Меня засосала опасная трясина...
...и жизнь моя - вся сплошной дед-лайн.
Хотела объявить в ЖЖ парламентские каникулы - как в Кнессете - но какие это, к лешему, каникулы!
Каникулы я себе объявлю в сентябре, но до этого ишшо дожить надо, а пока надо написать два отчёта, два проекта и два доклада: для Москвы в августе и для Вильнюса в октябре, а внучата малые слезами плачут - бабушку зовут, тем более, что у них на следующей неделе закрываются все детские летние лагеря, френдлента пестрит сообщениями о ремонтах и модных унитазах, а мне надо без затей крышу починять, пока дожди на начались (это только кажется, что до дождей далеко!) -вспомнилось, что у одной моей коллеги, как и я, полонофилки, перебравшейся с моего нынешнего рабочего места на этаж ниже, висел над компом плакат: «Odpoczniemy w grobie!» - надо бы мне его вернуть на место...
Перебрала кучу начатого и недописанного, и оставила пока - цикл «в мире мудрых мыслей» отложу на потом.
А пока буду писать, когда заскучаю, всяки дыбры, чисто для того, чтоб огородик репейником не зарос.
Вот нынче встретила у нового ЖД вокзала за фортепьяном уже знакомого читателям мордастого Шмулика с кошёлками - и расстроилась маленько. Я ведь нарисовала такой образ колоритный: идёт, мол, эдакий Шмулик с базара - простак-простаком, а тут - бац! - рояль в кустах! - и Шмулик такой - бац! - авоську свою с картохой в сторону, слезу уронил, вспомнил детство босоногое и как бабушка, желая, чтоб хоть один внучек выбился в культурные люди, его за шиворот в музыкалку таскала, носом шмыгнул, штаны подтянул - и тадам! - как заиграет, как заиграет... А он, вона что - профессионал, каждый день на этом хлебном месте пасётся, монетки в специальную тарелочку сшибает - вот и верь после этого людям...
...и вспомнилась мне история про ещё одного пианиста - к огорчению или к утешению, решайте сами.
Было это в году, если не ошибаюсь 1991-м. Безумные годы, и в то же время - один из самых счастливых периодов в моей карьере - я работала тогда в киноцентре, о чём писала, например, здесь и здесь.
Директор наш, тёртый калач, заслуженный кинопрокатный маффиози с советских ещё времён, в благодарность за грамотно составляемые для министерства культуры программы о культурно-воспитальной деятельности, позволял нам, чокнутым кинофанатам, творить всё, что вздумается - проводите свои премьеры-презентации, показывайте своим полутора калекам какой угодно артхауз на центральных площадках в рейтинговое время, лишь бы не забывали вовремя отчёт написать и статейку в газету тиснуть.
Он, кстати, искренне изумлялся, и даже начинал посматривать в нашу сторону с известным почтением, когда мы набирали почти полные залы, например, на ретроспективу Сокурова и на каждую следующую киноклубную авантюру давал карт-бланш, не вникая в подробности.
Так нам удалось провести две ретроспективы фильмов, не купленных прокатом - французскую и немецкую. Фишка была в том, что фильмы мы через Всесоюзный киноклуб (дадада - Союз уже трещал по швам, но держался) получали бесплатно, напрямую из посольств. Была тогда в каждом посольстве, в отделе культуры коллекция фильмов для некоммерческих киноклубных просмотров. Правда, фильмы требовалось за свой счёт и под свою ответственность доставить из Москвы в Ташкент, а также перевести - все они были, разумеется, без дубляжа и субтитров, а монтажный лист, если и имелся, то только на языке оригинала. Но после того, как я без проблем нашла в хлебном нашем городе переводчицу с хинди (у меня и переводчик с японского был - о как!), найти толмачей с немецкого-французского не составляло труда - если не спохватываться в последний момент, конечно.
Немецкую ретроспективу я ждала с особым нетерпением - ко всему прочему там были три моих самых-самых любимых и долгожданных фильма: «Кабинет доктора Калигари», «Голубой ангел» и «Жестяной барабан». Последние два - звуковые с монтажными листами, с переводчицами проблем не было, озвучку к Шдёндорфу я зачитывала сама, никому не доверила - и до сих пор помню её наизусть.
Засада получилась с «Калигари». Немой шедевр немецкого экспрессионизма прибыл в натуральном виде - то бишь, немой-немой, без музыкальной озвучки - только романтичное потрескивание плёнки. Киноклубный зритель. жаждущий интеллектуального, у нас, знамо дело, был тренированный, но не до такой же степени! К тому же Роберт Вине снимал в те славные времена, когда тапёр к немому фильму предполагался, как нечто само собой разумеющееся.
