Варликовский. Курсовая. Часть 3
КРУМ - ИСТОРИЯ О ТЕХ, КТО ВЕРНУЛСЯ
Самое сложное в театре говорить на языке понятном каждому. И этот дар дается редкому режиссеру. «Крум» Кшиштофа Варликовского поражает своей человеческой простотой. Все герои правдивы и их истории четко разворачиваются перед зрителем. Через кристально чистую режиссуру, через сюжет. Трагедия рождается благодаря медленной, выстроенной почти вровень с реальным временем истории нескольких судеб, их банальный исход, их детальное, состоящее из множества подробностей, представление.
Правдой дышит спектакль. Любовью к своим маленьким героям, затерявшимся на краю мира, в богом забытой дыре. На обочине. Где нет надежды, нет смысла, есть только тягучая вера в будущее, на которое ставит даже самая захудалая, некрасивая девушка, сидя за стойкой бара.
Спектакль потрясает своей проработкой, он как прошитое насквозь лоскутное одеяло. Состоит из множества маленьких сценок. Где-то комических, где-то страшных, но вместе рисующих целую карту человеческих отношений, ссор, разочарований. Спектакль - шумный латинский квартал с вечным гомоном и криком, кропотливой муравьиной работой. С параллельными движениями, рассказами, наслаивающимися друг на друга. Что ни судьба - то трагедия. И, кажется не важна конкретика, не имеет значения эта фиксация, поиск так называемого личного «исходного события». Речь идет об обобщении. Это тот род трагедии, с которой рождаются: ВИЧ-инфекция, переданная с кровью от матери к ребенку. Трагедия предназначения, трагедия рождения. Места и времени. Трагедия без вины. В истории маленького израильского «макондо» нет праведных и нет виноватых. Обстоятельства, сумасшедшее время не дает ни одной зацепки для появления в жизни героев смысла, они живут в своем аквариуме, заточенные в вечном безвременье, в ожидании конца, который расставит все по местам. Жизнь без смысла, без лица, без героя, жизнь поколения, обреченного на скучную прокрутку однотипных сюжетов, лишенных радостных дней, будто посланных в наказание.
Квадратный холл напоминает ледовую арену, только вместо льда - затертый паркет со следами грязных ног. Все пространство спектакля собрано на этом широком катке со стенами облепленными штукатуркой, с медлительными вентиляторами над головой, взятыми, будто из дешевых американских фильмов. На паркете неестественно яркие бархатные диваны. В ряд выстроены кресла старого кинотеатра - голубые из пошлой блестящей кожи с золотой оторочкой. Актеры смотрят зрителю прямо в глаза, будто просматривают через зал, через зрачок каждого, старую ленту с кинокомедией. Этот эффект подглядывания за чужой жизнью, мотив наблюдения проведен Варликовским через весь спектакль. Обоюдное подсматривание - как ледяной сорокинский молот - проводник к человеческой эмоции, к ее возникновению в разбитой груди.
Спектакль кинематографичен. Постоянно в театральной ткани спектакля вспыхивают коноременисценции, отсылки, цитаты. Как своеобразный код к новой искренности, на сближении с неонатурализмом. По яркости картинки «Крум» напоминает Денни Бойла с рискованным и психоделичным «На игле», по простоте и чистоте эмоции Педро Альмадорвара. Бойловские цвета середины девяностых, дискотечно-кислотные фиолетовые, красные, зеленые. Бархат. Из неестественных цветов и красок состоит палитра спектакля. Электричество и неон. Искусственность цвета подведена, точно химическим карандашом и подхвачена актерами, подпрыгивающими и вертящимися точно куклы на нитках. Этот странный контраст кукольности и чистоты, глубокого психологизма, взрывает, выдергивает из типичного, обыденного трагедию быта и возвышает ее до шекспировской «бури».
