Смешение языков
가슴인지 머리인지 바람 구멍이라도 났나. 멍하니 흔들흔들.
시커먼 연기가 가느다랗게 피어오르는데, 수상한 단내가 펄펄 풍겨. 눈뜨고 꿈꾸는 것 같은 기분은 잦아지고 현실감은 더해져서 이러다 정말 그렇게 될 것 같은, 혹은 그래야만 할 것 같은 불안감. 쳐돌기라도 하려나 점점 심해지네. 왜 이러지...
Я расскажу тебе, как все было на самом деле. На самом деле все всегда бывает не так, как по правде, но богам и людям разве есть до этого разница?
Ты говоришь, была какая-то битва у какого-то озера? Не смеши меня. Не думаешь же ты в самом деле, что, разбегаясь в ужасе, они не забыли прихватить с собой шатры, провиант и еще кучу всяких штучек, полезных в быту?
Если б ты только знал, если б только мог себе представить, как в одно мгновение безумие охватило их, причем не было ни грома, ни зарницы, ни какого-нибудь удивительного света, пролившегося на них сверху, а просто в одну секунду ЭТО произошло, ты бы сразу понял, как нелепа вся эта лепнина, которой веками облипала эта история.
А дело было так. Пафнут приладил камень и глянул вверх, на солнце. А когда снова опустил глаза, чтобы полюбоваться своей безупречной работой, ЭТО уже случилось. Он повернулся к работавшему рядом Блабру, чтобы спросить его, что он собирается делать сегодня вечером после трудов праведных, хотел, как всегда, предложить ему отдохнуть где-нибудь вместе - выпить вина, спеть песен, а может быть, и отправиться к веселым девам, но вдруг понял, что не может вспомнить ни слова на эсперанто. Он провел рукой по глазам, полагая, что это просто солнце напекло ему голову. Но наваждение не прекратилось.
Он взглянул на….., потом перевел взгляд на выложенные ровными рядами……, после этого ему захотелось посмотреть на……., которые…….. …………. …………., ибо ……. был………… и ……….. .
Увы, Пафнут не мог вспомнить, как все это называлось, хотя суть этих вещей и явлений он прекрасно понимал.
В несколько секунд ужас объял его сердце. И усилился многократно, когда, оглядевшись вокруг, он понял, что и все прочие находятся точно в таком же положении.
Тот, кого сейчас мы назвали бы прорабом, стоял в недоумении, так как забыл, как ему крикнуть вниз, чтобы поднесли еще кирпичей. Улыбчивая водоносица, потупилась слегка, запамятовав слово «вода», но продолжала улыбаться, потому что женской прелести молчание не мешает, а может быть даже и делает ее еще ярче.
Кстати, если тебе интересно, именно эта водоносица была одной из тех женщин, что увез с собою Пафнут. Ведь понимаешь же ты, что мужчины, разделенные ужасом, не имели времени и смелости на сражение или грабеж, но женщин все же поднимали с земли и втаскивали на лошадей, по крайней мере, те, в ком оставалась хоть крупица разума…
Первым попытался заговорить именно Бларб, и в этом была его роковая ошибка. Когда он открыл рот, попытавшись сказать всего лишь «ребята, что-то странное происходит, вы не находите», из его горла вырвалось столь злобное и пугающее клокотанье, что друзья отшатнулись. При этом ты должен понимать, что каждый слышал в этом клекоте что-то свое, оно не было одинаково ужасным для всех. Оно было ужасным для каждого по-своему.
Бларб, конечно же, хотел сказать на эсперанто, но уже не мог.
Из этого следует вот что - никогда не будь первым, толку в этом нет.
В следующий миг взорвались уже все. Каждый и каждая на стройке и вокруг нее, да и во всем городе заклокотали, захлебываясь в собственной слюне, закашляли, согнулись в три погибели, полагая, очевидно, что просто съели что-то несвежее на обед. Но вместо остатков пищи из них извергались гласные буквы и целые слоги, дифтонги и трифтонги, суффиксы и окончания, а одному старцу даже удалось извергнуть из себя целое спряжение глагола, пусть и в неверном порядке.
Опять же повторю - никаких природных катаклизмов не случилось, небо оставалось голубым и безмятежным, солнце светило ярко, птички чирикали себе, собаки валялись на разогретых мостовых, Зиккурат гордо сиял всеми своими ступенями, и только кошки, почуяв неладное, норовили спрятаться.
