Лидия Сейфуллина. Перегной.
В Дзене
В книжном канале
1922 год.
В тёмную забитую зауральскую деревню приходят Советы и гражданская война.
Срез страшной революционной ломки, происходящей в душах, в сознании людей, слом устоев, разрушение веры, разрушение материального мира, убийства, насилие и страдания.
Книга оставила сильное впечатление, иногда сжимались кулаки так, что ногти вонзались в ладони - и сильнее сжимались потому, что описано всё было прямо по горячим следам, без шлифовки. «…кругом бурлит. Некогда долго писать и рассказывать».
Видишь перед собою этот толстовский кряжистый дуб, вросший в самые недра - и вот его коряво, неумело корчуют из этой почвы, а он всё цепляется, держится, и ветви его, рушась, хлестают и давят корчевщиков.
Понятно название повести: природы вековечная давильня, старое отмирает, падает, превращается в прах, в землю, удобряет её собой - чтобы потом на этом удобрении расцвели иные, новые цветы. Вырастают тюльпаны из крови… фиалки из пленительных родинок…
Начинается повесть со сцены сельского схода, где решается, быть ли земле частной, или общей. Советы пришли в деревню, и она делится на два мира: справные, хитрые, жёсткие хозяева-сектанты (Кочеров) и лидеры бедноты - пьяница, бабник и матерщинник Софрон и полуграмотный фанатик Редькин.
Персонажи выписаны точно, чётко, глубоко, объёмно, с тонким психологическим анализом.
На сходе декларируется равенство, но потом показывается, что его достичь невозможно, потому, что - внезапно - люди изначально не равны. Кто-то здоровее; кто-то умнее; кто-то болеет; у кого-то зубы белые и ровные до старости лет.
Но хочется-то именно справедливости, чтобы всем счастье и никто не ушёл обиженным.
Ужасно - в какой же тяжёлой, смертной борьбе, как неповоротливо, вслепую, деревня шла к новой жизни. Как мучительно рождалась новая страна.
Вот несколько эпизодов.
В деревню присылают доктора, он военврач, естественно, царской армии, и вызывает у одного из крестьян-коммунистов подспудную ненависть и подозрения.
Доктора поселили в бывшем господском доме.
Коммунисту Редькину бросается в глаза громоотвод на крыше, и он решает, что по нему доктор связывается с подступающими к деревне казаками.
Он приказывает доктору снять громоотвод, доктор возмущённо говорит, что по громоотводу невозможно разговаривать, это не радио и не телеграф, что не он устанавливал, и снимать отказывается.
Тогда ночью к доктору приходят на расправу, и расстреливают его вместе с вцепившейся в него женой.
Я вот подумала, что англичанин снял бы громоотвод, потому, что не считает быдло за людей. Для англичанина мужик - животное, он расист по крови. Когда рядом с тобой ревёт медведь, или лает собака - не нужно с ними разговаривать и пытаться что-либо внушить словами.
А доктор относился к мужикам, как к людям, надеясь на то, что они понимают его человеческий язык.
Софрон насилует молодую «кисейную» учительницу, мстит ей за то, что она осмелилась выбрать не его, а унизив и растоптав её, становится спокоен и доволен.
Прекрасно замечено, что крестьяне начинают понимать, что когда на книге написано «Для народа» - то она не полная, и они просят в библиотеке «полных» книг. То-есть, люди нутром, душой всей ощущают огромную пропасть между их сословиями.
Подмечено, как похожи коммунистические песни на религиозные песнопения.
Мы на го́ре всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови -
Господи, благослови!
К концу повести я так возненавидела этих тупых и злобных мужиков, что последние две-три страницы, давшие бы прикурить Стивену Кингу, если учесть то, что это и в реальности было, читала с чувством глубокого удовлетворения. Талант. Такое ощущение, что и самой Сейфуллиной хотелось с ними расправиться. И пожёстче. Одному коммунисту перед смертью поставили двести отметин шилом на спине - за двести пудов хлеба, которые он отобрал.
Странно, что цензоры пропустили такую неоднозначную повесть в толстый советский литературный журнал.
В 1928 году Кооперативное Издательство Писателей «Никитинские субботники» выпустило брошюру с критикой этой повести, где обратили внимание, что в заключительных словах «Перегноя» устами «пророка» Ивана Лутохина автор еще раз подчеркивает свое отношение к большевистскому перегною:
- «Земля нынче хорошо родит. Большевиками унавозили».
положительным моментом является в «Перегное» картина работы крестьян в поле «коммуной». Но по существу коммуна здесь ни при чем. Работать миром это не ново для русского крестьянина, и поэзия работы сообща, данная Сейфуллиной в «Перегное», насыщена пафосом общинного труда, опоэтизированием крестьянского «мира» и отнюдь не является картиной коммунистического трудового творчества.
Но эта брошюра (вместе с кооперативами) была прочно забыта и лежит где-то на дальних полках библиотеки Никитина-Перенского Им Верден.
То-есть, по сути дела, и Сейфуллина, и В. П. Правдухин, её муж, расстрелянный в 1938 году по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации - были по духу антисоветчиками. Да, можно было бы их ласкать, а не убивать - но а были ли на то тогда ресурсы. Многие из обласканных советской властью писателей-хамов - держали фигу в кармане, и кусали кормящую их руку.
Моисеенко. Комиссар.
Иллюстрации (кроме последней) - художника Ивана Владимирова, написанные им по заданию историка Фрэнка Голдера (работавшего под начальством Герберта Гувера), специализировавшегося на изучении русско-американских отношений.
