Про уродов и людей (снова - вечная тема...)
Ко мне иногда заходят периодически в личку или в старые посты разные неравнодушные люди с ценными советами, просвещённым мнением, а то и с добрыми пожеланиями и, несмотря на соблазн наиболее страстными комментариями поделиться с широкой публикой, я себя давно уж приучила на автомате стирать напущенную под дверь лужицу одним кликом и сбрызгивать хлорочкой (если успеваю, есть среди неравнодушных некое застенчивое нечто, что само торопится через четверть часика свой крик души стыдливо подтереть).
Единственно, что хочется этим дамам и господам сказать (исключительно из сострадания) - жалко ваших усилий, малоуважаемые. Я не Татьяна Толстая, вы не Божены Рынски, у нас тут дома пониже, асфальт пожиже - масштабный гречкосрач в моей уютненькой затеять не получится, скучно у меня и тихонько.
А я продолжу постить нарядные фоточки, писать свои назидательные баечки и скучные воспоминания из раньшей жизни, продиктованные богатым жизненным опытом старой мудрой Тортиллы. Вот и сегодня усилия неравнодушных не пропали втуне и заставили написать невесёлое, но логичное продолжение к двум последним ташкентским постам.
Бабушка моего мужа так и не попала во время эвакуации в вожделенный и вымечтанный Ташкент - город хлебный, высадили её с двумя беспомощными полуслепыми стариками и тринадцатилетним сыном в Янгиюле. Надо отдать должное местным властям - не стали они придираться к тому, что не хватало у вдовы большей части документов, отнеслись с пониманием, не бросили на перроне просить милостыню, определили на подселение - в «кибитку», в глинобитный домик многодетной вдовы, у которой для эвакуированных изъяли одну комнатушку из трех. Неведомо, спрашивали ли у хозяйки, матери шестерых детей, на то согласия (боюсь, что нет...) и платил ли ей за это хоть малую копеечку райжилотдел (боюсь, что и малой не платил...). Но хозяйка вздыхала, качала головой, улыбалась почти беззубым ртом, гладила по головке кудрявого тощего еврейского подростка и по возможности не жаловалась.
За занавеской там уже жила женщина из Ленинграда с дочкой - можете себе представить, как она обрадовалась новому соседству.
Вот от неё-то бабушка и хлебнула по полной.
Дело в том, что представительница титульной нации твёрдо знала, что все несчастья в мире - от жидов и чурок. Поскольку глобальную задачу борьбы с мировым еврейством и прочей расово неполноценной нечистью в это время взяли на себя отважные дойче зольдатен, то бывшей обитательнице культурной столицы ничего другого не оставалось, как вести свою кампф в локальных масштабах с двумя отдельно взятыми вдовами - еврейской и узбекской. Обе они, по мнению окультуренной гегемонши, на её крови «жировали». Тот факт, что к западу от Узбекистана, в том числе и в славном городе на Неве русская кровь проливалась - эээээ... - по вине несколько других (хоть и красивеньких, что правда, то правда) ребят её нисколько не смущал и когнитивного диссонанса ни разу не вызывал.
Методы её, проверенные коммунальным житьём-бытьём, разнообразием не отличались - плевки в суп и в кашу, матерные вопли среди ночи, швыряние в грязную лужу выстиранного белья - словом, см. произведения М. Зощенко, там этот подвид подробно исследован. Однажды, правда, попыталась для разнообразия обварить кипятком одного из хозяйских детишек (не удалось - проворный оказался, подлец!), но тут уж и кроткая узбечка не стерпела - вызвала пожилого участкового, который ей по счастью приходился троюродным дядюшкой и внятно говорил по-русски. После визита официального лица в форме, гегемонша слегка присмирела, но не преминула, закрыв калитку, горько пожаловаться в пространство:
- Ясное дело - у чурок в ихем чуркестане всё схвачено!
