Лето по понедельникам
Июль, как заведено, принёс долгожданную балтийскую жару вместо поднадоевшей среднеазиатской. В смысле, +13, дождь. Любителей такой летней погоды, я знаю, немного. Но я среди них. Я, впрочем, и среднеазиатскую жару тоже вполне люблю, когда она не каждый день. Я вообще всё люблю, когда оно не каждый день. Всегда по-разному - возможно, не совсем достаточное, но необходимое условие счастья, если это счастье - моё.
/Счастье, кстати, как и пресловутая любовь, которой что только ни называют, но я сейчас имею в виду не одну из многочисленных разновидностей привязанности с участием полового влечения или без, а именно любовь, которая типа есть Бог, - так вот, и любовь, и счастье - просто способы течения энергии внутри человеческого организма, вернее следствия её правильного течения, вернее, само течение... карочи, оно. Речь, конечно, о той самой энергии, которую никто не видел и руками не трогал, и в школьных учебниках о ней ни слова, и даже в институте такому не учат, а она, зараза неисследованная и недоказанная, всё равно командует парадом и определяет ващевсё; на этом месте нужен смайлик с высунутым языком, вот такой :Р/
В ходе разбора вещей нашлась бутылочка с молчанием Павича, как мне казалось, навеки пролюбленная, у меня даже была куча красивых теорий, почему туда (в полную неизвестность утраты) ей и дорога, и почему потерять бутылочку с молчанием Павича это хорошо. Но теперь она нашлась, и придётся по-новой придумывать, почему круто, что она нашлась. Ничего, я придумаю. У меня отличная голова.
Пока же бутылочка (на самом деле, небольшой флакон) с молчанием Павича (это, если что, не шутка, Милорад Павич ещё в начале нулевых в Москве по моей просьбе молчал туда несколько секунд вместо автографа, потому что у меня была идея, что глупо требовать от писателя, написавшего много-много слов, ещё какие-то дополнительные слова, лучше выпросить у него немного молчания - говорю же, у меня отличная голова) - так вот, флакон с молчанием Павича стоит в шкафу (очень хочется написать "на шкапе", но это отвлечёт от сути) среди других флаконов, в основном с парфюмом, поэтому будем считать, молчание Павича это тоже такой селективный парфюм, аромат уже сбывшейся для него и ещё не сбывшейся для нас вечности, всёвотэтовот. Он, она оно (флакон, бутылочка, молчание) немного меня пугает, не настолько, чтобы испытывать страх, но настолько, чтобы представлять себе, что страх перед флаконом с чужим молчанием мог бы возникнуть. К счастью, в этом отделении шкафа очень тугая дверца, а у флакона ещё и пробка тугая, так что молчание не пройдёт, в смысле, само не вылезет, разве только я выпущу, но я не выпущу, уж настолько-то я владею собой.
Что теперь делать с этим вновь обретённым молчанием Павича, я, кстати, совершенно не понимаю. Велик соблазн сцедить его в речку Вильняле, с водами которой (в частности, с моей лёгкой руки) и так уже чёрт знает что творится, но есть у меня подозрение, что это совсем уж вопиющее нарушение правил техники безопасности, так что пусть пока просто стоит в шкафу.
Поскольку запись о лете, надо добавить что-нибудь специфически летнее, например, написать, что кошки увлечённо гоняют по полу розовую толстую ягоду черешни, но это будет враньё: они эту черешню давным-давно благополучно убили и спят теперь сном праведников, каковыми и являются, в отличие от всех нас.
/Счастье, кстати, как и пресловутая любовь, которой что только ни называют, но я сейчас имею в виду не одну из многочисленных разновидностей привязанности с участием полового влечения или без, а именно любовь, которая типа есть Бог, - так вот, и любовь, и счастье - просто способы течения энергии внутри человеческого организма, вернее следствия её правильного течения, вернее, само течение... карочи, оно. Речь, конечно, о той самой энергии, которую никто не видел и руками не трогал, и в школьных учебниках о ней ни слова, и даже в институте такому не учат, а она, зараза неисследованная и недоказанная, всё равно командует парадом и определяет ващевсё; на этом месте нужен смайлик с высунутым языком, вот такой :Р/
В ходе разбора вещей нашлась бутылочка с молчанием Павича, как мне казалось, навеки пролюбленная, у меня даже была куча красивых теорий, почему туда (в полную неизвестность утраты) ей и дорога, и почему потерять бутылочку с молчанием Павича это хорошо. Но теперь она нашлась, и придётся по-новой придумывать, почему круто, что она нашлась. Ничего, я придумаю. У меня отличная голова.
Пока же бутылочка (на самом деле, небольшой флакон) с молчанием Павича (это, если что, не шутка, Милорад Павич ещё в начале нулевых в Москве по моей просьбе молчал туда несколько секунд вместо автографа, потому что у меня была идея, что глупо требовать от писателя, написавшего много-много слов, ещё какие-то дополнительные слова, лучше выпросить у него немного молчания - говорю же, у меня отличная голова) - так вот, флакон с молчанием Павича стоит в шкафу (очень хочется написать "на шкапе", но это отвлечёт от сути) среди других флаконов, в основном с парфюмом, поэтому будем считать, молчание Павича это тоже такой селективный парфюм, аромат уже сбывшейся для него и ещё не сбывшейся для нас вечности, всёвотэтовот. Он, она оно (флакон, бутылочка, молчание) немного меня пугает, не настолько, чтобы испытывать страх, но настолько, чтобы представлять себе, что страх перед флаконом с чужим молчанием мог бы возникнуть. К счастью, в этом отделении шкафа очень тугая дверца, а у флакона ещё и пробка тугая, так что молчание не пройдёт, в смысле, само не вылезет, разве только я выпущу, но я не выпущу, уж настолько-то я владею собой.
Что теперь делать с этим вновь обретённым молчанием Павича, я, кстати, совершенно не понимаю. Велик соблазн сцедить его в речку Вильняле, с водами которой (в частности, с моей лёгкой руки) и так уже чёрт знает что творится, но есть у меня подозрение, что это совсем уж вопиющее нарушение правил техники безопасности, так что пусть пока просто стоит в шкафу.
Поскольку запись о лете, надо добавить что-нибудь специфически летнее, например, написать, что кошки увлечённо гоняют по полу розовую толстую ягоду черешни, но это будет враньё: они эту черешню давным-давно благополучно убили и спят теперь сном праведников, каковыми и являются, в отличие от всех нас.