Здесь имеет смысл сказать о том, почему Он все это затеял. Большинство отчего-то полагает, что Он, якобы, испугался Зиккурата, увидел в этом некое соперничество с собой, великим, то есть повел себя, как глупый родитель, раньше времени решивший применить розгу в отношении малолетних детей. Глупости это все. Людям удобно представлять себе Бога таким же примитивным, как и они сами. Я же не берусь, конечно, объяснить тебе все Его мотивы, но знаю, что многое станет ясным, если прочитать в оригинале неправильно переведенный первоисточник. Очевидной становиться одна из его главных тревог - не станут размножаться и заселять землю.
Представь себе это племя, бросившее якорь недалеко от Рая, объединенное общим языком, и решившее немедленно образовать идеальную Империю. Представь себе, что нелепая эта задача была бы выполнена ими в считанные столетия. Что было бы дальше?
И если мне будет позволено, я скажу еще кое-что. Будь я на Его месте, я бы тоже огорчился такому повороту событий. Я бы тоже предпочел иметь скорее тысячи кривых зеркал, отражающих Истину, чем одну, весьма примитивную и кустарную ее модель. Между скучным единством и исполненным страстью стремлением к иному, я бы тоже избрал стремление.
С тех пор и повелось, друг мой, что у человека столько душ, на скольких языках он может говорить. С тех пор одна чужая рифма может объяснить тебе о мире больше, чем тысячи родных тебе слов.
Но вернемся к нашему Пафнуту.
Он тоже изрыгал, и в бешенстве вращал головой, не зная, как остановить себя. Он больше не помнил эсперанто, но и то, что вдруг, в одно мгновенье упало ему в голову, подобно тяжелому кирпичу из основания Зиккурата, он еще не понимал. Представь себе младенца, слышащего вокруг себя непонятные слова, не умеющего понять их смысл, различающего только песню, интонацию. Таков был в те минуты Пафнут, и в отчаянии обращал он взор на Блабра, соратника своего в труде, собутыльника и лучшего друга.
И поймав отчаянный его взгляд, Блабр от всей души захотел дать Пафнуту то, что он желал, и, выудив из венегрета звуков, наполнивших его голову, как ему казалось, лучший и нежнейший, он - о, безумец! - попытался выдуть его своими загорелыми губами.
Услышав то, что вышло из них ( вспомни тут, друг мой, картины раннего Возрождения, на которых слова ангела вылетают золотыми буквами из его уст, подобно тому, как это сейчас бывает в комиксах), Пафнут зажал уши руками и бросился вниз по стропилам Зиккурата.
Мы, живущие много позже этой чудесно-чудовищной реформы, знаем, что на первый взгляд отталкивающие звуки, могут открыть нам свою красоту, если мы чуть-чуть подождем, не станем убегать. Известно нам также и то, что порой звуки, приятные для наших собственных ушей, могут не на шутку испугать чужеземца. Но, увы, Пафнут еще не знал этого.
Мы скажем тут, разумеется, что чья бы корова мычала. То есть, знал бы наш Пафнут, как страшен был окружающим клекот его собственного горла. Впрочем, ему самому он тоже был страшен. Но еще страшнее был клекот Барба…
Теперь ты знаешь, как и почему, он вскочил на первую, попавшуюся лошадь, и припустил на ней во весь опор вперед, куда глаза глядят. Испуганную водоносицу он взял с собой, перекинув через скакуна впереди себя. Так многие делали, и он сделал так. А вторая женщина, увязавшаяся за ним, сама уже была верхом. У нее были светлые глаза и волосы. Она не подавала воду строителям, она ждала их по вечерам, надушившись и нарумянившись. Ей даже нравилось немножко это охватившее город безумие. Она давно скучала и ждала чего-то подобного. А в голове у нее сквозило что-то плавное и мелодичное, что-то жалостливо-ритмичное, и оно не мешало ей скакать вслед за Пафнутом, обозревая сверху пустыню и реденькие оазисы.
Как и большинство женщин, она молчала, до тех пор, пока не поняла, чей клекот ей следует повторять.
На выезде из города ей показалось, что компания подобралась на редкость удачная. Впереди галопировал Пафнут с водоносицей наперевес, сама она скакала чуть поодаль, а где-то вдалеке нагонял их неистовый Блабр. Он тоже был верхом, один, без женщины.
