(no subject)
Морозные вечера кажутся страшными только из окна. Из окна они больше всего похожи на внутренности пустого, немытого и сто лет не размораживавшегося холодильника не очень хорошей марки. Но если в них быстро, не задумываясь, прыгать, как с берега в прорубь, то через пару секунд становится так хорошо, что хоть не вылезай обратно. Небо раскрывается над головой, как парашют, и из просто грязного становится грязно-фиолетовым, глубоким и до ужаса космическим. Месяц опрокидывается вверх рогами и делается таким ярким и хрустальным, что к нему боязно прикасаться. И ещё буквально отовсюду начинают высыпаться отборные зимние звёзды, леденющие и до невозможности острые. Конечно, сейчас их уже здорово подразворовали, в моём детстве их было куда как больше. Их было даже больше, чем в Планетарии, и выглядели они куда как крупнее и богаче. Я любила смотреть на них ДОЛГО, запрокинув голову и вытянув шею из красно-белого шарфа, колючего, как специальное пыточное приспособление, и преследовавшего меня с детского сада чуть не до десятого класса. Смотреть и смотреть, пока не начинала ностальгически кружиться голова, а душа не уходила в пятки и не примерзала к тонкой, плохо проклеенной подошве сапог…. Валенки носить я к тому времени уже стеснялась, а сапоги у меня были не очень тёплые, с хлипкими стельками, зато с восхитительной опушкой из зелёного мексиканского тушкана и с переливчатыми, как звёзды, бусинами на кончиках белых шнурков.
И ещё у меня была кроликовая шуба по имени Щипанный Котик. Нет нужды говорить, что это имя мне страшно не нравилось, но не я её так назвала и поэтому ничего не могла с этим поделать. Всё остальное в ней мне, наоборот, страшно нравилось, особенно то, что она была переделана из настоящей взрослой шубы, которую до меня носили сперва моя тётя, а потом, кажется, тётя моей двоюродной сестры. Такая биография придавала шубе несомненную весомость и шарм при всей её кажущейся лёгкости и фрагментарной интеллигентной потёртости у воротника и обшлагов.
- Серёж, тебе нравится моя шуба? - спрашивала я у своего Постоянного Спутника.
- Чего? - удивлялся он из-под замёрзших очков.
- Я говорю - ты что-нибудь знаешь о происхождении звёзд? Ну, откуда они вообще получаются?
- Есть разные гипотезы, - пожимал плечами Спутник, тщетно пытаясь отодрать примёрзшие очки от переносицы, чтобы протереть и то, и другое.
- Ну, расскажи.
- А чего рассказывать-то? Ты всё равно ни слова не поймёшь.
- Лучше скажи, что не знаешь, и не выпендривайся.
- Ну, хорошо, - вздыхал Спутник.- Это термоядерный процесс, и он до конца не изучен. Вернее, вообще очень плохо изучен…
Он постепенно увлекался и запрокидывал голову, изо рта его шёл пар, поднимаясь в ледяную чернильную синеву и застывая там новыми галактическими спиралями и туманностями. По Млечному Пути шёл Святой Иаков в растоптанных, явно не по размеру, валенках, но в те времена я была ещё атеисткой и думала, что это просто так, какой-то мужик вышел из дому и заблудился среди звёзд. Кстати, слово «спутник» я тогда тоже воспринимала лишь в одном, исключительно космическом его значении и очень бы удивилась, если бы при мне кто-нибудь так обозвал моего Спутника. .. Я слушала его, не понимала ни слова, зато понимала, какое счастье, когда есть зима, и звёзды, и новые сапоги, и умные мужчины, и нестерпимо сияющий под фонарями снег, и скрип шагов, и треск обледенелых веток, и дальний визг и гогот, несущийся с ледяной горки за школьным забором… Надо сказать, что за всю мою школьную жизнь на этой самой горке мною было посеяно невероятное, просто неописуемое количество варежек. Весной они, правда, давали слабенькие всходы, но девчонки из младших классов никогда не позволяли плодам вызревать, а рвали их ещё маленькими, зелёными, разматывали на нитки и часами играли на переменке в «верёвочку».
А вот свой терновый шарфик я, как ни старалась, никак не могла нигде потерять. И только в десятом классе у меня его украли спартаковские болельщики Линьков и Муленков, которых учителя вечно путали, хотя один из них был рыжий, а другой - брат знаменитого на всю школу хулигана по прозвищу Трафик.
И ещё у меня была кроликовая шуба по имени Щипанный Котик. Нет нужды говорить, что это имя мне страшно не нравилось, но не я её так назвала и поэтому ничего не могла с этим поделать. Всё остальное в ней мне, наоборот, страшно нравилось, особенно то, что она была переделана из настоящей взрослой шубы, которую до меня носили сперва моя тётя, а потом, кажется, тётя моей двоюродной сестры. Такая биография придавала шубе несомненную весомость и шарм при всей её кажущейся лёгкости и фрагментарной интеллигентной потёртости у воротника и обшлагов.
- Серёж, тебе нравится моя шуба? - спрашивала я у своего Постоянного Спутника.
- Чего? - удивлялся он из-под замёрзших очков.
- Я говорю - ты что-нибудь знаешь о происхождении звёзд? Ну, откуда они вообще получаются?
- Есть разные гипотезы, - пожимал плечами Спутник, тщетно пытаясь отодрать примёрзшие очки от переносицы, чтобы протереть и то, и другое.
- Ну, расскажи.
- А чего рассказывать-то? Ты всё равно ни слова не поймёшь.
- Лучше скажи, что не знаешь, и не выпендривайся.
- Ну, хорошо, - вздыхал Спутник.- Это термоядерный процесс, и он до конца не изучен. Вернее, вообще очень плохо изучен…
Он постепенно увлекался и запрокидывал голову, изо рта его шёл пар, поднимаясь в ледяную чернильную синеву и застывая там новыми галактическими спиралями и туманностями. По Млечному Пути шёл Святой Иаков в растоптанных, явно не по размеру, валенках, но в те времена я была ещё атеисткой и думала, что это просто так, какой-то мужик вышел из дому и заблудился среди звёзд. Кстати, слово «спутник» я тогда тоже воспринимала лишь в одном, исключительно космическом его значении и очень бы удивилась, если бы при мне кто-нибудь так обозвал моего Спутника. .. Я слушала его, не понимала ни слова, зато понимала, какое счастье, когда есть зима, и звёзды, и новые сапоги, и умные мужчины, и нестерпимо сияющий под фонарями снег, и скрип шагов, и треск обледенелых веток, и дальний визг и гогот, несущийся с ледяной горки за школьным забором… Надо сказать, что за всю мою школьную жизнь на этой самой горке мною было посеяно невероятное, просто неописуемое количество варежек. Весной они, правда, давали слабенькие всходы, но девчонки из младших классов никогда не позволяли плодам вызревать, а рвали их ещё маленькими, зелёными, разматывали на нитки и часами играли на переменке в «верёвочку».
А вот свой терновый шарфик я, как ни старалась, никак не могла нигде потерять. И только в десятом классе у меня его украли спартаковские болельщики Линьков и Муленков, которых учителя вечно путали, хотя один из них был рыжий, а другой - брат знаменитого на всю школу хулигана по прозвищу Трафик.