Дальше она действовала строго в рамках закона, пустив в ход лёгкую артиллерию - дочурку - очаровательную белокурую бестию. Та быстро просчитала, что тощий, но красивый кудрявый подросток воспитан в понятиях «маленьких не обижают» и «девочек не бьют», а по-русски зато говорит с противным жидовским акцентом - буээээ! - чем не повод для претензий? Сама она по-русски говорила хорошо. Все четыре известных ей слова - сука-падла-плять-гамно - выговаривала абсолютно без акцента. Иногда виртуозно проговаривала это вообще без пауз слитно, в одно слово и так много раз - шутка ли, не каждый могёт! Некоторую скудость лексикона хорошенький ротик компенсировал обильным слюноотделением и прицельными плевками в лицо противнику с любого расстояния. Иной раз и ночью могла приподнять занавеску и плюнуть в полной темноте - и ведь не промахнулась ни разу! И заливалась, бывало, вместе с маменькой здоровым девичьим смехом, услышав, как глупая жидовка беспомощно бормочет в ответ:
- Деточка, как тебе не стыдно - ты же пионэрка...
Но ведь девочек не бьют, верно?
К счастью, бывшая почтистоличная жительница, спустя год примерно, добилась-таки переселения из «этой сраной дыры» в Ташкент, дальнейшей её судьбой две вдовы почему-то интересоваться не стали, хотя и всплакнули обе, заранее сочувствуя её будущим соседям.
И ещё история про деда. Я упомянула уже, что это был человек, упрямо игнорировавший все болезни и болячки.
На моей памяти лишь один раз, не считая предсмертного воспаления лёгких, он был серьёзно болен и лишь один раз лежал в больнице.
Было это в конце 1976-го. Вся семья тогда ещё жила в Янгиюле. И деда свалил какой-то серьёзный грипп - температуру выше 39 этот старый упрямец всё-таки признавал за причину не пойти на работу и оставить кладбищенские дела на «шмаркача» Биньёмина.
Врача к себе вызвать он, разумеется не позволил - крутой кипяток, горячее молоко и на ночь - водки с перцем - завтра буду здоров! Но согласился дома остаться - и на том спасибо.
Кто ж знал, что именно в этот день на их дом совершат разбойное нападение!
Свёкор мой покойный был человеком богатым. В маленьком городе такое вычислить несложно. За домом внимательно следили. Вычислили, что после половины девятого все разъезжаются на работу, дома остаётся только бабушка - божий одуванчик (она реально таким доверчивым одуванчиком была всю жизнь) - и две маленькие собачонки.
То, что дед в этот день не вышел за калитку, они прохлопали - видно не встали раненько, а дед обычно уходил в шесть утра. Напоминаю - было деду на тот момент 82 года. Стремительно портящееся зрение, гипертония, плюс грипп и температура 39 и 5.
Поэтому на звонок в калитку он не встал - открывать пошла бабушка, рост метр 55, вес 45, 73 годика, варикозные ножки, больная спина. Гостей нежданных было трое. Её ударили по голове сразу, она и вскрикнуть не успела, залившихся лаем Чику и Мику легко отшвырнули слаженными пинками, но их необычно истеричный визг услышал дед. И вышел поглядеть, в чём дело. С кружащейся головой, с трудом опираясь на палку.
Неожиданное появление кряхтящего старичка с палочкой бандюг слегка удивило, но не впечатлило особо - оно, может, и к лучшему, бабка-то - от зараза! - в отключке, щаз старый хрен быстренько покажет, где что лежит. И дед показал. Одному палкой по черепу - другому - по рёбрам, третьему успел садануть по голени, прежде, чем его самого отключили. Но шум непредвиденно случился изрядный, к тому же спрятавшиеся под сараем собачонки не прекращали истерично голосить, сбежались соседи, кто-то успел стукнуть в калитку к участковому - всё в этом плотно заселённом райончике-махалле было рядом, даже звонить не надо - и подонков взяли с поличным.
Дед с бабой после этого месяц лежали в больнице с сотрясениями мозга и переломами.
За разбойное нападение хлопцы сели всерьёз и надолго - там и расследовать было нечего, но не об том речь, а об одной пикантной детали.
В любом суде, как вы знаете, любому отродью, чего бы оно там не начудило, положен адвокат. И у этих у**ков тоже был адвокат, да ещё какой креативный! Усердно отыскивая обстоятельства, смягчающие вину незадачливых Раскольниковых, по чистой случайности не раскроивших с одного удара череп зловредной старушке, он додумался подать встречный иск. За полученные увечья, а что? У одного - налицо черепно-мозговая травма, грозящая, между прочим, ослаблением зрения (а ну как ему в тюрьме захочется Толстоевского прочесть, а?), у другого - рёбрышко сломано, нет, целых два! - у третьего - ушиб голени - вона, у нас акт судмедэкспертизы, всё честь по чести! Превысил старый жид пределы необходимой самообороны, больным, подлец, прикинулся, не предупредил, что палочка - с налитым свинцом основанием - запрещённое оружие, мы так не договаривались!