Блабр кричал что-то. Я-то знаю, что, но скажу тебе чуть погодя. Когда Блабр кричал, Пафнут оборачивался в ужасе и еще сильнее стегал коня. Но Блабр не отставал и еще громче кричал ему что-то.
Друг мой, ты ведь догадался уже, что именно желал выкрикнуть Блабр. На своем клекоте от рычал из последних сил: «Пафнут! Брат мой! Куда же ты? Постой, постой, это же я, Блабр! Мы были вместе в труде и в радости… Остановись, подожди меня!»
Увы, слова эти, исполненные самого искреннего дружеского тепла и преданности, достигнув ушей Пафнута, звучали вызовом и угрозой. Где было этим двоим найти себе толмача посреди пустыни? Только один он мог быть у них, но Он не пожелал явиться.
Пафнуту казалось, что Блабр гонится за ним потому, что замыслил недоброе. Разве мог он, говоривший теперь не на понятном языке, а на этом чудовищном наречии, быть другом? Страх наполнил Пафнута от темени до кончиков пальцев на ногах, но и слезы он ронял, и однажды, обернувшись, крикнул Блабру свое: «Вернись в город, безумец! Ты ужасен, ты желаешь убить меня. Отстань, отстань, умоляю, чтобы я не причинил вреда тому, кто когда-то был мне братом!»
То, что донеслось до слуха Блабра, было столь неудобоваримым, что он тут же понял: бедный Пафнут сошел с ума. Без воды и пищи несется он в пустыню. Я должен догнать его и вернуть.
Так и неслись они несколько часов, выкрикивая бессмысленные слова в горячий воздух, пока Пафнут не поднял в воздух свой лук, угрожая. Я скажу тебе, что, конечно, не хотел он стрелять в Блабра насмерть, да и Блабр не думал, что сейчас поймает стрелу эту грудью. То ли порыв ветра, то ли еще что-то подхватило эту стрелу после того, как Пафнут выпустил ее из лука. Блабр улыбался, он даже остановился и вверх поднял обе руки, показывая, что стрелы друга своего он нисколько не опасается. И тут же поражен был прямо в грудь, насмерть. И упал с лошади на песок.
А Пафнут уже мчался вперед, не оглядываясь, не раздумывая…
Но потом, спустя еще несколько часов, бросив женщин у костра, который сами же они и разожгли ( у них почему-то оказалось с собой множество полезных маленьких вещиц, которое их племя всегда носит с собой, как видно, не слишком-то доверяя Создателю) Пафнут вернулся туда, где оставил Блабра.
Теперь он думал уже на своем, пафнутянском языке, пусть и с ошибками. Он вернулся, взяв с собой кинжал, чтобы вырыть могилу и похоронить лучшего друга.
Лошадиное ржание приветствовало его из темноты. Лошадь кругами бродила вокруг мертвого тела, ожидая кого-нибудь.
Пафнут присел на корточки рядом с телом Бларба и заплакал. По-пафнутянски плакал он, и говорил про себя: «Бларб, друг мой, брат… Как случилось это все, как случилось?» И еще горше плакал он, понимая, что будь Бларб жив, слов его сейчас он не понял бы.
Мне бы вечность, вечность мне бы, думал Пафнут, раскачиваясь над мертвым телом, чтобы придумать способ значками обозначать твой клекот, мой клекот, чтобы поставить одну табличку напротив другой и понимать друг друга. Если бы так можно было сделать, ты бы не пожелал убить меня, а я бы тебя не убил…
Потом Пафнут зарыл тело, но еще долго сидел при свете луны и горевал, и оплакивал своего друга, и не мог ничего понять, и уподоблялся Иову, о котором ты, наверняка, слышал.
Друг мой, я хотел бы, чтобы ты правильно понял то, что я тебе рассказываю. Иначе, ради чего я раскрыл тебе эту тайну? Пойми же, что для Пафнута лучше было бы, если б он сказал «собаке собачья смерть», или посмеялся бы, или уверовал бы в то, что Бларб замышлял его убийство на самом деле. Ведь знаешь же ты, что сказано: каждому будет по вере его. Сидевший в пустыне Пафнут и представить еще не мог этих слов, не мог вообразить, что когда-нибудь они будут произнесены, но в тот миг он обвинял себя, и великую меру вины на себя взял. И этой мерой и было с него спрошено…
Знаешь ли ты, что между умопомрачнением и безумием как раз и есть тот слабый просвет, по которому и измеряется мера?
