда, рыдания через улыбку и улыбка через рыдания, ощущение, что выбор сделан правильно. А потом - его письма. Письма, разрывающие душу на мелкие кусочки. Письма, втыкающие в сердце нож, и меееедленно его проворачивающие. Знаете, наверное проблема в том, что мы с N. просто слишком хорошо умеем писать: переписка Абеляра с Элоизой вместе со всеми эпистолами прочих великих любовников, нервно курят в сторонке, не выдерживая даже сравнения с тем вербальным морем, с теми манящими песнями сирен, которыми мы с N. сначала завлекли, а потом погубили друг друга. Я держалась десять дней. Десять дней я признавалась ему в вечной любви, но отказывала в любви земной. Я была непреклонна, я не могла уступить ему, слишком больно он мне сделал, слишком сильно напугал и оттолкнул.
А потом меня накрыло новым приступом фонтанирующего безумия и я, в очередной раз спрятав здравый смысл в задний карман брюк, перевернула свой мир. По-богатырски, голыми руками. Была пятница, встав утром и привычно ощутив в сердце ковыряющую отвертку, я села читать почту. Почта принесла письмо от Ж., где все наши проблемы с чертовой ледышкой списывались на коммуникативный провал и прочие недоразумения, и где в целом выражалась грусть по поводу того, что из такой прекрасной истории двух таких занимательных людей совершенно ничего не получилось. Отвертка немедленно начала вращаться, раздирая несчастные внутренности всё сильнее. Писем от N. не было уже неделю, у него не осталось надежд, а у меня как раз закончились силы эти надежды рушить.
После завтрака я ушла из дома, мне предстоял длинный и деятельный день. И весь этот чертов день в моей памяти, впервые за две недели, как живые, начали подниматься образы прошлого. Визуальные, тактильные, все те, о которых, как мне казалось, я уже и думать забыла. На моих пальцах оживали ощущения его кожи, его волос, его такого хрупкого и такого сильного тела. В сердце наблюдалась уже даже не дырка и отвертка, а нарождающееся танковое сражение, взрывы, огонь и рытвины от гусениц. И я совершенно не удивилась, когда по приходу домой в моей почте обнаружилось короткое, но такое значимое письмо.
Самое последнее письмо самой последней надежды, - я поняла это вдруг очень четко. Я ответила что-то очень сбивчивое, захлебываясь уже не слезами, как раньше, а следующей ступенью неадеквата - смехом (когда жизнь заворачивает меня в бараний рог слишком сильно, меня накрывает истерическим смехом и я не могу плакать. и это страшно). Что-то о вечной любви, о том, что скучаю, о том, что мне больно, о том что никак не могу, не могу, не могу ничего ему ответить. Отправила это и выскочила из дома. Конечно же, глубоко внутри решение было уже принято. Но мне всё еще не хватало запала.
А вне дома мня ждали друзья, пиво и угощения - классическая пятничная комбинация. Когда я появилась в Святой Гертруде, я выглядела так, будто за мной всю дорогу гнались злодеи с ножиками и орудиями насилия наперевес, руки тряслись настолько, что я с трудом могла удержать в руках бокал с пивом, не расплескав половину по окрестностям. Я была так растеряна, так раздираема противоречиями, обещаниями, любовью, надеждами, страхами, что с этим точно нужно было что-то делать. А поскольку тормозов мне не положено по конструкции, безумие захлестнуло меня и я, лихо сделав мертвую петлю, ушла в крутое пике.
Уже через час я болталась в автобусе, во мне болтался литр пива, в моем рюкзаке ехала канистра с тремя литрами вина, а вместе со мной ехали еще двенадцать человек, спонтанно приглашенных на.. вечеринку в моей квартире. Двенадцать человек на сундук мертвеца тридцатиметровую квартирку - каково? Но это было еще только начало.
Дальше вечер пошел своим чередом - люди обсели все горизонтальные поверхности в доме, вино лилось рекой, я методично скармливала населению свои пищевые запасы, не забывая разбавлять пиво внутри себя винными реками и изо всех сил старалась даже не смотреть в сторону своего ноутбука. Но потом, когда люди начали постепенно расходиться и просить меня перед этим проверить расписание автобусов, соблазн стал слишком велик. Я бездумно кликнула на иконку фейсбука и прочитала сообщение, которое выбило у меня почву из под ног, столько любви, сожаления, горечи, обреченности я там нашла.
Я села на пол в своей микроскопической недокухоньке и в голос завыла о своей невыносимой судьбине. Знаете ли, доля человека, самостоятельно пилящего себя ножовкой надвое и так несладка, а уж когда он еще и не может плакать - дело ухудшается во стократ. В поле моего зрения появилась Валентина, на моих волосах появились ее руки, а в ушах появился ее вопрос: "Ну просто подумай сейчас, слабая и не очень адекватная, кого ты хочешь видеть прямо сию секунду, ответ будет верным, ибо находишься ты в самом честном, лишенном ложного контроля состоянии сознания". Говорила она, конечно же, что-то другое, но именно такая формулировка осталась в моей перегруженной метаниями голове. "N." - сказала я не колеблясь. "Так едь к нему", - и маленький албанский провокатор сделал свое дело, он мог уходить.
