Питер
Я выросла в маленьком районном городке, потом поступила в институт, потом закурила и несчастно и плохо влюбилась. Купила по студенческому билет в Питер и в ночь уехала.
К середине следующего дня у меня уже были Московский вокзал, сигареты 'Ленинград", Невский, с которого страшно свернуть, уличные художники, дома и воздух, легкие люди в джинсах и с недоступным как полярное сияние кругозором и мировоззрением, старики с длинными лицами и книжной речью и нетрезвые калдыри с детскими улыбками.
И эти булочные с дешевыми пирожками, и бабушки, одетые как в кино "С легким паром", и бабушки, кормящие птиц, и бабушки, продающие носки и облепиху, бабушки в беретках и с папиросочками, то цитирующие Ахматову, то разрывающие шаблон скупым высокохудожественным матерком, бабушки на вокзале, сдающие койку на ночь за три рубля. Впрочем, койка на ночь была не тогда, в тот самый первый раз я просто пришла к ветру на Дворцовой площади, вернулась обратно и уехала в Рязань.
То была трусливая разведка. Потом была и вторая, и третья, и четвертая. Казанский собор на рассвете и Исакий, от которого щемит сердце. Львы и кони. Пушкин. Серебро в воде и небе, и песня БГ про звезду Аделаиду. Старый архитектор с бородкой и палкой на лавочке, медленно рассказывающий мне историю домов. Бритые юноши в розово-салатовых одеяниях, проповедующие первичность сознания и вторичность бытия.
Питер любил меня как умел. Лечил мою печаль, но хитро, не до конца, а так, чтоб она сделалась светла. И потом, одним воспоминанием о себе сером и высоком, тянул в свое небо, где кончаются люди и начинается вечность. И в юной моей бездомности и тревоге появлялся смысл.
И потом, когда во втором семестре я читала Федора Михайловича, я уже знала, что это не просто литература - это еще и моя жизнь. И если со мной что-то будет не так - я знала, куда мне поехать.
Столько лет прошло, а со мной и сейчас что-то не так. Возможно, как и со всяким другим человеком. А скорей всего, если ты человек, то по-другому и не бывает.
И я сижу в кафе на Сенной и слушаю, как два юных бледных задохлика говорят о царях.
И иду вдоль Мойки, и разглядываю эти питерские серые глаза людей, идущих навстречу, внимательные и отстраненные одновременно. И разглядываю острый воздух, пробирающий до печёнок и пахнущий речной водой. Мне есть, куда поехать, когда со мной что-то не так. И это уже неплохо.
Я отношусь к нему как к человеку, потому что, тогда, в 17 лет, у меня там никого не было, кроме него самого.
Мне нравится с ним здороваться, выходя из поезда, называть человеческим именем и прислушиваться к ответу в порывах ветра.
Я клянусь, между нами чувство.
Конечно, я для него не родные питерцы, эти внимательные, благородные, обособленные люди, как бы отгороженные от тебя невидимой кружевной оградой, за которой они бытийствуют в своих муаровых мирах, эти породистые люди, называющие себя снобами и нищебродами, слегка как бы подзастывшие, сроднившиеся с городским дождем и грустью, рисующие об этом смешные стильные картинки, играющие джаз, рок, панк как бы изнутри, из смысла, хиппующие, митькующие, умеющие и пить до утра, и жить на 200 рублей в день, и читать просто везде назло врагам свои умные питерские книги.
Мне никогда не дотянуться до их высоты, да я уже и не пытаюсь. Но мне хочется думать, что город по мне скучает.
И пусть не только по мне - это даже лучше, что у него такое большое сердце.
Особенно мне нравится думать, что он дружелюбен к юным - холеным и благополучным, а еще больше - к одиноким и обломавшимся, таким, как я когда-то, когда закурила и уехала к нему в первый раз.
2019