А на рассвете в пустыне некто заговорил с Пафнутом. Не удивляйся тому, что мой рассказ что-то напоминает тебе. Все рассказы одинаковы. В них всегда есть Голос в пустыне, убийство в пустыне и две женщины.
И голос это сказал Пафнуту: «Я есть Господь Бог твой. Не имей другого, кроме меня».
«Что хочешь ты опять от нас?» - спросил Пафнут, глядя на тающие на небе звезды.
« Не от вас, а от тебя, - Ответил голос. - Дам тебе то, что хочу дать, и многие произойдут от тебя, но запомни то, что скажу».
« Я слушаю тебя, Господи», - ответил Пафнут, поскольку на первый взгляд был довольно покорен.
« Бларб преследовал тебя вместе с войском. Ты спасался с целым племенем своим. Шатры свои расставил ты у озера. Там Бларб вызвал тебя на битву, желая вернуть тебя и людей твоих на строительство Зиккурата. И одной стрелой ты поразил его прямо в сердце».
Пафнут опустил голову и заплакал.
« Если ты согласишься, - продолжал голос. - Умножу я семя твое, и великий народ произойдет от тебя….»
« Разве не хазареям обещал ты это?» - удивился Пафнут.
Голос лишь рассмеялся ему в ответ:
« Есть жены, а есть наложницы. Согласен ты? Одного от тебя лишь хочу…»
«Чего же?» - спросил Пафнут.
« Во имя нашего союза скажи сейчас то, что я прикажу. Ибо нет союза без отречения. Скажи: «Я никогда не любил Блабра».
Пафнут упал навзничь, лицом зарылся в песок, песчинки проникли в его горло… «Но ведь это не правда!»
« Мне судить, что правда, а что - нет».
На костях Блабра, преодолевая себя, выворачивая себя наизнанку, задыхаясь, захлебываясь, из последних сил, выдавил Пафнут из себя слова:
«Я…Никогда…Не Любил…Блабра».
Сказал и упал без чувств.
А в оазисе у костра ждали его две женщины, водоносица и светловолосая. Они быстро нашли общий язык и решили: когда вернется Пафнут, не говорить с ним, а только петь, мычать без слов. А уж кого он выберет первой, ему решать…..
시커먼 연기가 가느다랗게 피어오르는데, 수상한 단내가 펄펄 풍겨. 눈뜨고 꿈꾸는 것 같은 기분은 잦아지고 현실감은 더해져서 이러다 정말 그렇게 될 것 같은, 혹은 그래야만 할 것 같은 불안감. 쳐돌기라도 하려나 점점 심해지네. 왜 이러지...
Я расскажу тебе, как все было на самом деле. На самом деле все всегда бывает не так, как по правде, но богам и людям разве есть до этого разница?
Ты говоришь, была какая-то битва у какого-то озера? Не смеши меня. Не думаешь же ты в самом деле, что, разбегаясь в ужасе, они не забыли прихватить с собой шатры, провиант и еще кучу всяких штучек, полезных в быту?
Если б ты только знал, если б только мог себе представить, как в одно мгновение безумие охватило их, причем не было ни грома, ни зарницы, ни какого-нибудь удивительного света, пролившегося на них сверху, а просто в одну секунду ЭТО произошло, ты бы сразу понял, как нелепа вся эта лепнина, которой веками облипала эта история.
А дело было так. Пафнут приладил камень и глянул вверх, на солнце. А когда снова опустил глаза, чтобы полюбоваться своей безупречной работой, ЭТО уже случилось. Он повернулся к работавшему рядом Блабру, чтобы спросить его, что он собирается делать сегодня вечером после трудов праведных, хотел, как всегда, предложить ему отдохнуть где-нибудь вместе - выпить вина, спеть песен, а может быть, и отправиться к веселым девам, но вдруг понял, что не может вспомнить ни слова на эсперанто. Он провел рукой по глазам, полагая, что это просто солнце напекло ему голову. Но наваждение не прекратилось.
Он взглянул на….., потом перевел взгляд на выложенные ровными рядами……, после этого ему захотелось посмотреть на……., которые…….. …………. …………., ибо ……. был………… и ……….. .
Увы, Пафнут не мог вспомнить, как все это называлось, хотя суть этих вещей и явлений он прекрасно понимал.
В несколько секунд ужас объял его сердце. И усилился многократно, когда, оглядевшись вокруг, он понял, что и все прочие находятся точно в таком же положении.