Варликовский создает новую трагедию из мусора, который валяется под ногами. Крум - стройный, подтянутый мужчина в темных очках с узкой планкой галстука на шее. Объездивший пол Европы в поисках своего романа. Он возвращается в страну детства, на землю обетованную после длинной поездки. В мир, где ничего не изменилось, где мать живет надеждами, а друг бродит по улицам Тель-Авива без дела. Где улицы по-прежнему светятся разноцветными огнями, а торговцы расставляют свои лавки перед длинными шоссе как много лет назад. Самое страшное для Крума - ощутить себя частью этого горящего огнями шоссе. Обычная история возвращения блудного сына в родной дом, который кажется холодным и населенным призраками. Через Курма раскрываются истории остальных персонажей. Каждая история превращается в центр, в определенный момент перетягивает на себя внимание зрителя: тяжелый шар, который смещает равновесие. Варликовский не оставляет без внимания ни одного героя. Пожалуй, самый потрясающий образ, символ-напоминание о разрушившихся надеждах - больной раком мозга Тугати. Сгорбленный в хипповской дырявой майки, с круглым животом и медленными, растаманскими жестами. Он как талисман, как неотъемлемая часть большого города - Тель-Авива. Слава о нем доходит до самой Аляски и каждый в городе знает о знаменитом вопросе Тугати - когда ему делать зарядку: утром или вечером? В этом бледном, вечно больном человеке собрана вся скорбь, похоронены все надежды. Он единственный, чьи мечты и фантазии обретают плоть и кровь. Человек вечно блуждающий в забытьи, в поисках болезненных симптомов, выдумывающий каждый раз новые диагнозы - в конце концов действительно падает на пол, потеряв равновесие. Попадает в больницу, где страшный диагноз - злокачественная опухоль, становится ощутим материально. Сбривают длинные волосы - лысый затылок. Уже после операции он сидит с друзьями за столом и пьет шампанское. Только теперь, когда он действительно столкнулся с чем-то материальным, пульсирующим в мозгу, живым, с возможной смертью, он ощутил густой туман Израиля - гамлетовскую Данию, населенную призраками и серым дымом. Смерть вырывает его из жизни, больше похожей на сон. Главное, вырывает его из обреченного поколения сорокалетних одиноких людей, поколения Варликовского. Болезнь делает его героем без времени - чистым и честным персонажем.
Женщины Варликовского - давно потеряли чувство материнства, чувство женщины. Ходульные куклы с длинными, подвижными руками и ногами. Неимоверно худые. Они танцуют под механическую музыку, мажутся дешевым кремом и выбирают женихов в свои тридцать лет из тех, на кого раньше бы и не посмотрели. Их трагедия - трагедия ожидания. Женщины, обезумевшие от скуки, воющие по ночам. Согласные на брак с первым попавшимся. Труда выходит замуж за пьянчужку Тактика, а он распевает ее имя на кухне за кипячением воды -долго, скучно, точно пенопластом провели по листу железа. Дупа, некрасивая ее подруга, в обтягивающем латексе не по возрасту и размеру - соглашается стать женой Тугати. Их семейная жизнь - скорей напоминает ад. А обе свадьбы - грустные похороны. Сама идея семьи ломается, крошится. Женщины обречены на вечное одиночество, мужчины - на бесцельный поиск смысла и оправдание собственной жизни. Которая оправдания порой и не требует.
Шикарная Чица как манящая, жемчужная нить окаймляет «Крум». Она на мгновенье возникает на сцене, оставляя за собой сладкий запах духов «все возможно. Подзадоривает мужчин. «Ты создана для того, чтобы я помнил о своем ничтожестве», - говорит Крум. Она как ложная идея блуждает между героями и запутывает их сильнее и крепче.
Спектакль страшен. В нем нет света и надежды, свет гаснет и затухает вместе с песней трансвестита Тактика, единственного, пожалуй, человека, осознавшего и почувствовавшего тупик впереди, а потому распустившего все свои последние желания. Тактик, зажатый и скованный лузер, исполняет песню своей жизни в блестящем платье на высоких каблуках. Крум теряет последние нити, последние смыслы и последние оправдания. Он сворачивается в ногах «дарк квина» в позу эмбриона, раздавленный известием о смерти матери. Кажется, сцену заполняет холодная пустота. Эта пустота - подарок времени, след и предзнаменование будущего. Нет больше детской веры в то, что дальше будет все хорошо, что впереди есть путь, обещающий множество превращений и подарков. Остаток - холодная израильская пустота, длинная песня, тоска, мука длинною в жизнь.
В «Круме» Варликовский буквально обращается в зал: кого вы видите перед собой, разве взрослых, счастливых людей? Трагическое ощущение человека в мире, постепенно сменилось на совершенно пустую площадку с обездушенными куклами, из них выдули всю теплоту души и оставили для веры пару голливудских фильмов. Это траектория, скорее регресс героя, путь, следуя которому раздражение режиссера наращивалось снежным комом и вылилось в спектакль - крик.