Суд чегой-то аргументами не впечатлился - во встречном иске отказал, странно, да?
Я тогда работала некоторое время телетайписткой на товарной станции Кызыл-Тукумачи (после трёх курсов МГУ - самое то) - был и такой факт в несколько авантюрной моей трудовой биографии. Большинство работников станции проживадо поблизости - на Саларе - существовала тогда (а может, и нынче есть) в Ташкенте такая босяцко-рабочая слободка, с законсервированными с конца 19-го века полууголовными нравами и понятиями, молодому Максиму Горькому там было бы раздолье!
И как-то, по свежим следам этой впечатляющей истории решила я, тэк скээть, поделиться с сослуживцами в расчёте на некоторое сочувствие - молодая, была, глупая...
С чувством рассказанную повесть слушали сначала с интересом, а затем интерес принял какой-то нездоровый оттенок. Молчание, с которым встретили финал истории, было таким плотным, что в воздухе явно потрескивали электрические разряды угрюмого неодобрения. Недоумение моё было разрешено сакраментальной фразой:
- Поняя-а-ятненько... У жидов всегда всё схвачено, куда простому человеку с ними судиться!
Тут можно было бы и поставить эффектную точку, но мне, старухе, упорно хочется верить в то, что человек разумен, поэтому раз обещано в заголовке «про уродов и людей», то завершу, как и заявлено, «про людей».
Я эту историю давным-давно записала с бабушкиных слов, а потом она пригодилась для одного проекта здесь уже, в Израиле.
Гораздо чаще, чем про плюющееся гегемонское дитя, бабушка вспоминала предисторию своей эвакуации. Она овдовела незадолго до войны, к категории ценных специалистов, подлежащих первоочередной эвакуации, не принадлежала, сама хлопотать не знала, где и как, да и боялась: куда? как? бросить домик, садик, огородик? Ну, и сакраментальное: «мы немцев с Первой мировой помним, они с женщинами и детьми не воюют...»
И вот тут-то на их еврейской улочке и появился пьяный («Ой, я за всю мою жизнь не видела, чтоб человек так шатался!») и матерящийся («Что он говорил! Готеню, что он говорил! Я и не знала, что такие слова бывают!») солдат. Он стал с проклятиями стучать в окна, двери и калитки и кричать какие-то жуткие вещи. «Он кричал, что надо бежать. Он кричал, что мы дождемся, что немцы будут наших детей на куски резать и живыми закапывать. Я подумала про сына, и у меня ноги подкосились. Ой, кто бы знал, как стало страшно!»
В панике расстелила она на полу скатерть и стала кидать в нее, что под руку подвернется. («А кто в такую минуту знает, что надо брать? Чашку-ложку надо? Одежку на зиму... Учебники… Документы - куда они девались? Тряпку лишнюю…») С этим импровизированным узлом они с сыном, подхватив под руки полуслепых стариков, и выскочили на улицу.
«Соседи смотрели на меня как на ненормальную. Одна мне сказала: “Сарочка, вы же ж с образованием женщина, вы ж в гимназии учились, ну шо вы слушаете этот мешигене гой! Мало ли, шо он вас пугает, немцы - это ж такая культурная нация!”.
А я ведь эту соседку держала за умнейшую женщину… Ой, лучше бы она, действительно, оказалась умнее меня! Лучше бы я осталась в дурочках, чтобы она мне после войны сказала: «Вот видишь, я была права!» А я ведь и не знаю, где, в какой яме они все, бедные, закопаны… …
Не послушала я соседку, собралась бежать, а дальше что? Нужны какие-то разрешения, документы на проезд, а у меня ничего… И что ты думаешь: этот “мешигене гой” - а я и имени его не спросила - мне говорит (КАКИМИ словами говорит, я тебе повторить не могу): “Не бойся, мамаша, иди за мной!” Как мы до вокзала добрались - мама с папой еле ноги передвигали, да как протолкнулись, да с кем он там ругался, да как втолкнул нас в вагон - все это я как страшный сон помню… Сам Б-г нам этого пьяницу послал, а я и спросить забыла, как его зовут, чтоб знать, за кого молиться…»
И вот вопрос, который я не устаю задавать - отчего люди не всегда такие? Могут же, когда захотят...