"Семь столпов мудрости" Томас Эдвард Лоуренс (Лоуренс Аравийский)
"- Но ты же знал, правда? Что я - часть тебя самого? Неотделимая часть! Что это из-за меня ничего у вас не вышло? Что все получилось из-за меня?"
Уильям Голдинг "Повелитель мух"
Очень неоднозначная книга мемуаров человека ставшего легендой и мемом еще при жизни, живым воплощением героев Киплинга и Конрада. Именно Томас Эдвард Лоуренс и стал символом всей британской политике на Ближнем Востоке во время и после Первой мировой войны. Да, его вклад во многом преувеличивается, путем приписывания заслуг десятков простых тружеников тайной войны, офицеров военной разведки и простых колониальных чиновников координировавших из Каира и Бомбея то что стало называться впоследствии Арабским восстанием против Османской империи. Да, простой британский лейтенант из мобилизованных интеллектуалов чьим единственным достоинством поначалу было лишь знание арабского, как литературного, так и нескольких разговорных диалектов, пришел на готовое, как результат труда и сотен человек, в том числе и профессиональных диверсантов как знаменитый Ньюкомб, уже начавший шалить на османских коммуникациях с динамитом, и миллионов фунтов стерлингов золотом розданных племенным шейхам и шерифам. Но, пожалуй, никому кроме как Лоуренсу и не удалось бы добиться впоследствии такого взаимодействия британского командования с Фейсалом, сыном мекканского шерифа, духовного вождя и настоящего лидера арабских отрядов, к концу войны превратившихся в почти настоящую армию, в чем также немалая заслуга британца, зачастую ставившего интересы своих друзей выше интересов своей империи.
Пожалуй главным лейтмотивом всей книги станет эта фраза, неоднократно так или иначе повторяемая на протяжении всего повествования: "Я не мог свыкнуться с профессиональной убежденностью военных в том, что все успешные действия являются победными. Повстанцы не были пушечным мясом, как солдаты регулярной армии, это были наши друзья, доверившиеся нашему руководству. А мы руководили восстанием не в силу национальной принадлежности к восставшим, а по их приглашению."
Не секрет, что мемуары пишутся во многом для самого автора, пусть даже в них и декларируется мудрость обязательная для передачи благодарным потомкам. Если сей труд начинает создаваться по прошествии большого количества времени, то скорее имеет целью вспомнить славные дни сражений и побед молодого героя, его спокойный анализ произошедшего, без горячности первых впечатлений. Если же автор , особенно стремящийся отразить свой боевой опыт в условиях военных действий, берется за него слишком рано, то, скорее всего, имеет целью разобраться с собственными демонами, доанализировать их, дабы спокойно перелистнуть страницу жизни.
По моему мнению лоуренсовская книга как раз яркий представитель второго типа. Начинается она очень бодро и интересно, даже несмотря на несколько занудное вступление с объяснениями как и когда все начало переносится на бумагу. Вплоть до середины книги, и даже немного далее, перед нами предстает великолепный образец такого британского литературного взгляда на на действительность, с обилием тонких и точных характеристик и зарисовок, обилием иронии и самоиронии, довольно трезвого взгляда на вещи. Лишь пару раз в ней мелькает нечто нечеловеческое, действительно пугающее, причем не самими описываемыми явлениями, а именно КАК это делается. Нечто действительно близкое к "сердцу тьмы".
Молодой лейтенант прибывший с пароходом на аравийское побережье Красного моря оказывается в новом арабо-британском мире, который более года выстраивается посредством колониальной администрации в Каире и "администрацией" Фейсала. Удержание главной базы в Джидде, поход и взятие османского порта Янбо, начало активных подрывных действий на мекканской железной дороге. Невиданное изобилие и даже перенасыщенность британской техникой : "Велосипеды они называли конями шайтана, детьми автомобилей (которые, в свою очередь, были сыновьями и дочерьми поездов). Так мы обзавелись тремя поколениями механических транспортных средств".
