"За холмами": 464 греха и одно убийство
<
Румынский режиссёр решил рассказать миру о православии. В Каннах его уже приветствовали пальмовыми ветвями, теперь фильм Кристиана Мунджу претендует на золото заморского дядюшки Оскара. Нашему отечественному богоносцу остаётся лишь почёсывать репу, вспоминая, что румыны тоже православные. Да ещё и, оказывается, куда более набожные, чем в России. Причём, «новой волне» румынского кино это нисколько не мешает - быть может, потому, что на смену Чаушеску не пришёл Путинеску.
За православие в мире, ну конечно же, должна отвечать РФ. Однако её кинематографический продукт выходит пригодным не иначе, как для внутреннего пользования. Крещение верхом на мине и прочая святая дребедень самонаграждается призами «За духовность в культуре» фестиваля «Виват, кино России!». А когда из елея выплывает уже не мина, а целый «Остров», целевая аудитория готова в восторге прикладываться к экрану. «Холмами» эта всеядность рискует подавиться. Тем более, бирка «антиклерикально!» уже наклеена многими рецензентами. О нашем православии, как говорится, либо хорошо, либо - никак.
Трудно поверить, но фильм Мунджу не против религии и не за неё - он про жизнь. Режиссёр взял недавнюю историю о монашках, заморивших приезжую девушку: скандал, смаковавшийся в 2005-м не только румынской прессой. При заранее известном конце можно удивляться отсутствию в картине жареного. И вот кое-кто пытается припечь сюда лесбийский мотив, кому-то лента в два с половиной часа кажется затянутой. На самом деле, «За холмами» - не триллер, а православная бытовуха. Бывши как в затерянных обителях Русского Севера, так и в сельских монастырьках за Восточными Карпатами, мы имеем особые основания для благодарности Кристиану Мунджу. У подготовленного зрителя возникает ощущение камеры, внесённой в провинциальный монастырь: угадываются руки оператора Олега Муту, сделавшие лучшие фильмы «новой румынской волны». И люди, и сами стены естественны до документальности. Об игре дебютанток Космины Стратан (Войкица) и Кристины Флутур (Алина) и судить сложно, настолько безоговорочно они вписались в этот сюжет.
Православие проще всего показывать эпично. На потребу российского зрителя лунгины возведут среди убедительных беломорских пейзажей декорации, нарочито вымазанные углём. Односложность лубков со старцами, пришедших на смену плакатам с монтажниками-высотниками, порождает узнавание - но не самой реальности, а общепринятых представлений о ней. Бедность же румынского монастыря на Новом холме ненавязчива, холмы и вовсе не показаны, однако узнавание происходит буквально на тактильном уровне. Коврики, прибитые к шероховатым стенам над кроватями, крашеные голубой краской двери, куцые тюлевые занавески на окнах. Настоятель такого же монастыря, с недошедшим до вершины холма электричеством, при мягком свете керосинки объяснял нам необходимость застеклённых дверей: и в каждую келью, и даже в храм. «Когда я исповедую, пусть тоже всё будет видно. А то мало ли, что люди скажут».
«Батюшка» у Мунджу также озабочен в первую очередь общественным мнением: «Не хочу скандала. За нами пристально наблюдают». Приезд подруги к послушнице Войкице выявляет истинную цену этой озабоченности. Алину испытывают, не замечая, что её появление становится испытанием для самого монастыря. Монахини видят её нездоровье, объявляемое бесноватостью, и не замечают собственного. Та действительно бесится, и в этом нет ничего сверхъестественного: только ревность, по-детски злая и глупая, но неудивительная для десоциализированной воспитанницы детдома. А вот мнительность и страхи монахинь, заставляющие их видеть то «чёрный крест» в полене, то демонов в ближнем - не вызывают удивления только потому, что принимаются за проявления религиозности. Лучше бы монашеские проблемы ограничивались банальным стремлением к деньгам или сексу. Здесь нет ни того, ни другого, но патологичная вера ужаснее всех подозрений о мотивах «батюшки», приходящих на ум Алине как человеку светскому. И трагичная развязка этой истории - лишь крайность типичного случая.
Определяющей в фильме является, пожалуй, сцена коллективной подготовки Алины к исповеди. В качестве руководства используется брошюра со списком из 464 грехов (в аналогичных российских изданиях бывает и больше). Попавшей на духовный конвейер Алине зачитывают список целиком.
