(no subject)
Навертела на ручку сумки чорную шаль с серебряной каймой, чтобы было не так заметно, что сумка не подходит к туфлям, туфли - к платью, платье - к фигуре, а фигура - к причёске.
Но номер не прошёл - всё равно все заметили. Потому что не успела я дойти до трамвайной остановки, как шаль отвязалась и куда-то уползла. Я заметила её отсутствие довольно быстро и только собралась идти её искать, как подошёл мой трамвай... Ну, это я так говорю - «мой трамвай», - а на самом деле он никакой не мой, я его вообще в тот вечер увидела впервые в жизни. А шаль была точно моя, чорная, любимая, кашемир в лунном серебре. Севилья, мантилья, балкон, пыльные тёмные розы на серых мраморных перилах .. Как я могла сделать выбор в пользу трамвая, который видела впервые в жизни?!
И вот я в нём ехала и нет-нет, да и думала про чорную шаль, и хладную мою душу грело лишь воспоминание о том, что шаль-то всё равно была старая и негодная, со здоровенной неубираемой зацепкой посреди ночи и серебра. А за окном сияла двурогая луна, и вечер был нежный, домашний, переливчатый, как плохо вымытое перламутровое блюдо с мелкими трещинками поверх глазури. И трамвай был хоть и незнакомый, но уютный; впереди спала бабушка, пахнущая церковью и сундуком, а сзади копошилось что-то смешливое, лохматое, увешанное рюкзаками, проводками и плоскими мигающими экранчиками. Марсиане, должно быть. Зайчики.
- Ты представь - я его всё-таки вчера удалила.
- Файл?
- Сам ты файл! Зуб!
И - дробный, рассыпчатый марсианский хохот по всему вагону. Нет, хорошо!.. Да уж бог с нею совсем, с шалью.
Шаль явилась мне на следующее утро в витрине бутика - знакомого до последней царапины на щеке у манекена. Не было там вчера никакой шали, в этом я чем угодно поклянусь.
В точности она. Просто вылитая. Ночь. Серебро. Севилья. Балкон. Всё на месте, как и не убегало.
- Триста рублей, - сказала продавщица. - Она последняя, со скидкой. И то столько бы не скинули, но там на ней зацепка большая.
- Нету там зацепки! - осмотрев её трижды со всех сторон, сказала я.
- Раз нет, берите так, без зацепки, - сказала продавщица. - Сами сделаете - трудно, что ли.
- Конечно, сделаю, не вопрос, - сказала я, всё ещё не веря в реальность происходящего.
Вечером, когда стало прохладно, я вспомнила про шаль и подумала, что вот как раз об эту двурогую луну будет удобнее всего сделать нужную зацепку, чтобы и серебро не пострадало, и шаль стала окончательно моей. Но побоялась, что если выну её из сумки, то она опять куда-нибудь удерёт. Так и шла домой вся в счастливых мурашках и мысленно гладила её по ночному севильскому кашемиру.
Надо будет ещё надушить её апельсинами и завернуть в неё сборник каких-нибудь испанских поэтов в переводе Гелескула.
А к вам, поди, тоже возвращались утерянные вещи? Расскажите уж, не томите.
Но номер не прошёл - всё равно все заметили. Потому что не успела я дойти до трамвайной остановки, как шаль отвязалась и куда-то уползла. Я заметила её отсутствие довольно быстро и только собралась идти её искать, как подошёл мой трамвай... Ну, это я так говорю - «мой трамвай», - а на самом деле он никакой не мой, я его вообще в тот вечер увидела впервые в жизни. А шаль была точно моя, чорная, любимая, кашемир в лунном серебре. Севилья, мантилья, балкон, пыльные тёмные розы на серых мраморных перилах .. Как я могла сделать выбор в пользу трамвая, который видела впервые в жизни?!
И вот я в нём ехала и нет-нет, да и думала про чорную шаль, и хладную мою душу грело лишь воспоминание о том, что шаль-то всё равно была старая и негодная, со здоровенной неубираемой зацепкой посреди ночи и серебра. А за окном сияла двурогая луна, и вечер был нежный, домашний, переливчатый, как плохо вымытое перламутровое блюдо с мелкими трещинками поверх глазури. И трамвай был хоть и незнакомый, но уютный; впереди спала бабушка, пахнущая церковью и сундуком, а сзади копошилось что-то смешливое, лохматое, увешанное рюкзаками, проводками и плоскими мигающими экранчиками. Марсиане, должно быть. Зайчики.
- Ты представь - я его всё-таки вчера удалила.
- Файл?
- Сам ты файл! Зуб!
И - дробный, рассыпчатый марсианский хохот по всему вагону. Нет, хорошо!.. Да уж бог с нею совсем, с шалью.
Шаль явилась мне на следующее утро в витрине бутика - знакомого до последней царапины на щеке у манекена. Не было там вчера никакой шали, в этом я чем угодно поклянусь.
В точности она. Просто вылитая. Ночь. Серебро. Севилья. Балкон. Всё на месте, как и не убегало.
- Триста рублей, - сказала продавщица. - Она последняя, со скидкой. И то столько бы не скинули, но там на ней зацепка большая.
- Нету там зацепки! - осмотрев её трижды со всех сторон, сказала я.
- Раз нет, берите так, без зацепки, - сказала продавщица. - Сами сделаете - трудно, что ли.
- Конечно, сделаю, не вопрос, - сказала я, всё ещё не веря в реальность происходящего.
Вечером, когда стало прохладно, я вспомнила про шаль и подумала, что вот как раз об эту двурогую луну будет удобнее всего сделать нужную зацепку, чтобы и серебро не пострадало, и шаль стала окончательно моей. Но побоялась, что если выну её из сумки, то она опять куда-нибудь удерёт. Так и шла домой вся в счастливых мурашках и мысленно гладила её по ночному севильскому кашемиру.
Надо будет ещё надушить её апельсинами и завернуть в неё сборник каких-нибудь испанских поэтов в переводе Гелескула.
А к вам, поди, тоже возвращались утерянные вещи? Расскажите уж, не томите.