Самое сложное в театре говорить на языке понятном каждому. И этот дар дается редкому режиссеру. «Крум» Кшиштофа Варликовского поражает своей человеческой простотой. Все герои правдивы и их истории четко разворачиваются перед зрителем. Через кристально чистую режиссуру, через сюжет. Трагедия рождается благодаря медленной, выстроенной почти вровень с реальным временем истории нескольких судеб, их банальный исход, их детальное, состоящее из множества подробностей, представление.
Правдой дышит спектакль. Любовью к своим маленьким героям, затерявшимся на краю мира, в богом забытой дыре. На обочине. Где нет надежды, нет смысла, есть только тягучая вера в будущее, на которое ставит даже самая захудалая, некрасивая девушка, сидя за стойкой бара.
Спектакль потрясает своей проработкой, он как прошитое насквозь лоскутное одеяло. Состоит из множества маленьких сценок. Где-то комических, где-то страшных, но вместе рисующих целую карту человеческих отношений, ссор, разочарований. Спектакль - шумный латинский квартал с вечным гомоном и криком, кропотливой муравьиной работой. С параллельными движениями, рассказами, наслаивающимися друг на друга. Что ни судьба - то трагедия. И, кажется не важна конкретика, не имеет значения эта фиксация, поиск так называемого личного «исходного события». Речь идет об обобщении. Это тот род трагедии, с которой рождаются: ВИЧ-инфекция, переданная с кровью от матери к ребенку. Трагедия предназначения, трагедия рождения. Места и времени. Трагедия без вины. В истории маленького израильского «макондо» нет праведных и нет виноватых. Обстоятельства, сумасшедшее время не дает ни одной зацепки для появления в жизни героев смысла, они живут в своем аквариуме, заточенные в вечном безвременье, в ожидании конца, который расставит все по местам. Жизнь без смысла, без лица, без героя, жизнь поколения, обреченного на скучную прокрутку однотипных сюжетов, лишенных радостных дней, будто посланных в наказание.
Квадратный холл напоминает ледовую арену, только вместо льда - затертый паркет со следами грязных ног. Все пространство спектакля собрано на этом широком катке со стенами облепленными штукатуркой, с медлительными вентиляторами над головой, взятыми, будто из дешевых американских фильмов. На паркете неестественно яркие бархатные диваны. В ряд выстроены кресла старого кинотеатра - голубые из пошлой блестящей кожи с золотой оторочкой. Актеры смотрят зрителю прямо в глаза, будто просматривают через зал, через зрачок каждого, старую ленту с кинокомедией. Этот эффект подглядывания за чужой жизнью, мотив наблюдения проведен Варликовским через весь спектакль. Обоюдное подсматривание - как ледяной сорокинский молот - проводник к человеческой эмоции, к ее возникновению в разбитой груди.
Спектакль кинематографичен. Постоянно в театральной ткани спектакля вспыхивают коноременисценции, отсылки, цитаты. Как своеобразный код к новой искренности, на сближении с неонатурализмом. По яркости картинки «Крум» напоминает Денни Бойла с рискованным и психоделичным «На игле», по простоте и чистоте эмоции Педро Альмадорвара. Бойловские цвета середины девяностых, дискотечно-кислотные фиолетовые, красные, зеленые. Бархат. Из неестественных цветов и красок состоит палитра спектакля. Электричество и неон. Искусственность цвета подведена, точно химическим карандашом и подхвачена актерами, подпрыгивающими и вертящимися точно куклы на нитках. Этот странный контраст кукольности и чистоты, глубокого психологизма, взрывает, выдергивает из типичного, обыденного трагедию быта и возвышает ее до шекспировской «бури».
