Я вообще-то поэт. Но сегодня правит бал визуальность. Логос девальвирован и логоцентричность исчезла вместе с искусственно поддерживаемой на территории СССР системой просвещенческого типа, в которой идеология строилась на иерархической дидактике. Некий усреднено-нормативный язык слова власть использовала как средство подчинения. Народ в этой ситуации был немым «рабом слов». Поэтому неудивительно, что главными критиками того языка стали, прежде всего, люди слова - поэты, писатели, публицисты. Но истине нельзя научить в одностороннем порядке - ее можно только познать. А познание - это процесс диалектический. У языка власти этой диалектичности не было - он принимался реципиентами как данность и с исчезновением своего означаемого оказался не у дел. Но тем самым, стала невозможной на прежнем языке и критика власти, а следовательно и коммуникация между искусством и жизнью. Ги Эрнест Дебор еще в «Обществе спектакля» говорил, что утрата языка коммуникации разлагает всякое искусство и уничтожает его формально. И новый общий язык, по его словам, «должен быть заново обретён не в односторонней демагогии, не особо доходчиво рассказывающей всем остальным, что было прожито и чего не хватало в прошлом, а в практической деятельности, которая бы объединила в себе и само действие, и его язык. Дело заключается в том, чтобы действительно добиться общности диалога и игры со временем, т.е. воспроизвести эту общность в поэтическо-художественном произведении». Помыкавшись, власть таки нашла себе новый язык для суверенного монолога с народом - для этого прекрасно подошел язык визуальных медиа, уже зарекомендовавший себя на ниве символического “захвата реальности”. Властная экспансия визуальных медиа куда тотальнее, чем сугубо текстуальных, ибо, апеллируя одновременно к двум важнейшим органам чувств, она распространяется не только на приватную сферу (TV, компьютер, журнал), но и активно вторгается в публичное пространство людей в виде рекламных щитов и цифровых мониторов на улицах, в супермаркетах, на транспорте. Новый пиктографический язык во многом упростил задачу власти по навязыванию своим гражданам устойчивых идентификаций (государство, религия, нация). Дидактика тут уже не нужна, ибо не нужно ждать от сознания воспринимающей стороны, пока то проделает работу мышления (пусть и запрограммированную заранее). Визуальный код легче считывается и уже содержит в себе заложенное адресантом предпонимание. Визуальные медиа, по мнению Ж. Бодрийяра, нетранзитивны и антикоммуникативны; они вселяют власти уверенность в том, «что люди больше не разговаривают между собой, что они окончательно изолированы - перед лицом слова, лишенного ответа». Желания сегодняшнего человека, освобожденного из «плена грубой практической потребности» (К.Маркс) язык визуальных медиа загоняет в одну большую канализацию спектакулярности, где этическое эстетизируется и вымывается. Любой априори свободный творческий потенциал этот язык экспроприирует и стремится направить лишь на художественное производство развлечений. Но искусство как крицистическая сфера, как определенная функция в обществе, задача которой - критика языков и идеологий, должно научиться критиковать и этот новый язык. Воспринять визуальное медиа не как некий «чужой» субъект агрессии и угрозы, которого нужно победить или защититься от него, а попытаться понять его и научиться говорить с его помощью, чтобы выстраивать диалог с безмолвным доселе адресатом. Художник должен сталкивать, испытывать зоны достоверности этого нового языка, дискредитируя их, показывая, где они возможны. Для себя я понимаю, что чисто поэтических средств мне уже не достаточно. Поэзия ввиду изменения сознания миллионов людей превратилась в закрытое маргинальное пространство, не могущее войти в диалог с сегодняшним миром - тот ее просто не слышит. Нужно разомкнуть пространство к воспринимающему, «так показать мир, чтобы вызвать желание изменить его» (Брехт). На смену поэту-симулякру во мне должен проснуться поэт действия, поэт ответственности жеста, могущий внедряться в социум и ощупывать его устоявшиеся отношения. Это должен быть поэт, равно умеющий говорить буквой и пиктографическим знаком, использовать всевозможные медиальные поверхности для вскрытия существующей реальности, для синергетического вопрошания об истине.
хорошо приду. единственное м.б. в 7 с работы не успею но в 7.30 то точно. оставьте телефон для связи please (после отправки коммент с номером тел. можно screen или delete)
Помыкавшись, власть таки нашла себе новый язык для суверенного монолога с народом - для этого прекрасно подошел язык визуальных медиа, уже зарекомендовавший себя на ниве символического “захвата реальности”. Властная экспансия визуальных медиа куда тотальнее, чем сугубо текстуальных, ибо, апеллируя одновременно к двум важнейшим органам чувств, она распространяется не только на приватную сферу (TV, компьютер, журнал), но и активно вторгается в публичное пространство людей в виде рекламных щитов и цифровых мониторов на улицах, в супермаркетах, на транспорте. Новый пиктографический язык во многом упростил задачу власти по навязыванию своим гражданам устойчивых идентификаций (государство, религия, нация). Дидактика тут уже не нужна, ибо не нужно ждать от сознания воспринимающей стороны, пока то проделает работу мышления (пусть и запрограммированную заранее). Визуальный код легче считывается и уже содержит в себе заложенное адресантом предпонимание. Визуальные медиа, по мнению Ж. Бодрийяра, нетранзитивны и антикоммуникативны; они вселяют власти уверенность в том, «что люди больше не разговаривают между собой, что они окончательно изолированы - перед лицом слова, лишенного ответа». Желания сегодняшнего человека, освобожденного из «плена грубой практической потребности» (К.Маркс) язык визуальных медиа загоняет в одну большую канализацию спектакулярности, где этическое эстетизируется и вымывается. Любой априори свободный творческий потенциал этот язык экспроприирует и стремится направить лишь на художественное производство развлечений.
Но искусство как крицистическая сфера, как определенная функция в обществе, задача которой - критика языков и идеологий, должно научиться критиковать и этот новый язык. Воспринять визуальное медиа не как некий «чужой» субъект агрессии и угрозы, которого нужно победить или защититься от него, а попытаться понять его и научиться говорить с его помощью, чтобы выстраивать диалог с безмолвным доселе адресатом. Художник должен сталкивать, испытывать зоны достоверности этого нового языка, дискредитируя их, показывая, где они возможны.
Для себя я понимаю, что чисто поэтических средств мне уже не достаточно. Поэзия ввиду изменения сознания миллионов людей превратилась в закрытое маргинальное пространство, не могущее войти в диалог с сегодняшним миром - тот ее просто не слышит. Нужно разомкнуть пространство к воспринимающему, «так показать мир, чтобы вызвать желание изменить его» (Брехт). На смену поэту-симулякру во мне должен проснуться поэт действия, поэт ответственности жеста, могущий внедряться в социум и ощупывать его устоявшиеся отношения. Это должен быть поэт, равно умеющий говорить буквой и пиктографическим знаком, использовать всевозможные медиальные поверхности для вскрытия существующей реальности, для синергетического вопрошания об истине.
Reply
Дмитрий вы делаете честное и нужное дело
Ос(ь)минкин Роман
ака ОСЯ
Reply
Reply
единственное м.б. в 7 с работы не успею но в 7.30 то точно.
оставьте телефон для связи please (после отправки коммент с номером тел. можно screen или delete)
Reply
буду очень рад тебя видеть
ДВ
Reply
ДВ
Reply
Leave a comment