Тот, кого сейчас мы назвали бы прорабом, стоял в недоумении, так как забыл, как ему крикнуть вниз, чтобы поднесли еще кирпичей. Улыбчивая водоносица, потупилась слегка, запамятовав слово «вода», но продолжала улыбаться, потому что женской прелести молчание не мешает, а может быть даже и делает ее еще ярче.
Кстати, если тебе интересно, именно эта водоносица была одной из тех женщин, что увез с собою Пафнут. Ведь понимаешь же ты, что мужчины, разделенные ужасом, не имели времени и смелости на сражение или грабеж, но женщин все же поднимали с земли и втаскивали на лошадей, по крайней мере, те, в ком оставалась хоть крупица разума…
Первым попытался заговорить именно Бларб, и в этом была его роковая ошибка. Когда он открыл рот, попытавшись сказать всего лишь «ребята, что-то странное происходит, вы не находите», из его горла вырвалось столь злобное и пугающее клокотанье, что друзья отшатнулись. При этом ты должен понимать, что каждый слышал в этом клекоте что-то свое, оно не было одинаково ужасным для всех. Оно было ужасным для каждого по-своему.
Бларб, конечно же, хотел сказать на эсперанто, но уже не мог.
Из этого следует вот что - никогда не будь первым, толку в этом нет.
В следующий миг взорвались уже все. Каждый и каждая на стройке и вокруг нее, да и во всем городе заклокотали, захлебываясь в собственной слюне, закашляли, согнулись в три погибели, полагая, очевидно, что просто съели что-то несвежее на обед. Но вместо остатков пищи из них извергались гласные буквы и целые слоги, дифтонги и трифтонги, суффиксы и окончания, а одному старцу даже удалось извергнуть из себя целое спряжение глагола, пусть и в неверном порядке.
Опять же повторю - никаких природных катаклизмов не случилось, небо оставалось голубым и безмятежным, солнце светило ярко, птички чирикали себе, собаки валялись на разогретых мостовых, Зиккурат гордо сиял всеми своими ступенями, и только кошки, почуяв неладное, норовили спрятаться.
Здесь имеет смысл сказать о том, почему Он все это затеял. Большинство отчего-то полагает, что Он, якобы, испугался Зиккурата, увидел в этом некое соперничество с собой, великим, то есть повел себя, как глупый родитель, раньше времени решивший применить розгу в отношении малолетних детей. Глупости это все. Людям удобно представлять себе Бога таким же примитивным, как и они сами. Я же не берусь, конечно, объяснить тебе все Его мотивы, но знаю, что многое станет ясным, если прочитать в оригинале неправильно переведенный первоисточник. Очевидной становиться одна из его главных тревог - не станут размножаться и заселять землю.
Представь себе это племя, бросившее якорь недалеко от Рая, объединенное общим языком, и решившее немедленно образовать идеальную Империю. Представь себе, что нелепая эта задача была бы выполнена ими в считанные столетия. Что было бы дальше?
И если мне будет позволено, я скажу еще кое-что. Будь я на Его месте, я бы тоже огорчился такому повороту событий. Я бы тоже предпочел иметь скорее тысячи кривых зеркал, отражающих Истину, чем одну, весьма примитивную и кустарную ее модель. Между скучным единством и исполненным страстью стремлением к иному, я бы тоже избрал стремление.
С тех пор и повелось, друг мой, что у человека столько душ, на скольких языках он может говорить. С тех пор одна чужая рифма может объяснить тебе о мире больше, чем тысячи родных тебе слов.
Но вернемся к нашему Пафнуту.
Он тоже изрыгал, и в бешенстве вращал головой, не зная, как остановить себя. Он больше не помнил эсперанто, но и то, что вдруг, в одно мгновенье упало ему в голову, подобно тяжелому кирпичу из основания Зиккурата, он еще не понимал. Представь себе младенца, слышащего вокруг себя непонятные слова, не умеющего понять их смысл, различающего только песню, интонацию. Таков был в те минуты Пафнут, и в отчаянии обращал он взор на Блабра, соратника своего в труде, собутыльника и лучшего друга.
И поймав отчаянный его взгляд, Блабр от всей души захотел дать Пафнуту то, что он желал, и, выудив из венегрета звуков, наполнивших его голову, как ему казалось, лучший и нежнейший, он - о, безумец! - попытался выдуть его своими загорелыми губами.
