память
Мне 18 лет, второй курс ВГИКа. И я иду к своему первому герою. Мне страшно. Я совершенно не готова к встрече, и мне очень стыдно. Ощущение как будто тебе нужно пробежать нагишом по улице, но я беру себя в руки и иду. Длиннющий кирпичный дом, вот, наконец, арка, ныряю внутрь и сворачиваю направо. Вот она бордовая подъездная дверь. Этаж? Поднимаюсь медленно, по ступенькам, хотя можно было и на лифте, но нет, надо успокоиться и сообразить что говорить. Не скажешь же "Здравствуйте, мол, я имярек". Ну, что там, право, сейчас выгонит он меня взашей, и я пойду, куда я денусь. Долго стою под дверью, хотя вот уже назначенное мне по телефону время пришло и опаздывать неприлично. И я набираю в грудь воздуха и нажимаю на звонок. Мне 18, ему 84, я соплячка, а он академик Борис Виктороович Раушенбах. Силы неравны. Дверь открыла жена. Боже, я совсем не помню как ее зовут. Меня приглашают в комнату, а я все еще вожусь в малюсенькой прихожей со своими высокими ботинками. Осторожно ступая босиком, отказавшись от тапочек, вхожу в комнату. Квартира распашонкой, большая комната, в центре круглый стол, на стене несколько картин Сарьяна, и огромный дспшный щит, увешанный африканскими масками и оружием. Ко мне навстречу выходит пожилой мужчина, стариком назвать его у меня не повернулся б язык. Он хромает, протягивает мне руку, и я ее машинально жму. Рука у него удивительно теплая и молодая что ли. И глаза. Абсолютно ясные, спокойные, прячущие за этим спокойствием какую-то искорку, чуть лукавую, насмешливую. И жена, тенью сопровождает наше чаепитие, по каждому жесту которой видна безграничная какая-то любовь и преданность к нему. Он рассказывает про внуков, она спрашивает про меня. Я рассказываю, а что мне делать, выдаю все как на духу. И чувствую, что лед потихоньку тает, а значит мне позволят снимать, и что все не так уж страшно, как мне казалось. Что в комнате удивительно уютно, но даже не из-за обстановки, а из-за спокойствия и гармонии этих людей.
Через неделю мы сняли с ним интервью. Одно единственное. Помню, какие глупые вопросы я ему задавала, какие мелочные и глупые. И как терпеливо он мне отвечал. Как рассказывал спокойным голосом, а у меня в ушах гудела кровь и я почти не понимала о чем мы говорим. Как спиной слушала как работает оператор и звукооператор. Наконец, все закончилось. Помню, как приглашали они меня к ним на дачу в Абрамцево, и я обещала приехать. И до сих пор ощущаю себя сволочью, что не приехала. Больше его снимать мне не довелось. И видеть тоже.
Через год мне сказали, что он умер. Это было 27 марта 2001 года. И осев по общажной стене возле таксофонов, я ревела навзрыд уткнувшись в коленки.
Через много лет, я пересмотрела тот материал, и собрала из него вот этот фильм.
Память страшная штука, она подсовывает воспоминания, когда казалось бы уже надо успокоиться, но даже через 12 лет, мне все еще стыдно
Через неделю мы сняли с ним интервью. Одно единственное. Помню, какие глупые вопросы я ему задавала, какие мелочные и глупые. И как терпеливо он мне отвечал. Как рассказывал спокойным голосом, а у меня в ушах гудела кровь и я почти не понимала о чем мы говорим. Как спиной слушала как работает оператор и звукооператор. Наконец, все закончилось. Помню, как приглашали они меня к ним на дачу в Абрамцево, и я обещала приехать. И до сих пор ощущаю себя сволочью, что не приехала. Больше его снимать мне не довелось. И видеть тоже.
Через год мне сказали, что он умер. Это было 27 марта 2001 года. И осев по общажной стене возле таксофонов, я ревела навзрыд уткнувшись в коленки.
Через много лет, я пересмотрела тот материал, и собрала из него вот этот фильм.
You can watch this video on www.livejournal.com
Память страшная штука, она подсовывает воспоминания, когда казалось бы уже надо успокоиться, но даже через 12 лет, мне все еще стыдно