Прекрасен сам момент постепенного погружения в этот мир, куда более глубокого чем даже у соратников-англичан приехавших намного ранее. Постепенно, шаг за шагом выпускник Оксфорда идет за границу двух миров и даже двух цивилизаций, продолжая однако, довольно точно отображать первичную атмосферу этнического воодушевления, заражавшего и привлекавшего на сою сторону верных подданных султана арабского происхождения, вплоть до полковников османской армии, предпочевших неясную судьбу полупартизанских вожаков вроде бы налаженной карьере в регулярной армии. "В массе они не создавали грозного, устрашающего впечатления, поскольку были лишены корпоративного духа, понятия о дисциплине и взаимного доверия. Чем мельче было подразделение, тем лучше оно воевало. Тысяча арабов представляла собою толпу, беспомощную перед ротой обученных турок, но трое или четверо могли остановить среди своих холмов дюжину турецких солдат. Такую же черту Наполеон подметил у мамелюков"
Постоянное общение с Фейсалом и его штабом, благодаря чему Лоуренс вскоре станет одним из его эмиссаров носящихся по аравийской пустыне с целью связи и поднятием на мятеж множества племен и кланов, приводит его к интересному выводу в духе национальной и гендерной психологии : "Арабские вожди демонстрировали совершенство инстинкта, полностью полагаясь на интуицию, на неуловимое предвидение, оставляя наши прямолинейные умы в недоумении. Подобно женщинам, они мгновенно улавливали смысл и выносили суждение, казалось бы, без всякого усилия и логики. Создавалось впечатление, что восточная традиция отстранения женщин от политики привела к тому, что особые способности женского пола перешли к мужчинам. Быстротой нашей победы, секретностью ее подготовки и ее последовательностью мы, возможно, были отчасти обязаны именно этому феномену, а также подчеркиванию от начала до конца того факта, что в арабском движении вовсе не было женского начала, не считая верховых верблюдиц."
Но самым главным из всех обобщений "Оранса" об Аравии и арабах надо считать это, во многом пророческое для дня нынешнего, в условиях феномена ИГИЛ: "В Центральной Аравии такой периодический подъем аскетических верований с интервалами чуть меньше столетия был естественным феноменом. Всегда приверженцы того или иного религиозного направления считали, что верования их соседей засорены суетными устремлениями, которые становятся нечестивыми в воспаленном воображении проповедников. Они поднимались снова и снова, завладевали душами и телами людей любого племени, а потом разбивались на мелкие секты, столкнувшись с городскими семитами, купцами и сластолюбцами. В условиях городского комфорта новые верования истаивали и утекали, подобно водам при отливе или сменяющимся временам года, причем каждый очередной подъем нес в себе семена скорой смерти от чрезмерной праведности. Нет сомнения в том, что они неизбежно будут возвращаться до тех пор, пока исконные причины - солнце, луна, ветер, - действующие
в пустоте открытых пространств, не перестанут бесконтрольно владеть медлительными, не тронутыми цивилизацией умами обитателей пустыни"
Во второй половине книги все как-будто бы ломается, становится невыносимо нудным, особенно ввиду уклонения автора в псевдофилософские размышления. С одной стороны, это могло быть связано с воспоминаниями о естественной рутинности партизанских рейдов, когда люди сутками не слезают с верблюдов груженных динамитом и золотыми соверенами дабы вывести из строя еще один мост или водокачку, и привлечь к Фейсалу очередную пару сотен бедуинов. К этому времени читатель спокойно начинает разбираться в во всех породах этих "кораблей пустыни" и способах их эксплуатации, особенностях бедуинского этикета, понимания что диверсионная деятельность есть по сути соревнование с двумя турецкими ремонтными батальонами скоро и эффективно устранявших все повреждения.
С другой понимание, что с демонами разобраться не удается, они все более и более завладевают разумом отставного полковника. Не думаю, что это связано со спекуляциями на тему сексуальной ориентации самого Лоуренса, довольно много провокационно шутившего на тему общей гомоэротичности своих подчиненности в виду отсутствия женского пола и горячего темперамента. Даже знаменитый эпизод домогательств к пленному "Орансу" со стороны турецкого коменданта, при всей своей омерзительности выглядит скорее смешно. Хотя и описания того, что автору в конечном счете удалось их избежать убедительны настолько же насколько и уверения петербургского шоумена Дмитрия "Гоблина" Пучкова в том, что ему тихому ленинградскому подростку-очкарику удалось отбиться от престарелого художника с педофильскими наклонностями путем глубоко, но неизвестно где запрятанного немецкого штык-ножа. В знаменитой и нудной экранизации данный эпизод, кстати, хоть и и следует лоуренсовской трактовке, по сути намекает на противоположное.
Как бы то ни было, с попытка справиться с демонами, что они не представляли, явно не удалась, что подтвердится позднее чередой смен имен и занятий, не считая отказов от заслуженных наград и почестей. В книге же ближе к концу Лоуренс бросает весь этот самоанализ и бодро описывает палестино-сирийское наступление армии Фейсал идущее параллельно с ударом Алленби, и завершает его взятием Дамаска и установлением там порядков новой арабской администрации. Последующие провалы на дипломатическом поприще, где он безуспешно представлял Фейсала, кинутого прежними союзниками согласно тайному сангло-французскому соглашению Сайкса-Пико по разделу ближневосточных владений Османской империи, остается за пределами повествования
Общий итог: весьма познавательно, но очень на любителя в следствии неровности всего повествования.