Монахиня: Я думала: в мире столько зла, а Бог ничего не делает…
Алина: Так почему Он ничего не делает?
Её сомнения остаются без ответа. Не потому, что теодицея необъяснима. Но и в других случаях даже Войкица способна лишь бездумно повторять слова священника. Честный разговор о вере сделал бы невозможной саму идею исповедовать далекого от церкви человека. Тут же всё по чину: грехи перечислены, епитимья (400 поклонов и пост) дана. А вот у Йонаца, алининого брата-имбецила, ни сомнений, ни вопросов нет. В этом смысле он являет собой образ идеального монастырского работника. Если Мунджу и ошибся в кое-каких деталях (например, странный диалог между Алиной и священником, приостановившим причастие), то самое важное он угадал.
За отца и сестёр, не умеющих говорить о своей вере на светском языке, перевод в итоге осуществляет полицейский. Ему приходится объяснять им не только смысл содеянного («заточение, приведшее к смерти»), но даже то, что Алину распяли.
Полицейский: Вы привязали её к кресту цепями?
Священник: К какому кресту?
Полицейский: Мне это напоминает крест.
Увы, реальный прототип батюшки тоже не разглядел креста в носилках с поперечной перекладиной для рук «бесноватой». И хотя режиссёр высказал надежду, что его фильм заставит задуматься в том числе и верующих зрителей, едва ли этому суждено сбыться. Сами убийцы отпели и похоронили свою жертву, недоумевая, в чём их обвиняют: «Господь совершил для неё чудо, наконец-то она освободилась от дьявола. Не понимаю, почему журналисты поднимают вокруг этого такой шум. Экзорцизм - это распространенная практика в Румынской православной церкви, и мои методы хорошо известны другим священникам».
«За холмами» нет атеистов, есть только «воцерковлённые» и «невоцерковлённые». Более того, там нет и Бога, причём нет именно для верующих. Люди под холмами ходят в спортивках с лампасами, таскают клетчатые баулы, живут в панельных домах, обвешанных тарелками, и смотрят совсем другое кино. Монастырь на холме - самое светлое у них. «Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Матф.6:23).
Роман и Дарья Нуриевы,
"Контрабанда"
Румынский режиссёр решил рассказать миру о православии. В Каннах его уже приветствовали пальмовыми ветвями, теперь фильм Кристиана Мунджу претендует на золото заморского дядюшки Оскара. Нашему отечественному богоносцу остаётся лишь почёсывать репу, вспоминая, что румыны тоже православные. Да ещё и, оказывается, куда более набожные, чем в России. Причём, «новой волне» румынского кино это нисколько не мешает - быть может, потому, что на смену Чаушеску не пришёл Путинеску.
За православие в мире, ну конечно же, должна отвечать РФ. Однако её кинематографический продукт выходит пригодным не иначе, как для внутреннего пользования. Крещение верхом на мине и прочая святая дребедень самонаграждается призами «За духовность в культуре» фестиваля «Виват, кино России!». А когда из елея выплывает уже не мина, а целый «Остров», целевая аудитория готова в восторге прикладываться к экрану. «Холмами» эта всеядность рискует подавиться. Тем более, бирка «антиклерикально!» уже наклеена многими рецензентами. О нашем православии, как говорится, либо хорошо, либо - никак.
Трудно поверить, но фильм Мунджу не против религии и не за неё - он про жизнь. Режиссёр взял недавнюю историю о монашках, заморивших приезжую девушку: скандал, смаковавшийся в 2005-м не только румынской прессой. При заранее известном конце можно удивляться отсутствию в картине жареного. И вот кое-кто пытается припечь сюда лесбийский мотив, кому-то лента в два с половиной часа кажется затянутой. На самом деле, «За холмами» - не триллер, а православная бытовуха. Бывши как в затерянных обителях Русского Севера, так и в сельских монастырьках за Восточными Карпатами, мы имеем особые основания для благодарности Кристиану Мунджу. У подготовленного зрителя возникает ощущение камеры, внесённой в провинциальный монастырь: угадываются руки оператора Олега Муту, сделавшие лучшие фильмы «новой румынской волны». И люди, и сами стены естественны до документальности. Об игре дебютанток Космины Стратан (Войкица) и Кристины Флутур (Алина) и судить сложно, настолько безоговорочно они вписались в этот сюжет.