Казалось бы, чего проще - в городе, где есть знаменитая школа Успенского и консерватория, найти желающего подработать пианиста! Неужто сложнее, чем переводчика с японского? Оказалось - сложнее.
Во-первых, профессия кино-тапёра уже в 30-е годы ХХ века стала малоактуальной, а уж о 90-х-то и говорить нечего. Нужен был профессионал, умеющий импровизировать, а ряды профессиональных музыкантов начали стремительно редеть уже в конце 80-х - разбегались они, предчувствуя грядущую независимость солнечной республики. Кроме этого, пресловутая либерализация экономики привела к тому, что студенты консерватории, желающие без напряга подработать, без затей выходили попиликать на скрипочках и подудеть на флейточках на пешеходную улицу - променад, ведущий от театра Горького к Скверу всё еще Революции, где уже тусовались вовсю залётные птицы, арабские и турецкие бизнесмены, с которых легко сшибалась мелочишка не токмо на бутылочку «Ок Мусалас» с закуской, но и на кроссовки-шмасовки.
Более серьёзные лабухи нашли своё место под солнцем под крышами расплодившихся, как грибы, кооперативных ресторанов, где гуляли вовсю уже «новые узбекские» всех населявших Ташкент национальностей (заодно и прибавилось работы на «жмуриках» - похоронах безвременно пристреленных в расцвете лет). Не знаю, долго ли ещё продолжалась эта лафа, но мы попали именно на тот момент, когда музыканты разбаловались.
Те, к кому мы обращались, заламывали такую немыслимую цену, что услышав о ней, благодушный наш босс вспомнил вдруг о своей природной скупости и воздел руки к небу:
- Считай: аренда зала в вечернее время в центре города - раз (ретроспектива была на площадке Дома Знаний), доставка фильмов, авиабилеты, гостиница в Москве хоть на одну ночь и командировочные сопровождающему - два, переводы - три, а сколько у вас зрителей будет на допотопном немом кино? - полторы калеки? (пятьдесят билетов на Калигари уже продано! - робко вякнула я) - ну, пусть пятьдесят калек - раз они такие итэллэктуалы, пусть смотрят молчком, перебьются! Ни рубля не дам!
- Мы на «Жестяном барабане» всё отобьём, - не отставала я, - он «детям до 16-ти»!
- Четвертак дам, - неожиданно согласился босс, - но если этот твой барабан нам всё не возместит...
- ...вычтем из зарплаты! - привычно закончила я (это была перманентная и никогда не приводившаяся в действие угроза).
- И ни копейкой больше! - расстроившись от собственной щедрости рявкнул босс, чтобы оставить за собой последнее слово.
В отчаянии я кинулась за помощью к подруге Лизе - скромной учительнице музыки и заядлой киноклубнице. Жила она после развода скромно, почти бедно, помогала сестре, тоже разведённой, растить племянника, и я была уверена, что двадцать пять рублей за вечер для неё лишними не будут (а у нас, кроме «Калигари», был ещё «Носферату» - тоже немой).
Лиза от моего предложения поначалу пришла в ужас - она же не концертирующая пианистка! На сцену в последний раз поднималась на экзамене в консерватории!
Я пустила в ход лесть, уговоры, почти что слёзы и взывание к чувству долга - кроме тебя, некому!
И вдруг подруга на минуту задумалась.
- Знаешь, что, - сказала она, - если, действительно, никого не найдёшь, я готова попробовать, но только прежде я хочу тебе одного человека присоветовать. Он пианист джазовый от Бога и деньги ему нужны позарез и всегда. Это мой бывший муж. Только он - ну... не обязательный человек, но уж, если возьмётся...
- А ты с ним общаешься? - удивилась я.
- Приходится, - вздохнула Лиза, - короче, телефона у него нет, я его вечером попробую найти, а уж если не получится, будем думать.
Тем же вечером мне позвонили. Голос был какой-то подростковый, такой ломающийся басок и немножко шепелявящий, но речь правильная, интеллигентная, без ташкентских растяжечек. Рудик от Лизы. Он готов за 25 рублей - только скажите, о чём фильм и когда приходить.
Меня это, признаться, насторожило - он что собирается аккомпанировать, вообще не видя фильма?
- Ну вообще-то, - сказал подростковый голос в трубке, - когда-то тапёры так и работали...
Несмотря на грамотную речь, мой телефонный визави как-то не вызывал доверия. Брать кота в мешке? Звать этого шепелявого подростка на премьеру любимого и долгожданного фильма, к которому я приготовила вдохновенное вступительное слово? К тому же сама Лиза его отрекомендовала как-то неуверенно...
- Знаете, - сказала я, - позвоните через полчаса, я договорюсь с боссом о предварительном просмотре для тапёра.
И положила трубку. Позвонит - хорошо, не позвонит - буду Лизу домучивать или, действительно, посмотрим реально НЕМОЕ кино.