Голдер платил Владимирову по 5 долларов за рисунок.
В книжном канале
1922 год.
В тёмную забитую зауральскую деревню приходят Советы и гражданская война.
Срез страшной революционной ломки, происходящей в душах, в сознании людей, слом устоев, разрушение веры, разрушение материального мира, убийства, насилие и страдания.
Книга оставила сильное впечатление, иногда сжимались кулаки так, что ногти вонзались в ладони - и сильнее сжимались потому, что описано всё было прямо по горячим следам, без шлифовки. «…кругом бурлит. Некогда долго писать и рассказывать».
Видишь перед собою этот толстовский кряжистый дуб, вросший в самые недра - и вот его коряво, неумело корчуют из этой почвы, а он всё цепляется, держится, и ветви его, рушась, хлестают и давят корчевщиков.
Понятно название повести: природы вековечная давильня, старое отмирает, падает, превращается в прах, в землю, удобряет её собой - чтобы потом на этом удобрении расцвели иные, новые цветы. Вырастают тюльпаны из крови… фиалки из пленительных родинок…
Начинается повесть со сцены сельского схода, где решается, быть ли земле частной, или общей. Советы пришли в деревню, и она делится на два мира: справные, хитрые, жёсткие хозяева-сектанты (Кочеров) и лидеры бедноты - пьяница, бабник и матерщинник Софрон и полуграмотный фанатик Редькин.
Персонажи выписаны точно, чётко, глубоко, объёмно, с тонким психологическим анализом.
На сходе декларируется равенство, но потом показывается, что его достичь невозможно, потому, что - внезапно - люди изначально не равны. Кто-то здоровее; кто-то умнее; кто-то болеет; у кого-то зубы белые и ровные до старости лет.
Но хочется-то именно справедливости, чтобы всем счастье и никто не ушёл обиженным.
Ужасно - в какой же тяжёлой, смертной борьбе, как неповоротливо, вслепую, деревня шла к новой жизни. Как мучительно рождалась новая страна.
Вот несколько эпизодов.
В деревню присылают доктора, он военврач, естественно, царской армии, и вызывает у одного из крестьян-коммунистов подспудную ненависть и подозрения.
Доктора поселили в бывшем господском доме.
Коммунисту Редькину бросается в глаза громоотвод на крыше, и он решает, что по нему доктор связывается с подступающими к деревне казаками.
Он приказывает доктору снять громоотвод, доктор возмущённо говорит, что по громоотводу невозможно разговаривать, это не радио и не телеграф, что не он устанавливал, и снимать отказывается.
Тогда ночью к доктору приходят на расправу, и расстреливают его вместе с вцепившейся в него женой.
Я вот подумала, что англичанин снял бы громоотвод, потому, что не считает быдло за людей. Для англичанина мужик - животное, он расист по крови. Когда рядом с тобой ревёт медведь, или лает собака - не нужно с ними разговаривать и пытаться что-либо внушить словами.
А доктор относился к мужикам, как к людям, надеясь на то, что они понимают его человеческий язык.
Софрон насилует молодую «кисейную» учительницу, мстит ей за то, что она осмелилась выбрать не его, а унизив и растоптав её, становится спокоен и доволен.
Прекрасно замечено, что крестьяне начинают понимать, что когда на книге написано «Для народа» - то она не полная, и они просят в библиотеке «полных» книг. То-есть, люди нутром, душой всей ощущают огромную пропасть между их сословиями.
Подмечено, как похожи коммунистические песни на религиозные песнопения.
Мы на го́ре всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови -
Господи, благослови!
К концу повести я так возненавидела этих тупых и злобных мужиков, что последние две-три страницы, давшие бы прикурить Стивену Кингу, если учесть то, что это и в реальности было, читала с чувством глубокого удовлетворения. Талант. Такое ощущение, что и самой Сейфуллиной хотелось с ними расправиться. И пожёстче. Одному коммунисту перед смертью поставили двести отметин шилом на спине - за двести пудов хлеба, которые он отобрал.
Странно, что цензоры пропустили такую неоднозначную повесть в толстый советский литературный журнал.
В 1928 году Кооперативное Издательство Писателей «Никитинские субботники» выпустило брошюру с критикой этой повести, где обратили внимание, что в заключительных словах «Перегноя» устами «пророка» Ивана Лутохина автор еще раз подчеркивает свое отношение к большевистскому перегною:
- «Земля нынче хорошо родит. Большевиками унавозили».
положительным моментом является в «Перегное» картина работы крестьян в поле «коммуной». Но по существу коммуна здесь ни при чем. Работать миром это не ново для русского крестьянина, и поэзия работы сообща, данная Сейфуллиной в «Перегное», насыщена пафосом общинного труда, опоэтизированием крестьянского «мира» и отнюдь не является картиной коммунистического трудового творчества.
Но эта брошюра (вместе с кооперативами) была прочно забыта и лежит где-то на дальних полках библиотеки Никитина-Перенского Им Верден.
То-есть, по сути дела, и Сейфуллина, и В. П. Правдухин, её муж, расстрелянный в 1938 году по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации - были по духу антисоветчиками. Да, можно было бы их ласкать, а не убивать - но а были ли на то тогда ресурсы. Многие из обласканных советской властью писателей-хамов - держали фигу в кармане, и кусали кормящую их руку.
Моисеенко. Комиссар.
Иллюстрации (кроме последней) - художника Ивана Владимирова, написанные им по заданию историка Фрэнка Голдера (работавшего под начальством Герберта Гувера), специализировавшегося на изучении русско-американских отношений.
Голдер платил Владимирову по 5 долларов за рисунок.