Истории из детства
Истории из детства, которое проходило на берегах реки Енисей. Автору этого рассказа в апреле 2005го исполнилось бы 53 года. Я очень надеюсь, что он не сердится на меня за то, что я выкладываю здесь его историю. Я ничего не редактировала и не меняла.
«Катя, ты просила расписать о себе поподробнее. Что ж, постараюсь, если хватит терпения.
Итак. На свет я появился в лето 7459 от сотворения мира, в 2 часа по полуночи. Возможно, поэтому и не огласил сей мир восторженными воплями, как это принято у новорожденных, а спокойно созерцал полуночные звезды. А вот была ли луна на небе, сказать с уверенностью не могу, как, впрочем и о звездах. Скорее всего, было пасмурно. При том, я явно делал попытки к самостоятельному передвижению. Но увы, против моего желания меня окунули в ванну, а затем повязали по рукам и ногам. Позднее я был крещен и имею день ангела 18 марта (Юлиан).
Первый период своей жизни я отличался молчаливостью и нежеланием засыпать раньше 12 часов ночи, будь я в своей колыбели или на рукх матери. Все свое недовольство (если оно было) выражал дерганьем ногами и попыткаи высвобождать руки, если они были связаны. Позднее, обретя способность к самостоятельному передвижению (вначале методом пресмыкающихся), обязательно выбирался из своей колыбели (если это удавалось) или же меня оттуда предусмотрительно извлекали из опасения, что в один «прекрасный день» сверну себе шею. Я ползал по комнате, развлекаясь старой медной лампой, которую старшие братья, видя мое к ней неравнодушие, начищали до блеска. Не знаю, была ли эта лампа волшебной, но от других игрушек я отказывался лет до двух. После 12 часов ночи меня находили где-нибудь под кроватью или спящим, положив голову на порог.
Не могу сказать, чтобы мои ночные бдения очень уж нравились старшим, поскольку если даже и был в лампе джин, то я его оттуда довольно быстро выселил. Еженощные громыхания лампой могли выгнать из нее не одного джина, а попытки уложить меня пораньше ни к чему не приводили.
Поскольку я довольно быстро обрел способность перемещаться вертикально и быстро вылезал из постели, если не было еще 12 часов ночи, меня оставляли без присмотра. В конце-концов, с моим поведением смирились, и я свободно до полуночи разгуливал со своей лампой. Так продолжалось до двух лет, пока не появилась моя сестра, которой я вынужден был уступить свою кроватку. Мне пришлось спать с братом, который был на два года старше.
Надо сказать, что я был к нему привязан как ни к кому другому в семье. Но вскоре он заболел, а поскольку он был для меня почти что все средоточие мира, а я не понимал, что он болеет, я ему приносил, по-видимому, не мало страданий. Старшие братья, особенно когда не было родителей, чтобы избавить его от моей назойливости, привязывали меня к спинке кровати и я так проводи целые часы. Ведь как уже упоминалось, тренировать свои легкие я был не склонен. Это происходило весной. Как раз начался ледоход, и фельдшера привезли только через несколько дней. А еще через несколько дней брат умер.
Я к этому отнесся спокойно, потому что ничего не понимал этого. И вел себя спокойно до тех пор, пока гробик с телом брата не опустили в могилу и не стали засыпать землей. До этого, вероятно, мне все представлялось игрой. Но как только гроб покрыла земля, я взбунтовался. Впервые мои близкие услышали, как дико я могу кричать. Я не давал засыпать могилу и требовал выкопать брата назад. Меня насильно унесли, но я не успокоился на этом. Как только пришли все с кладбища и сели за стол, я взял лопату (а мне ее пришлось тянуть за собой волоком, ведь было мне не более двух лет) и отправился на кладбище выкапывать своего любимого брата. Это настолько ясно врезалось в мою память, что и сейчас перед моими глазами, как будто было совсем недавно. Я дошел до ограды могилки, пролез сквозь жерди (штакетника еще не было). Но что я мог сделать? Так я перенес первое и, пожалуй, самое сильное потрясение в своей жизни.
Через несколько дней после похорон мы переехали в соседнюю деревню. Возможно, в какой-то степени и из-за меня. Характер у меня оставался неуживчивым. Кроме того, что я действительно физически не мог заснуть раньше полуночи, я еще и отказывался спать с кем-либо в одной постели, а предоставить мне отдельную не было возможности - я был шестым ребенком в семье. Поэтому как только все засыпали, я вылезал из постели и отправлялся спать на пол около двери. Подушкой мне служил порог. Шлепки, которыми меня награждали после того, как там находили (а это как правило был самый старший брат) действия на меня не имели. Я их сносил молча и на следующий день, а порой и в тот же, удирал вновь.
Но поскольку у нас была семья охотников, то и отучать меня от побегов решили охотничьим способом. Когда укладывались спать, братья на пути моего обычного ночного маршрута и у койки расставили настороженные капканы. Что такое капкан, я к тому времени уже знал прекрасно. Свет погасили, и я понял, что если попытаюсь удрать, непременно наступлю на капкан. Мне больше ничего не оставалось делать, как созерцать темноту, ведь я был «полуночник», как звала меня мать. Брат, полагая, что я напугался и уснул, встал и убрал капканы, а как только он уснул, я улизнул снова на свое место.