Услышав то, что вышло из них ( вспомни тут, друг мой, картины раннего Возрождения, на которых слова ангела вылетают золотыми буквами из его уст, подобно тому, как это сейчас бывает в комиксах), Пафнут зажал уши руками и бросился вниз по стропилам Зиккурата.
Мы, живущие много позже этой чудесно-чудовищной реформы, знаем, что на первый взгляд отталкивающие звуки, могут открыть нам свою красоту, если мы чуть-чуть подождем, не станем убегать. Известно нам также и то, что порой звуки, приятные для наших собственных ушей, могут не на шутку испугать чужеземца. Но, увы, Пафнут еще не знал этого.
Мы скажем тут, разумеется, что чья бы корова мычала. То есть, знал бы наш Пафнут, как страшен был окружающим клекот его собственного горла. Впрочем, ему самому он тоже был страшен. Но еще страшнее был клекот Барба…
Теперь ты знаешь, как и почему, он вскочил на первую, попавшуюся лошадь, и припустил на ней во весь опор вперед, куда глаза глядят. Испуганную водоносицу он взял с собой, перекинув через скакуна впереди себя. Так многие делали, и он сделал так. А вторая женщина, увязавшаяся за ним, сама уже была верхом. У нее были светлые глаза и волосы. Она не подавала воду строителям, она ждала их по вечерам, надушившись и нарумянившись. Ей даже нравилось немножко это охватившее город безумие. Она давно скучала и ждала чего-то подобного. А в голове у нее сквозило что-то плавное и мелодичное, что-то жалостливо-ритмичное, и оно не мешало ей скакать вслед за Пафнутом, обозревая сверху пустыню и реденькие оазисы.
Как и большинство женщин, она молчала, до тех пор, пока не поняла, чей клекот ей следует повторять.
На выезде из города ей показалось, что компания подобралась на редкость удачная. Впереди галопировал Пафнут с водоносицей наперевес, сама она скакала чуть поодаль, а где-то вдалеке нагонял их неистовый Блабр. Он тоже был верхом, один, без женщины.
Блабр кричал что-то. Я-то знаю, что, но скажу тебе чуть погодя. Когда Блабр кричал, Пафнут оборачивался в ужасе и еще сильнее стегал коня. Но Блабр не отставал и еще громче кричал ему что-то.
Друг мой, ты ведь догадался уже, что именно желал выкрикнуть Блабр. На своем клекоте от рычал из последних сил: «Пафнут! Брат мой! Куда же ты? Постой, постой, это же я, Блабр! Мы были вместе в труде и в радости… Остановись, подожди меня!»
Увы, слова эти, исполненные самого искреннего дружеского тепла и преданности, достигнув ушей Пафнута, звучали вызовом и угрозой. Где было этим двоим найти себе толмача посреди пустыни? Только один он мог быть у них, но Он не пожелал явиться.
Пафнуту казалось, что Блабр гонится за ним потому, что замыслил недоброе. Разве мог он, говоривший теперь не на понятном языке, а на этом чудовищном наречии, быть другом? Страх наполнил Пафнута от темени до кончиков пальцев на ногах, но и слезы он ронял, и однажды, обернувшись, крикнул Блабру свое: «Вернись в город, безумец! Ты ужасен, ты желаешь убить меня. Отстань, отстань, умоляю, чтобы я не причинил вреда тому, кто когда-то был мне братом!»
То, что донеслось до слуха Блабра, было столь неудобоваримым, что он тут же понял: бедный Пафнут сошел с ума. Без воды и пищи несется он в пустыню. Я должен догнать его и вернуть.
Так и неслись они несколько часов, выкрикивая бессмысленные слова в горячий воздух, пока Пафнут не поднял в воздух свой лук, угрожая. Я скажу тебе, что, конечно, не хотел он стрелять в Блабра насмерть, да и Блабр не думал, что сейчас поймает стрелу эту грудью. То ли порыв ветра, то ли еще что-то подхватило эту стрелу после того, как Пафнут выпустил ее из лука. Блабр улыбался, он даже остановился и вверх поднял обе руки, показывая, что стрелы друга своего он нисколько не опасается. И тут же поражен был прямо в грудь, насмерть. И упал с лошади на песок.