Православие проще всего показывать эпично. На потребу российского зрителя лунгины возведут среди убедительных беломорских пейзажей декорации, нарочито вымазанные углём. Односложность лубков со старцами, пришедших на смену плакатам с монтажниками-высотниками, порождает узнавание - но не самой реальности, а общепринятых представлений о ней. Бедность же румынского монастыря на Новом холме ненавязчива, холмы и вовсе не показаны, однако узнавание происходит буквально на тактильном уровне. Коврики, прибитые к шероховатым стенам над кроватями, крашеные голубой краской двери, куцые тюлевые занавески на окнах. Настоятель такого же монастыря, с недошедшим до вершины холма электричеством, при мягком свете керосинки объяснял нам необходимость застеклённых дверей: и в каждую келью, и даже в храм. «Когда я исповедую, пусть тоже всё будет видно. А то мало ли, что люди скажут».
«Батюшка» у Мунджу также озабочен в первую очередь общественным мнением: «Не хочу скандала. За нами пристально наблюдают». Приезд подруги к послушнице Войкице выявляет истинную цену этой озабоченности. Алину испытывают, не замечая, что её появление становится испытанием для самого монастыря. Монахини видят её нездоровье, объявляемое бесноватостью, и не замечают собственного. Та действительно бесится, и в этом нет ничего сверхъестественного: только ревность, по-детски злая и глупая, но неудивительная для десоциализированной воспитанницы детдома. А вот мнительность и страхи монахинь, заставляющие их видеть то «чёрный крест» в полене, то демонов в ближнем - не вызывают удивления только потому, что принимаются за проявления религиозности. Лучше бы монашеские проблемы ограничивались банальным стремлением к деньгам или сексу. Здесь нет ни того, ни другого, но патологичная вера ужаснее всех подозрений о мотивах «батюшки», приходящих на ум Алине как человеку светскому. И трагичная развязка этой истории - лишь крайность типичного случая.
Определяющей в фильме является, пожалуй, сцена коллективной подготовки Алины к исповеди. В качестве руководства используется брошюра со списком из 464 грехов (в аналогичных российских изданиях бывает и больше). Попавшей на духовный конвейер Алине зачитывают список целиком.
Монахиня: Я думала: в мире столько зла, а Бог ничего не делает…
Алина: Так почему Он ничего не делает?
Её сомнения остаются без ответа. Не потому, что теодицея необъяснима. Но и в других случаях даже Войкица способна лишь бездумно повторять слова священника. Честный разговор о вере сделал бы невозможной саму идею исповедовать далекого от церкви человека. Тут же всё по чину: грехи перечислены, епитимья (400 поклонов и пост) дана. А вот у Йонаца, алининого брата-имбецила, ни сомнений, ни вопросов нет. В этом смысле он являет собой образ идеального монастырского работника. Если Мунджу и ошибся в кое-каких деталях (например, странный диалог между Алиной и священником, приостановившим причастие), то самое важное он угадал.
За отца и сестёр, не умеющих говорить о своей вере на светском языке, перевод в итоге осуществляет полицейский. Ему приходится объяснять им не только смысл содеянного («заточение, приведшее к смерти»), но даже то, что Алину распяли.
Полицейский: Вы привязали её к кресту цепями?
Священник: К какому кресту?
Полицейский: Мне это напоминает крест.
Увы, реальный прототип батюшки тоже не разглядел креста в носилках с поперечной перекладиной для рук «бесноватой». И хотя режиссёр высказал надежду, что его фильм заставит задуматься в том числе и верующих зрителей, едва ли этому суждено сбыться. Сами убийцы отпели и похоронили свою жертву, недоумевая, в чём их обвиняют: «Господь совершил для неё чудо, наконец-то она освободилась от дьявола. Не понимаю, почему журналисты поднимают вокруг этого такой шум. Экзорцизм - это распространенная практика в Румынской православной церкви, и мои методы хорошо известны другим священникам».
«За холмами» нет атеистов, есть только «воцерковлённые» и «невоцерковлённые». Более того, там нет и Бога, причём нет именно для верующих. Люди под холмами ходят в спортивках с лампасами, таскают клетчатые баулы, живут в панельных домах, обвешанных тарелками, и смотрят совсем другое кино. Монастырь на холме - самое светлое у них. «Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Матф.6:23).
Роман и Дарья Нуриевы,
"Контрабанда"