шелест
Совсем не пишу, будто бегу от самой себя. Будто боюсь остановиться и посмотреть внимательно. Потому что знаю, что посмотрев внимательно я сразу увижу, что папы нет. А пока я бегу, то вроде как ничего не изменилось. Все эти восемь месяцев одна за другой внутри меня с грохотом захлопываются какие-то двери. Первый снег и Новый Год без папы, первая весна без папы, приближается лето. Невозможно поверить, что вот этого с детства родного сидения на берегу реки Соленки с удочкой, и комары в небе, и садящееся солнце, и волны полыни, и стрекозы, и папа где-то рядом со своей удочкой, невозможно поверить, что этого больше не будет. Я рада, что прошлым летом переносила дела в его комнату. Шила юбку, машинка стучала, я проверяла, не громко ли, нет, не громко. Он был рад, ему было приятно. Ему было это даже важно, хоть он никогда не говорил. Но любил. С такой любовью и даже тревогой смотрел на то, что получается. Юбка для Аришки, для его внучки, для моей племянницы. Я легла рядом с ним, и мы смотрели старый фильм “Семеро смелых”. Мы, наверное, с детства не лежали вместе. Но теперь все можно было. Мы смотрели “Монолог” Высоцкого. И наша последняя поездка на рыбалку. Ради меня. Сидел, курил, часами смотрел на поплавок. Вспоминал Дядьку, наверное, как тот кричит: Шопен, ну куда ты тянешь! Куда тянешь! Дай ей зацепиться! Они уходят, уходят, и какая это, должно быть, гордыня горевать сейчас, как будто я сама вечная. Я поживу и тоже уйду, жизнь движется в одну сторону, хоть и кажется, что так будет всегда и ничто никогда не изменится. Я знала, что эта мысль придет, но не знала, что она будет приходить чем дальше, тем чаще: Нужно было больше с ним быть! Каждую минуточку ценить! Не бежать. Просто быть рядом. Предательская мысль. Я знала, что она будет, и поэтому старалась быть рядом. Но оно не работает. Я очень-очень-очень тоскую, Папка.