А Пафнут уже мчался вперед, не оглядываясь, не раздумывая…
Но потом, спустя еще несколько часов, бросив женщин у костра, который сами же они и разожгли ( у них почему-то оказалось с собой множество полезных маленьких вещиц, которое их племя всегда носит с собой, как видно, не слишком-то доверяя Создателю) Пафнут вернулся туда, где оставил Блабра.
Теперь он думал уже на своем, пафнутянском языке, пусть и с ошибками. Он вернулся, взяв с собой кинжал, чтобы вырыть могилу и похоронить лучшего друга.
Лошадиное ржание приветствовало его из темноты. Лошадь кругами бродила вокруг мертвого тела, ожидая кого-нибудь.
Пафнут присел на корточки рядом с телом Бларба и заплакал. По-пафнутянски плакал он, и говорил про себя: «Бларб, друг мой, брат… Как случилось это все, как случилось?» И еще горше плакал он, понимая, что будь Бларб жив, слов его сейчас он не понял бы.
Мне бы вечность, вечность мне бы, думал Пафнут, раскачиваясь над мертвым телом, чтобы придумать способ значками обозначать твой клекот, мой клекот, чтобы поставить одну табличку напротив другой и понимать друг друга. Если бы так можно было сделать, ты бы не пожелал убить меня, а я бы тебя не убил…
Потом Пафнут зарыл тело, но еще долго сидел при свете луны и горевал, и оплакивал своего друга, и не мог ничего понять, и уподоблялся Иову, о котором ты, наверняка, слышал.
Друг мой, я хотел бы, чтобы ты правильно понял то, что я тебе рассказываю. Иначе, ради чего я раскрыл тебе эту тайну? Пойми же, что для Пафнута лучше было бы, если б он сказал «собаке собачья смерть», или посмеялся бы, или уверовал бы в то, что Бларб замышлял его убийство на самом деле. Ведь знаешь же ты, что сказано: каждому будет по вере его. Сидевший в пустыне Пафнут и представить еще не мог этих слов, не мог вообразить, что когда-нибудь они будут произнесены, но в тот миг он обвинял себя, и великую меру вины на себя взял. И этой мерой и было с него спрошено…
Знаешь ли ты, что между умопомрачнением и безумием как раз и есть тот слабый просвет, по которому и измеряется мера?
А на рассвете в пустыне некто заговорил с Пафнутом. Не удивляйся тому, что мой рассказ что-то напоминает тебе. Все рассказы одинаковы. В них всегда есть Голос в пустыне, убийство в пустыне и две женщины.
И голос это сказал Пафнуту: «Я есть Господь Бог твой. Не имей другого, кроме меня».
«Что хочешь ты опять от нас?» - спросил Пафнут, глядя на тающие на небе звезды.
« Не от вас, а от тебя, - Ответил голос. - Дам тебе то, что хочу дать, и многие произойдут от тебя, но запомни то, что скажу».
« Я слушаю тебя, Господи», - ответил Пафнут, поскольку на первый взгляд был довольно покорен.
« Бларб преследовал тебя вместе с войском. Ты спасался с целым племенем своим. Шатры свои расставил ты у озера. Там Бларб вызвал тебя на битву, желая вернуть тебя и людей твоих на строительство Зиккурата. И одной стрелой ты поразил его прямо в сердце».
Пафнут опустил голову и заплакал.
« Если ты согласишься, - продолжал голос. - Умножу я семя твое, и великий народ произойдет от тебя….»
« Разве не хазареям обещал ты это?» - удивился Пафнут.
Голос лишь рассмеялся ему в ответ:
« Есть жены, а есть наложницы. Согласен ты? Одного от тебя лишь хочу…»
«Чего же?» - спросил Пафнут.
« Во имя нашего союза скажи сейчас то, что я прикажу. Ибо нет союза без отречения. Скажи: «Я никогда не любил Блабра».
Пафнут упал навзничь, лицом зарылся в песок, песчинки проникли в его горло… «Но ведь это не правда!»
« Мне судить, что правда, а что - нет».
На костях Блабра, преодолевая себя, выворачивая себя наизнанку, задыхаясь, захлебываясь, из последних сил, выдавил Пафнут из себя слова:
«Я…Никогда…Не Любил…Блабра».
Сказал и упал без чувств.
А в оазисе у костра ждали его две женщины, водоносица и светловолосая. Они быстро нашли общий язык и решили: когда вернется Пафнут, не говорить с ним, а только петь, мычать без слов. А уж кого он выберет первой, ему решать…..