За пять минут (это не метафора!) я проверила расписание поездов (не особенно туда вглядываясь), написала N. смску "я еду, встреть меня! я удалила твой телефон", закрыла окно, закидала что-то в рюкзак (автопилот рулит), выключила везде свет и выставила всех гостей за дверь. Пока не очень трезвая компания все еще вяло общалась под дверями моей квартиры, я, не переодевшаяся даже, с вином пролитым кем-то на мои брюки, с волосами, пропахшими сигаретами, летела уже, бегом, по коридору своего дома, мчалась по улице, строча одной рукой смски "Боже, что я делаю, ты снова сделаешь мне больно", а другой рукой вынимая из банкомата деньги и покупая билет. На часах было начало первого ночи, во мне болталась пара литров разнообразного спиртуоза, мои глаза не видели совсем, но мой мозг был чист и ясен, как стеклышко.
Судя по расписанию, просмотренному из дома, от Триангелна должны были отходить два поезда - один через десять минут, другой через час. Но, когда я, воплощение чистого сумасшедствия, появилась на станции, там стоял поезд, который недвусмысленно показывал, что он тоже идет до Хельсингборга. Прямо сейчас. Я, не медля ни секунды, загрузилась внутрь. На таких поездах я еще не ездила, он не объявлял остановки и останавливался под каждым кустом бесконечных шведских просторов, на станциях, названий которых я раньше и не слышала. Сидя в абсолютно пустом, странно выглядящем вагоне, я периодически меланхолично спрашивала себя: а не привиделась ли мне надпись Хельсингборг? А не окажусь ли я, ходячий адреналиновый коктейль, в два часа ночи где-то посреди нигде? Но эта мысль, честно говоря, как-то не слишком меня беспокоила. За последние полгода я преизрядно привыкла к разным воплощениям сюрреализма в моей жизни и море мне было где-то в районе коленных чашечек.
Но вот на табло наконец-то засветилось Helsingborg C. Поезд медленно проплыл мимо перрона. Мимо моего прекрасного, чертового шведа, всей своей фигурой выражающего растерянность и страх. Ну а дальнейшее утопает в таком эмоциональном тумане и мороке, что только отдельные детали возвращаются сейчас пред мои очи. Как в чертовом голливудском сопливчике, как в чертовой мыльной опере, я выпала из поезда прямо в его объятия. И сорок минут, сорок чертовых минут мы просто рыдали, не размыкая рук, не произнося ни слова. Два дурацких человека на пустом перроне пустого вокзала в начале третьего ночи. А потом он вел меня, рыдающую, не способную угомониться ни на секунду, через пустой вокзал. Усаживал в машину и вез по ночной трассе, умудряясь одновременно вести машину и успокаивающе гладить меня по голове. А потом, когда я, зайдя в прихожую его улиточного домика, села прямо на пол и продолжила изливать в наипрямейшем смысле этого слова свою изуродованную бесконечными танковыми сражениями душу, он обнимал меня за плечи, плакал вместе со мной, и единственные слова произнесенные в эти долгие два часа были "прости меня". Всё остальное растворилось в тумане.
Я проснулась в субботу и моя жизнь явилась мне пред глазами во всей своей красе. Хаос, хаос, хаос. Хаос чувств (любовь, счастье, облегчение, вина, неуверенность, страх, много страха), хаос быта (за плечами оставалась квартира, по которой прошел ураган вечеринки, квартира, которую я покинула в нечеловеческой спешке), хаос без границ, всеобъемлющий и пугающий. Но было и другое. Был разговор, самый честный, самый открытый, самый нежный. И безумное желание выключить окружающий мир и остаться в этой комнате, куда из-под задернутых штор проникают лучики света, навсегда. Позже мы опять пили кофе на кухне, где, как я была абсолютно уверена, я не побываю больше никогда и разговаривали всё тот же бесконечный разговор. И была честность. Много честности. И была любовь. Много любви. И был страх. Много страха. Пьянящая, пугающая композиция.
А дальше всё понеслось в ураганном порыве, закружило меня и унесло напрочь мою крышу. Чего только не было: опять бесконечные слишком откровенные (я раню своей открытостью и честностью, я знаю) телефонные разговоры с одной стороной, не менее бесконечная переписка с другой стороной, вторая в жизни паническая атака, чувство бесконечной потерянности, разорванности надвое, истерики, полуночные философствования, обещания, объяснения, много страха, много любви. Дни перестали отделяться от ночей, ночи наступали по команде "отбой", которая в свою очередь могла поступить когда угодно, сон сократился до четырех часов в сутки, повседневные обязанности никто не отменял, и ощущение, что я несусь по трассе в машине без тормозов, не отпускало меня ни на секунду. Каждый раз, когда я думала, что дальнейший разгон просто невозможен - я нажимала еще сильнее на газ. И опять влетала на полном скаку в самый крутой поворот.
Вчера, на одном из таких поворотов, я за десять минут приняла очередное сумасбродное решение и уже через полчаса стала счастливой обладательницей билетов в Стамбул. И билетов из Стамбула в Одессу. И перспективы провести пасхальные каникулы с самым прекрасным проклятым шведом в этой части галактики. А потом вернуться домой, в Одессу. А потом уехать в Крым. А потом опять домой, в Одессу. А потом опять домой, в Киев. А потом опять домой, в Швецию. Хорошо, когда у тебя, маленького сумасшедшего перекати-поля, дом везде и всюду. Хорошо, когда тебя все любят. Хорошо, когда ты любишь всех. Плохо, что от этого всего крыша, помахивая крыльями, неуклонно летит на юг.
Все чудесатее и чудесатее, - думала Алиса (эта книжка не отпускает меня с декабря, она везде, вся моя жизнь свалилась в кроличью нору, и я там одновременно и Алиса, и Безумный Шляпник, и чертов Чеширский кот, безумная улыбка в темноте), цепляясь леденеющими от ужаса пальцами в руль своего неуправляемого транспортного средства, и жала на газ. То ли еще будет, пристегните ремни, товарищи.