Варликовский создает новую трагедию из мусора, который валяется под ногами. Крум - стройный, подтянутый мужчина в темных очках с узкой планкой галстука на шее. Объездивший пол Европы в поисках своего романа. Он возвращается в страну детства, на землю обетованную после длинной поездки. В мир, где ничего не изменилось, где мать живет надеждами, а друг бродит по улицам Тель-Авива без дела. Где улицы по-прежнему светятся разноцветными огнями, а торговцы расставляют свои лавки перед длинными шоссе как много лет назад. Самое страшное для Крума - ощутить себя частью этого горящего огнями шоссе. Обычная история возвращения блудного сына в родной дом, который кажется холодным и населенным призраками. Через Курма раскрываются истории остальных персонажей. Каждая история превращается в центр, в определенный момент перетягивает на себя внимание зрителя: тяжелый шар, который смещает равновесие. Варликовский не оставляет без внимания ни одного героя. Пожалуй, самый потрясающий образ, символ-напоминание о разрушившихся надеждах - больной раком мозга Тугати. Сгорбленный в хипповской дырявой майки, с круглым животом и медленными, растаманскими жестами. Он как талисман, как неотъемлемая часть большого города - Тель-Авива. Слава о нем доходит до самой Аляски и каждый в городе знает о знаменитом вопросе Тугати - когда ему делать зарядку: утром или вечером? В этом бледном, вечно больном человеке собрана вся скорбь, похоронены все надежды. Он единственный, чьи мечты и фантазии обретают плоть и кровь. Человек вечно блуждающий в забытьи, в поисках болезненных симптомов, выдумывающий каждый раз новые диагнозы - в конце концов действительно падает на пол, потеряв равновесие. Попадает в больницу, где страшный диагноз - злокачественная опухоль, становится ощутим материально. Сбривают длинные волосы - лысый затылок. Уже после операции он сидит с друзьями за столом и пьет шампанское. Только теперь, когда он действительно столкнулся с чем-то материальным, пульсирующим в мозгу, живым, с возможной смертью, он ощутил густой туман Израиля - гамлетовскую Данию, населенную призраками и серым дымом. Смерть вырывает его из жизни, больше похожей на сон. Главное, вырывает его из обреченного поколения сорокалетних одиноких людей, поколения Варликовского. Болезнь делает его героем без времени - чистым и честным персонажем.
Женщины Варликовского - давно потеряли чувство материнства, чувство женщины. Ходульные куклы с длинными, подвижными руками и ногами. Неимоверно худые. Они танцуют под механическую музыку, мажутся дешевым кремом и выбирают женихов в свои тридцать лет из тех, на кого раньше бы и не посмотрели. Их трагедия - трагедия ожидания. Женщины, обезумевшие от скуки, воющие по ночам. Согласные на брак с первым попавшимся. Труда выходит замуж за пьянчужку Тактика, а он распевает ее имя на кухне за кипячением воды -долго, скучно, точно пенопластом провели по листу железа. Дупа, некрасивая ее подруга, в обтягивающем латексе не по возрасту и размеру - соглашается стать женой Тугати. Их семейная жизнь - скорей напоминает ад. А обе свадьбы - грустные похороны. Сама идея семьи ломается, крошится. Женщины обречены на вечное одиночество, мужчины - на бесцельный поиск смысла и оправдание собственной жизни. Которая оправдания порой и не требует.
Шикарная Чица как манящая, жемчужная нить окаймляет «Крум». Она на мгновенье возникает на сцене, оставляя за собой сладкий запах духов «все возможно. Подзадоривает мужчин. «Ты создана для того, чтобы я помнил о своем ничтожестве», - говорит Крум. Она как ложная идея блуждает между героями и запутывает их сильнее и крепче.
Спектакль страшен. В нем нет света и надежды, свет гаснет и затухает вместе с песней трансвестита Тактика, единственного, пожалуй, человека, осознавшего и почувствовавшего тупик впереди, а потому распустившего все свои последние желания. Тактик, зажатый и скованный лузер, исполняет песню своей жизни в блестящем платье на высоких каблуках. Крум теряет последние нити, последние смыслы и последние оправдания. Он сворачивается в ногах «дарк квина» в позу эмбриона, раздавленный известием о смерти матери. Кажется, сцену заполняет холодная пустота. Эта пустота - подарок времени, след и предзнаменование будущего. Нет больше детской веры в то, что дальше будет все хорошо, что впереди есть путь, обещающий множество превращений и подарков. Остаток - холодная израильская пустота, длинная песня, тоска, мука длинною в жизнь.
В «Круме» Варликовский буквально обращается в зал: кого вы видите перед собой, разве взрослых, счастливых людей? Трагическое ощущение человека в мире, постепенно сменилось на совершенно пустую площадку с обездушенными куклами, из них выдули всю теплоту души и оставили для веры пару голливудских фильмов. Это траектория, скорее регресс героя, путь, следуя которому раздражение режиссера наращивалось снежным комом и вылилось в спектакль - крик.