Братья продолжали каждый вечер настораживать у кровати капканы, а я стойко ждал, притворяясь спящим, когда же их уберут, а затем удирал. Если даже я засыпал раньше, чем капканы были убраны, то проснувшись ночью проделывал свой обычный маневр.
Не знаю, сколько бы продлилось мое упрямство, возможно, до тех пор, пока бы не простыл у двери. Но в одну из ночей, когда я задремал и не слышал, как были убраны капканы, я отправился своим обычным маршрутом. Перелез через стенку кровати (на краю спал брат, и через него перелезть было нельзя) и начал спускаться на пол. Только я опустил ногу к полу, как почувствовал под ногой что-то твердое, а не пол. В ту же секунду мою ногу подбросило и раздался хлопок капкана. У меня хватило ума сообразить, что если я еще сделаю шаг, следующий капкан захлопнется у меня на ноге. А я видел пойманных в капканы лис и зайцев и прекрасно представлял, какое это удовольствие. Вернувшись назад в постель я пришел к заключению, что за меня серьезно взялись, и что если я буду удирать, то непременно окажусь в капкане. На этом мои ночные похождения закончились. Дело обстояло очень просто: брат заснул, не успев убрать капканы.
Больше мое раннее детство ничем особенным не отличалось до того времени, как я пошел в школу.
В школе все шло нормально, пока писали палочки и крючочки. Трудности начались, когда дошли до письменности. Я с трудом усваивал буквы и не понимал, почему в алфавите одна и та же буква может быть написана по-разному (если заглавная буква отличалась от строчной). Я вообще каким-то образом умудрился не запомнить строчную «и», и везде писал прописную «И». Можешь представить, как она выглядела в середине слова. Попытки моих ближайших по возрасту братьев (один из них учился в 4м классе и был отличником) переубедить меня ни к чему не привели. Поскольку учитель исправно ставил мне единицы, но вразумить меня не пытался, сейчас по прошествии времени я иногда над этим задусываюсь. Что им руководило? Может быть, его забавляло, что один брат учится на пятерки, а другой - на единицы? Но как бы там ни было, во второй класс он меня перевел.
В тот же год мы переехали в Комсу (в старой школе во втором классе я проучился около месяца). В Комсе школа была закрыта из-за отсутствия учителя. В то время в небольших деревнях все четыре класса начальной школы вел один учитель. И я не целый год (да и не только я, почти вся деревня наша и девчонки) был предоставлен себе самому. Пожалуй, этот год был самым веселым в моем детстве. К началу следующего учебного года прислали учительницу, причем временную, пока не приедет другая. А я к тому времени забыл большую часть букв. Так что мне снова пришлось начинать с букваря. Надо отдать ей должное. Когда через месяц пришла другая учительница (Лебедевская кетка), я не только уже знал все буквы, но и нисколько не отставал от других второклашек. Жаль, что я теперь не помню, как ее звали. В дальнейшем в моем обучении ничего примечательного не было. Правда, в четвертом классе у нашей учительницы (это была уже не кетка) умер муж, и она уехала в середине зимы, и мы целую четверть не учились, пока к нам не прислали девчонку-десятиклассницу. Она нас и доучивала. Теперь она заслуженный педагог и уже бабушка, живет в Бору.
Из раннего детства можно упомянуть о том, что первый свой выстрел из ружья я сделал в пять лет. А первого кулика убил в шесть лет. А когда учился в третьем классе во время весенней охоты мне впервые доверили ружье для самостоятельной охоты и я в первый свой выход добыл пять уток: селезня кряквы, лутка, чирка-свистуна, гоголя и чернеть. Нечего говорить, что я был на седьмом небе от счастья. Правда, радость слегка омрачалась тем, что нам (мне, сестре и брату - бывшему отличнику) пришлось почти весь день ощипывать уток. Ведь кроме меня на охоту ходили еще пять братьев - все старше меня, которые, конечно, были несравненно более опытными стрелками и удачливыми охотниками. Но этот день стал тем, когда меня признали за равного охотника и уже не препятствовали моим охотничьим похождениям, а так же прекратили надо мной насмехаться.
Поводом для насмешек послужило следующее. За два года до описываемых событий мне уже давали ружье. У нас под угором весной бежит ручей из ближайшего озерка. В начале шестидесятых он был полноводнее, чем сейчас, и по нему вечером иногда в Енисей выплывали ондатры. Вот я и уговорил отца дать мне ружье, чтобы подкараулить ондатр. Он согласился. Я сделал скрадок и засел с ружьем. Долго ли, коротко ли я сидел, наконец ондатра появилась. Я выстрелил и тут же переломил ружье, чтобы перезарядить. Но увидев, что ондатра забулькала на одном месте, решил, что убил и это агония. Я бросил ружье в краде и скорее побежал за своей добычей. Однако ондатра оправилась от легкого ранения прежде, чем я успел к ней подбежать и поплыла вниз по ручью к Енисею. А у меня в руках не было даже палки, и я бежал за ней, пока она не скрылась. Не оставь я ружье в скраде, для меня не составило бы труда убить ее следующим выстрелом, причем с более близкого расстояния. А вернуться за ружьем я не мог, потому что за это время ондатра все равно бы от меня скрылась. Это-то происшествие послужило причиной для насмешек и отсрочило мою охотничью карьеру на целых два года.
На этом, пожалуй, закончу.
Красноярск, 14 февраля 1992."