Босс привычно наорал на меня за звонок в неурочное время, привычно пообещал вычесть из зарплаты за сверхурочные киномеханику и назначил просмотр на десять утра, добавив:
- И не вздумай своему лабуху за репетицию доплачивать!
Шепелявый «лабух» позвонил ровно через полчаса. Почему-то обрадовался тому, что встреча назначена в Доме Знаний.
Назавтра без четверти десять в холле Дома Знаний никого не было, кроме меня с мужем (муж был приглашён в качестве музэксперта), раздражённого киномеханика и уборщицы.
- Ну чё, зал открывать, нет? Кто смотреть-то будет? - накинулась на меня уборщица.
- Мы и будем! - твёрдо сказала я, - открывайте, готовьте фильм, аккомпаниатор, может быть, опоздает чуть-чуть, человек творческий, бывает...
Муж остался дежурить в холле, караулить опаздывающего шепелявого, если тот паче чаяний объявится, а я, делать нечего, пошла в зал.
Тёть Люся профессиональным взглядом окинула ряды:
- Гулька вчерась убирала, халда немытая, семки в последних рядах даже для виду в угол не смела, засранка - я на неё, заразу, директорше пожалуюсь, вы ж подтвердите? И окурок! и бутылка! - гляньте, ну что за народ - совсем обнаглели, Дом Знаний называется - а это ещё что такое - карауууул!!!!!
Тут она не просто завопила, а взвыла сиреной - в проходе между последними рядами, прямо на полу, подстелив газетку и прикрыв лицо кепчонкой спал, свернувшись клубком, щуплый человечек.
От «карауууул!» он проснулся, встал, присел на соседнее кресло, обтёр лицо кепочкой, пригладил волосы, и, поморщившись, сказал примирительно:
- Женщина, не в этой тональности! У меня сейчас барабанные перепонки лопнут!
Я сразу узнала этот шепелявый подростковый голос:
- Рудик?
И тут же поняла причину шепелявости - во рту у Рудика не было ни одного зуба.
- Вы только напротив меня не стойте, - заботливо сказал тапёр, - а я постараюсь в вашу сторону не дышать. И успокойте эту валькирию, ради Аллаха, у меня и так руки трясутся.
Он работал в те дни аккордеонистом в пионерлагере, далековато от Ташкента. Боялся опоздать, поэтому приехал к Дому Знаний накануне вечером, умудрился пробраться без билета на какое-то вечернее мероприятие, а затем спрятался в последнем ряду и заночевал - ничего страшного, в зале не душно и комаров нет.
- Айн момент, - он галантно раскланялся мне и обалдевшей Люсе, - минутку на утренний туалет, и я к вашим услугам! не провожайте - где туалет, мне известно!
Подошедший на Люсин вой и сразу всё понявший муж, открыл, пока Рудика не было, пианино, пробежал по клавишам и ужаснулся - расстроено, что ж не проверили, играть же невозможно!
- Ерунда! - сказал на это умытый и явно чем-то ещё взбодрившийся Рудик с прояснившимся взглядом, - даже остановившиеся часы дважды в сутки показывают правильное время - а уж инструмент-то... Ну, что, бедняжка, работать будем? - и провёл по клавишам так нежно, словно старенького дедушку гладил по щеке, - где ваше кино-то?
...Я не музыкальный критик, я чайник, которого музыка или проймёт или нет, а описать я это не в силах. Фильм шёл час с четвертью и всё это время мы с мужем (а он в музыке, в отличие от меня, разбирается) просидели с мокрыми глазами.
Тапёр играл, не отрывая глаз от экрана. Я не знаю, что было волшебнее и ужаснее - то, что мы видели или то, что мы слышали - всё вместе, потому что он ни в коем случае не вырывался вперёд, не соперничал с видеорядом, он именно аккомпанировал, не выпячивая себя, не выпендриваясь, угадывая и находя единственно верный звук. Никогда не прощу себе того, что никто из нас не додумался записать его исполнение - кассетники-то были почти у всех нас! Вечером, на сеансе он играл совсем по-другому, ещё невероятнее, хотя утром мне казалось, что куда уж лучше.
Я с тех пор ни разу не смогла заставить себя полностью пересмотреть «Калигари» - есть нынче в сети сколько угодно копий, с какими угодно вариантами музыкального сопровождения - всё не то и не так, разве что и в самом деле убрать звук, как советовал мой босс.
Звали его вовсе не Рудиком - у него было какое-то сложносочинённое татарское имя, просто в среде музыкально-богемной, а затем алкогольной Рудик запоминался куда как легче.
Что я могла для него сделать? Выбила у босса червонец надбавки.
Лиза на это вздохнула и сказала, что зря - всё равно пропьёт...