(no subject)
Когда в декабре внезапно, ни с того, ни с сего выпадает снег, ты ходишь по нему, объятый туповатым восторгом, как какой-нибудь негр преклонных годов, а он лежит, млея от самодовольства, и пытается искриться под фонарями, как настоящий. На чёрном костлявом сарае висит прилетевшее откуда-то из космических глубин объявление: «Внимание! Возможно падение сосулек! Просим извинить за причинённые неудобства!»
***
По обледенелой тропинке скрежещут хрустальными копытцами волоокие девы, укутанные в собственные белоснежные крылья с песцовой оторочкой.
- Прикинь, она мне говорит: «Выпишите первую строфу». Блин, да? Дура какая-то…
- Урра-а! Наполеон! - кричит, обгоняя их, толстый каракулевый мальчик, с разбега набрасывается на столб и деловито, с оттяжкой, лупит его автоматом
- Я ей говорю: «Елизавета Дмитриевна, а может, строку?» А она мне: «Нет, строфу!» Прикинь, да? Как их пускают преподавать с такими фефектами фикции?
- Урра-а! Наполеон! - слышится впереди, в снежно-звёздных далях, пахнущих оттепелью и свежим арбузом. Вдоль дороги стоят и обалдело моргают фонарями столбы, которых только что под горячую руку отлупили вместо Наполеона.
***
Парень в скверике посреди сугробов битый час играет с лабрадором в мячик. Оба устали, у обоих бессильно висят покрасневшие уши и дрожат обледенелые животы. На лицах обоих сквозь терпеливую, с героической ноткой, скуку читается: вот, смотрите, какие муки я принимаю, чтобы развлечь любимое животное!
***
Из окна третьего этажа высовывается старческая, вся в барашковых буклях, головка и кричит, перегибаясь вместе с плечами через подоконник:
- Фима! Помни каждую минуту, что ты в новых сапогах! И не смей пинать калмышки, слышишь?
Фима выпячивает грудь, увешенную седой карломарксовской бородой, хмурит кустистые брови и мелко смеётся. А калмышки впереди, на асфальте, сверкают так остро и соблазнительно, что я не удерживаюсь и даю ему лёгкий пас, незаметно поддев сапогом одну из них, самую шайбообразную и навязчивую. Он ловко отбивает её тростью, так что она, вращаясь и нестерпимо сверкая, уходит в кусты, и оттуда немедленно раздаётся всплеск воробьиной матерной ругани.
***
Возле песочницы стоит снежная баба в шляпе Фредди Крюгера, наполовину скрывающей почти аутентичное лицо. У её подножия размашисто написано палкой на снегу: «Наташа (дура!)» Крупная щекастая девочка останавливается, заинтересованная сложной пунктуацией, довольно долго это изучает, видимо, проводя навскидку, на глазок почерковедческую экспертизу, потом поднимает голову и грозно спрашивает у прыгающей на площадке мелюзги:
- Это кто написал?!
- Пушкин! - дружно, с хорошо отрепетированной убедительностью отвечает мелюзга.
- А-а, - почти успокоено говорит девочка и, не тронув ни чудовища, ни надписи, идёт дальше, с усилием выдирая ноги из сугробов.
***
Ещё одну снежную бабу лепят сгрудившиеся во дворе взрослые мужики и тётеньки. Лепят сосредоточенно и усердно, не забывая по ходу дела похохатывать, дышать на руки и материться. Подойдя поближе, я слышу, что снежная баба тоже похохатывает и матерится тоненьким, полным счастья голоском. Подхожу ещё ближе - и вижу, что на самом деле это не снежная и не баба, а практически живая невеста в свадебном платье и фате. А собравшаяся вокруг неё публика это платье и эту фату расправляет и приводит в красивый фотогеничный вид. Судя по всему, они все собираются фотографироваться на фоне торчащего рядом кожно-венерологического диспансера. Диспансер, между прочим, очень красивый. Старинный и с колоннами.
***
По обледенелой тропинке скрежещут хрустальными копытцами волоокие девы, укутанные в собственные белоснежные крылья с песцовой оторочкой.
- Прикинь, она мне говорит: «Выпишите первую строфу». Блин, да? Дура какая-то…
- Урра-а! Наполеон! - кричит, обгоняя их, толстый каракулевый мальчик, с разбега набрасывается на столб и деловито, с оттяжкой, лупит его автоматом
- Я ей говорю: «Елизавета Дмитриевна, а может, строку?» А она мне: «Нет, строфу!» Прикинь, да? Как их пускают преподавать с такими фефектами фикции?
- Урра-а! Наполеон! - слышится впереди, в снежно-звёздных далях, пахнущих оттепелью и свежим арбузом. Вдоль дороги стоят и обалдело моргают фонарями столбы, которых только что под горячую руку отлупили вместо Наполеона.
***
Парень в скверике посреди сугробов битый час играет с лабрадором в мячик. Оба устали, у обоих бессильно висят покрасневшие уши и дрожат обледенелые животы. На лицах обоих сквозь терпеливую, с героической ноткой, скуку читается: вот, смотрите, какие муки я принимаю, чтобы развлечь любимое животное!
***
Из окна третьего этажа высовывается старческая, вся в барашковых буклях, головка и кричит, перегибаясь вместе с плечами через подоконник:
- Фима! Помни каждую минуту, что ты в новых сапогах! И не смей пинать калмышки, слышишь?
Фима выпячивает грудь, увешенную седой карломарксовской бородой, хмурит кустистые брови и мелко смеётся. А калмышки впереди, на асфальте, сверкают так остро и соблазнительно, что я не удерживаюсь и даю ему лёгкий пас, незаметно поддев сапогом одну из них, самую шайбообразную и навязчивую. Он ловко отбивает её тростью, так что она, вращаясь и нестерпимо сверкая, уходит в кусты, и оттуда немедленно раздаётся всплеск воробьиной матерной ругани.
***
Возле песочницы стоит снежная баба в шляпе Фредди Крюгера, наполовину скрывающей почти аутентичное лицо. У её подножия размашисто написано палкой на снегу: «Наташа (дура!)» Крупная щекастая девочка останавливается, заинтересованная сложной пунктуацией, довольно долго это изучает, видимо, проводя навскидку, на глазок почерковедческую экспертизу, потом поднимает голову и грозно спрашивает у прыгающей на площадке мелюзги:
- Это кто написал?!
- Пушкин! - дружно, с хорошо отрепетированной убедительностью отвечает мелюзга.
- А-а, - почти успокоено говорит девочка и, не тронув ни чудовища, ни надписи, идёт дальше, с усилием выдирая ноги из сугробов.
***
Ещё одну снежную бабу лепят сгрудившиеся во дворе взрослые мужики и тётеньки. Лепят сосредоточенно и усердно, не забывая по ходу дела похохатывать, дышать на руки и материться. Подойдя поближе, я слышу, что снежная баба тоже похохатывает и матерится тоненьким, полным счастья голоском. Подхожу ещё ближе - и вижу, что на самом деле это не снежная и не баба, а практически живая невеста в свадебном платье и фате. А собравшаяся вокруг неё публика это платье и эту фату расправляет и приводит в красивый фотогеничный вид. Судя по всему, они все собираются фотографироваться на фоне торчащего рядом кожно-венерологического диспансера. Диспансер, между прочим, очень красивый. Старинный и с колоннами.